Logo Международный форум «Евразийская экономическая перспектива»
На главную страницу
Новости
Информация о журнале
О главном редакторе
Подписка
Контакты
ЕВРАЗИЙСКИЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ English
Тематика журнала
Текущий номер
Анонс
Список номеров
Найти
Редакционный совет
Редакционная коллегия
Представи- тельства журнала
Правила направления, рецензирования и опубликования
Научные дискуссии
Семинары, конференции
 
 
Проблемы современной экономики, N 2 (26), 2008
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ И НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА
Дубянский А. Н.
заведующий кафедрой истории экономики и экономической мысли экономического факультета
Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук, профессор


Предпосылки денежной реформы Е.Ф. Канкрина

Денежная реформа 1839–1843 гг. – реформа Е.Ф. Канкрина – считается самой успешной в истории России. В данной статье не будет исследоваться сама эта реформа. Представляется интересным рассмотреть предпосылки знаменитой реформы. Вначале отметим несколько любопытных фактов, обычно ускользающих от ученых, исследующих русские финансы первой половины XIX в. Эти факты позволяют несколько иначе взглянуть на саму реформу и ее главного идеолога. Дело в том, что сам Е.Ф. Канкрин будучи министром финансов Российской империи, по всей видимости, не хотел проводить реформу, идейным вдохновителем которой он считается. Такое предположение явно диссонирует с общепринятой точкой зрения, утвердившейся в историографии этой реформы, – будто бы Е.Ф. Канкрин буквально с момента утверждения в должности министра финансов готовился к предстоящей реформе российской денежной системы.
Между тем, Е.Ф. Канкрин вплоть до 1837 г. ни о какой реформе денежного обращения не говорил и не писал. Так, известный русский экономист В.Т. Судейкин отмечал: «До 1837 г. у него совершенно не было твердого и ясного сознания о необходимости и своевременности денежно-кредитной реформы» *. Анализ трудов Е.Ф. Канкрина убедил В.Т. Судейкина в том, что взгляды министра финансов не претерпели никаких изменений по сравнению с периодом 20-х гг. XIX в. Иначе говоря, с того времени, когда были написаны главные его работы «Экономия человеческих обществ и состояние финансов» и «Очерки политической экономии и финансии», Е.Ф. Канкрин ничего нового не опубликовал. В.Т. Судейкин с сожалением констатирует: «Далее этого он не пошел, несмотря на новые факты жизни» *.
Подобной точки зрения придерживался и П.Х. Шванебах, считавший Е.Ф. Канкрина главным противником проводившейся им же реформы денежного обращения. «Главным оппонентом “канкриновской” реформы был, в сущности, сам Канкрин», который «как-то неохотно шел на окончательную развязку монетного вопроса» *. По мнению исследователя, Канкрин не считал денежную систему, существовавшую в то время, внутренне противоречивой и поэтому нуждