Logo Международный форум «Евразийская экономическая перспектива»
На главную страницу
Новости
Информация о журнале
О главном редакторе
Подписка
Контакты
ЕВРАЗИЙСКИЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ English
Тематика журнала
Текущий номер
Анонс
Список номеров
Найти
Редакционный совет
Редакционная коллегия
Представи- тельства журнала
Правила направления, рецензирования и опубликования
Научные дискуссии
Семинары, конференции
 
 
Проблемы современной экономики, N 1 (21), 2007
ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ
Ведин Н. В.
профессор кафедры экономической теории
Казанского национального исследовательского технического университета - КАИ им. А.Н.Туполева,
доктор экономических наук


Гуманизация экономической теории как системообразующий принцип ее адекватности современным реалиям

Социально-экономическая реальность конца ХХ - начала XXI вв. такова, что проблема человека, - его потребностей, идеалов, возможностей, интеллекта, - становится критически важной для хозяйственного развития общества. Косвенным подтверждением тому являются данные, характеризующие изменение соотношения физического и человеческого капитала в структуре совокупного капитала в западноевропейских странах за последние 200 лет. В 1800 году оно составляло, соответственно, 4:1, в 1950 году было почти 1:1, а к началу 2000 года равнялось три к семи (3:7) в пользу человеческого капитала [*]. Если эти процессы квалифицировать как реальную тенденцию гуманизации экономики, то возникает вопрос, располагает ли экономическая наука теоретическими инструментами, адекватными этим тенденциям? Тот же вопрос можно поставить и более жестко: насколько реалистична современная экономическая теория, подразумевая под этим термином основной спектр научных направлений и исследовательских программ?
Но прежде чем дать оценку состояния экономической науки с позиций ее реалистичности, необходимо определиться с самой возможностью такой оценки. Известно, что социальная реальность вообще и экономическая - в частности, как объекты познания, чрезвычайно пластичны в том смысле, что одни и те же явления, которые получают различные, даже взаимоисключающие, теоретические истолкования, тем не менее могут быть совершенно равноправными в научном отношении. В этих условиях применение принципа объективности или реалистичности, как критерия научности тех или иных теорий, встречает серьезные затруднения.
Согласно сложившимся `внутринаучным` нормам, объективность научного знания по существу означает не более чем следование принятым в научном сообществе исследовательским процедурам и логике высказываний. Гипертрофированное выражение эта особенность верификации теории нашла в известном методологическом кредо Л. Мизеса: `Если обнаруживается противоречие между теорией и опытом, мы всегда должны предполагать, что не выполнены условия, принятые теорией, или в наши наблюдения вкралась какая-то ошибка. ...Никакой опыт никогда не может заставить нас опровергнуть или модифицировать априорные теоремы` [*].
Тем не менее практический критерий истины все же имеет решающее значение и для экономической теории. Речь идет не об излюбленных неоинституционализмом частных хозяйственных ситуациях, которым всегда можно подыскать объяснение аd hoc, но об исторической практике, которая поддается достаточно широкому обобщению. Именно ее анализ в сравнении с имеющейся теорией может обнаружить действительные теоретические провалы и предпосылки новых научных решений.
Так, 90-е годы прошлого века отмечены резкой актуализацией целого комплекса проблем, связанных с кризисом конкурентно-рыночной экономической картины мира. Рост научно-практического интереса к этим вопросам совпал с волной рыночных реформ в постсоциалистических странах, - реформ, которые своей масштабностью, синхронностью и темпами проведения напоминают гигантский экономический эксперимент. Характерно, что на всем этом реформируемом пространстве не оказалось ни одной страны, которая с началом преобразований не пережила бы экономический спад разной степени глубины и продолжительности. А в таких странах, как Болгария, Румыния, Албания и некоторых других, не говоря уже о России, последствия шока до сих пор не преодолены. Общей чертой этих реформ является то, что изначально рыночная экономика в этих странах создавалась по рецептам одной и той же теории - монетаристской версии неоклассики. Так сказать, неоклассическая модель в действии.
Чтобы выйти из кризиса, всем этим странам потребовалась длительная институциональная настройка. Основное содержание этой настройки можно рассматривать, с одной стороны, как адаптацию социальной среды применительно к рыночным условиям, а с другой, - как внесение корректив в сам рыночный механизм применительно к требованиям социальной среды, а в конечном счете, - в соответствии с принципами гуманизма.
Институты - это нерыночная категория, хотя бы потому, что они имеют не конкурентное, а кооперативное происхождение. Если даже встать на позиции сторонников рынка институтов и отбора институциональных норм на основе сравнительных издержек, все равно это не снимает вопроса о нерыночном происхождении этих норм. Таким образом, основные механизмы координации хозяйственной деятельности людей создаются, по существу, в нерыночном экономическом пространстве, которое придает институциональную структуру обычным рыночным трансакциям и мотивациям и модифицирует их в соответствии с конкретно-историческими условиями и национально-культурными особенностями страны. Но это пространство вообще не является предметом рыночной ортодоксии.
Результаты реформ и опыт последующей институциональной настройки экономики в этих странах подтвердили тот факт, что благотворные последствия конкуренции реализуются лишь в пространстве сотрудничества, обеспечивающего общественную полезность и значимость конкурентных отношений. Этот опыт имеет не только теоретическое, но и чрезвычайно важное хозяйственно-практическое значение для разработки эффективной экономической политики государства в странах с трансформируемой экономикой.
Подход к анализу экономических процессов с позиций противоречивого единства сотрудничества и конкуренции как различных, но взаимообусловленных систем обмена и координации экономической деятельности имеет фундаментальное теоретико-методологическое значение. Он позволяет преодолеть коренной недостаток конкурентно-индивидуалистической парадигмы, которая основывается на неявном представлении об однородности экономического пространства и, как следствие, - его статичности.
Равновесные конкурентные модели, безусловно, отражают определенный аспект экономической реальности. Но они могут иметь эвристическую и практическую ценность только в качестве частного случая более обширной теории эволюционных процессов, в основе которых лежит взаимное изменение и развитие производительных свойств сотрудничающих индивидов, а также их коалиций, обменивающихся знаниями и умениями. Не может эволюционировать система, образованная пересечением одинаково максимизирующих индивидуальных решений, принимаемых идентичными по своим поведенческим параметрам субъектами, которым теория отказывает в изменяющем их индивидуальные свойства взаимодействии. Подобный подход равносилен удалению человека как социального субъекта из экономической науки. Степень условности в неоклассической аксиоматике оказалась достаточной для превращения экономической теории в разновидность точной науки, но в то же время чрезмерной для сохранения за ней статуса социальной дисциплины.
Конкурентно-индивидуалистическая концепция диктует подход к человеку как к единице анализа с заранее заданными поведенческими параметрами. Именно этим обеспечивается математическое совершенство неоклассических моделей и полное их равнодушие к гуманистическому контексту. Абстрактность и внеисторичность этого принципа совершенно исключает возможность отражения эволюционных процессов, как на микро-, так и на макроуровне.
Если справедлива оценка состояния современной экономической науки как кризисного, то важнейшим его признаком является как раз индифферентность неоклассики и тяготеющих к ней концепций к эволюционным процессам. Проблема заключается в том, что традиционная, статическая по сути, модель экономической системы, пригодная для условий XIX - начала ХХ вв., вошла в противоречие с динамикой современного общества, демонстрирующего такую скорость и противоречивость технологических и социально-экономических изменений, которые совершенно несопоставимы с неторопливой эволюцией предшествующих стадий развития. Кооперативные эффекты глобальной экономики, проявляющиеся в перманентной и массовой инновационной активности, прогрессирующем усложнении экономических структур, нарастании неопределенности и противостоящей ей многоуровневой институционализации национального и мирового хозяйства, не поддаются объяснению с конкурентно-индивидуалистических позиций, игнорирующих фундаментальную роль сотрудничества в хозяйственной эволюции общества.
Однако проблему гуманистичности экономической науки следует рассматривать и в гносеологическом контексте. Теоретико-экономическое освоение принципа гуманизма есть водораздел, отделяющий фундаментальную теорию от функционально-прикладных отраслей экономического знания, в том числе от неоклассики и ее институциональных приложений. Вообще граница между фундаментальной и прикладной теорией подвижна, - и не только логически (условность разграничения фундаментального и прикладного знания в каждый данный момент), но и исторически. Одним из важнейших критериев разграничения является степень абстрагирования от личностного начала в экономических процессах.
Экономическая теория - наука социальная, и, как таковая, она ориентирована на человека, который не только изменяет, формирует социальную реальность, но и сам формируется этой реальностью. Нельзя ничего понять в человеке и экономических процессах вне этого социального контекста. Но дело обстоит таким образом, что каждая историческая эпоха неизбежно накладывает свои гносеологические ограничения на реализацию гуманистического принципа, т.е. обусловливает свою меру абстрагирования. Так, для эпохи промышленного переворота (XVIII-XIX вв.) классическая политическая экономия демонстрирует минимальную для тех условий степень абстрагирования, заключающуюся в акценте на социально-классовой детерминации поведения индивида.
В самом начале своего творческого пути К. Маркс, исследуя проблему отчуждения труда, обратил внимание на `неэтичность` классической политэкономии: `У морали один масштаб, у политической экономии - другой:` [*]. Тогда будущий автор `Капитала` полагал, что отвлечение классической науки от моральных оценок есть результат буржуазного, отчужденного взгляда на вещи. В самом деле, `человек экономический`, руководствующийся исключительно эгоистическими соображениями, далек от нравственных принципов и человеколюбия, независимо от степени общественной благотворности действия конкурентно-рыночного механизма.
Впоследствии же сам Маркс находил естественным и необходимым положение политической экономии `по ту сторону добра и зла`. Согласно его позиции, в сфере экономических отношений `дело идет о лицах лишь постольку, поскольку они являются олицетворением экономических категорий, носителями определенных классовых отношений и интересов` [*]. Само собой, что для субъектов, выступающих как персонификации этих экономических отношений, понятие свободы воли, а значит и нравственности, лишается смысла.
Маркс не отрицает феномен свободной воли вообще: он просто выносит его за сферу действия объективных экономических законов, обладающих властью принуждения более могущественной, чем требования морали. Примерно таково же его отношение к гуманизму, как одной из важнейших нравственных ценностей. Выявление тайны капиталистической эксплуатации и обоснование исторической неизбежности возникновения общества социальной справедливости и равенства безусловно имеет глубокий гуманистический смысл. Парадокс, однако, в том, что способ теоретического обоснования этой социальной перспективы не укладывается в фундаментальное требование принципа гуманизма, согласно которому недопустима редукция человека, личности к какой-либо функции или средству. Ибо подобная редукция отрицает целостность человека как творческого субъекта, как самоценности.
Если в теории Маркса хотя бы отчетливо просматривался мировоззренческий вектор, поддающийся нравственно-гуманистической оценке, то неоклассическое направление, избравшее своим предметом поверхностный слой рыночной действительности, где действуют лишь меркантильно мотивированные продавец и покупатель, вообще оказалось лишенным какого-либо гуманистического содержания. Справедливости ради надо отметить, что указанное свойство неоклассики нельзя квалифицировать как ее безнравственность или антигуманность. Это - побочный результат неоклассической аксиоматики, основанной на методологическом индивидуализме. Именно этим обеспечивается математическое совершенство неоклассических моделей и полное равнодушие к гуманистическому контексту.
Со времен Смита, Маркса, Маршалла прошла целая эпоха. Назрела необходимость новых подходов в теоретическом отражении социально-экономических процессов. Это диктуется, прежде всего, реальными изменениями в хозяйственной жизни общества, становлением нового технологического способа производства, интеллектуализацией и гуманизацией труда. Меняется место человека в системе общественного производства: творчество, созидательный суверенитет личности становятся экономическими ценностями не менее, а может быть и более важными, чем капитал.
Отсюда - задача выработки нового, более широкого взгляда на хозяйственную действительность, включающего в себя не только традиционный экономический рационализм, но и гуманистическую составляющую. Это означает также смену методологических приоритетов в пользу качественных методов исследования, о чем отчасти свидетельствует набирающее силу современное институциональное направление. Но в целом экономическая теория продолжает демонстрировать индифферентность к гуманистической проблематике. Можно предположить, что теоретико-экономическая реализация принципа гуманизма - это вопрос перехода теории в новое качество, - формирования новой научной парадигмы.
В широком общенаучном смысле гуманизм подразумевает приверженность к идее человека как высшей ценности, как личности и как творца. Он допускает возможность генезиса, эволюции, т.е. социализации человека, но отвергает сведение человека к функции или средству. Гуманизм как мировоззрение не противопоставляет людей по признакам расы, национальности, религии, социального статуса и т.д. Поэтому он образует общечеловеческую основу культуры и обращается к глубинам человеческого существа, возникающего из духовного единства, взаимопонимания и сотрудничества между людьми. Таково кредо гуманизма, характеризующее общие методологические границы исследования проблемы, но отнюдь не содержащее ее решение.
Дело в том, что само понятие гуманизма носит междисциплинарный характер. И мы не можем просто наложить общие определения гуманизма на систему экономических категорий. Оттого, что мы будем повторять это слово к месту и не к месту, экономическая теория не станет `гуманистичнее`. Разумеется, можно дополнить курс экономической теории какими-то разделами, посвященными человеку и личности. Такой способ в принципе даже полезен с точки зрения текущих учебно-методических задач преподавания экономической теории. Но он непродуктивен в научно-теоретическом отношении, т.к. гуманизм в этом случае не осваивается теоретически, а выступает в виде своеобразного `довеска` к традиционной системе научных знаний, безразличной к гуманистическому началу. Для экономической науки гуманизм - это принцип, методологический ориентир, который необходимо интерпретировать в экономических терминах и категориях. Иначе говоря, необходим специфический предметный критерий, своеобразный теретический `модем`, который позволил бы перевести требования данного принципа на язык экономической теории.
Таким критерием, на наш взгляд, является отказ от исключительно затратного подхода к производительной силе человека и включение в экономический анализ процесса накопления, развития его творческих способностей. Тем самым человек сразу выводится из ряда прочих экономических ресурсов, использование которых совпадает с их затратой. Конечно, производительная сила человека имеет и затратную составляющую в виде расходуемой энергии, но не она характеризует специфику человеческого фактора. Не говоря уже о том, что по мере интеллектуализации труда и производства в целом экономическая значимость природного компонента рабочей силы неуклонно убывает при возрастании ее родовой, духовно-интеллектуальной составляющей. Но при любых условиях в процессе производства творческий потенциал человека (знания, умения, навыки), в отличие от физической энергии, не затрачивается, а формируется и развивается.
Это утверждение выглядит тривиальным лишь до тех пор, пока исследование не задается вопросом об экономическом механизме такого развития. Проблема, в частности, заключается в том, чтобы экономическая теория отошла от традиционного изображения производственного процесса, - изображения, которое можно назвать техноцентристским. Основанием техноцентристского стереотипа является представление о целостной, согласованно функционирующей системе машин и вообще материальных условий производства, с одной стороны, и единичных (частичных) работниках, функционально разбросанных по различным точкам данной технической системы и опосредствующих ее движение, - с другой. Подразумевается, что связь между работниками существует не в самих работниках, а в системе машин.
Именно это утверждал Маркс, характеризуя реальное подчинение труда капиталу. Однако подобное представление является односторонним, учитывающим только логику капитала и игнорирующим логику сотрудничества. Иными словами, то, что является логичным и обоснованным в теоретической системе, имеющей своим предметом исключительно движение стоимости и капитала (политическая экономия в узком смысле), оказывается неадекватным с точки зрения понимания современной экономической реальности, демонстрирующей развивающееся взаимодействие конкурентной и кооперативной экономических культур.
Суть дела не меняется также и в том случае, когда фирма в рамках современного институционализма рассматривается как иерархия, т.е. как совокупность вертикальных связей типа `принципал-агент`. Даже с неоклассической точки зрения подобные связи не имеют экономического статуса, поскольку из двух взаимодействующих субъектов решения принимает только один. Определение иерархии, как альтернативы рыночному механизму координации, также при ближайшем рассмотрении оказывается несостоятельным. Чтобы обеспечить координацию действий данного работника с множеством других членов организации, субъект управления должен охватить и проконтролировать все многообразие параметров деятельности индивида, что в принципе невозможно. Кроме того, подобный подход, если придать ему логически завершенную форму, в сущности означает, что работник не имеет возможности действовать сознательно.
На первый взгляд, человек вроде бы присутствует в традиционной экономической теории. Но присутствует в виде готовой, искусственно смоделированной предпосылки. Так, в неоклассической аксиоматике субъект экономического поведения, отбирающий альтернативные варианты по критерию максимизации полезности (выгоды), выступает в виде `максимизирующей машины`, `живого вычислителя` и т.д. В анализе производственной функции человек вообще представлен в виде одного из факторов, который функционирует и затрачивается наряду с капиталом. У Маркса, в исходном пункте анализа товарной формы товаропроизводитель рассматривается как носитель уже готовой рабочей силы, затраты которой и принимают специфическую форму стоимости.
Общий недостаток этих концепций в том, что они явно или неявно исходят из единичного, автономного индивида. Это - экономический `инкогнито`, т.к. неизвестно, как формируется, изменяется, развивается его способность производить продукты как предметы культуры, узнаваемые и востребованные другими людьми. Другими словами, мы имеем товарно-монистическую парадигму, которая абстрагирована от фундаментального факта человеческой истории. А именно: для производства и общения люди всегда объединялись и объединяются в более или менее устойчивые, контактные группы, представляющие собой организации совместного труда. Эта форма производства и общения когда-то обеспечила (да и продолжает обеспечивать) человеку специфическое родовое преимущество.
В рамках сотрудничества, которое исторически и логически предшествует товарной форме, формируется и развивается как индивидуальная, так и коллективная производительная сила. Именно система сотрудничества дает ключ к пониманию процесса формирования и развития творческого потенциала человека. Условием и механизмом такого развития является коллективный обмен живой деятельностью. В этой экономической форме зарождаются инновации и институциональные нормы, которые обязаны своим происхождением не конкуренции, но именно сотрудничеству.
Обращаясь в этом контексте к марксовой концепции двойственного труда, следует признать, что конкретный труд товаропроизводителя в действительности является не частным, а глубоко общественным трудом, если только не отождествлять понятие `товаропроизводитель` с трудом экономического отшельника. Действительно индивидуальный, единичный производитель продукта (для собственного потребления или для продажи) - настолько же редкое явление в экономике, как и робинзонада в реальной жизни. Кроме того, не составит большого труда доказать полную экономическую нежизнеспособность такого `совершенного` частника по сравнению с совместным, внутренне разделенным трудом. Если же учесть наличие какой бы то ни было внешней информационной среды, из которой товаропроизводящее хозяйство черпает необходимые данные конъюнктурного, технологического и иного свойства, то конкретный труд оказывается вдвойне общественным.
Трудно представить позицию Маркса, а также и других исследователей, игнорирующую реальные факты существования сотрудничества. Скорее, здесь имело место абстрагирование от формы совместного труда, неявное признание `индивидоподобности` подобных производственных ячеек. Видимо, надо учитывать, что эта форма, основанная на информационном обмене, начинает привлекать внимание исследователей лишь тогда, когда информационные ресурсы по своей экономической силе и значимости становятся сопоставимыми с экономической силой капитала, а в перспективе - превосходящие последний.
Резюмируя сказанное, отметим, что необходимой предпосылкой реализации принципа гуманизма в экономической теории и формирования новой научной парадигмы является отказ от товарного монизма и реализация идеи противоречивого единства сотрудничества и конкуренции как движущей силы социально-экономического развития современной цивилизации.

Вернуться к содержанию номера

Copyright © Проблемы современной экономики 2002 - 2024
ISSN 1818-3395 - печатная версия, ISSN 1818-3409 - электронная (онлайновая) версия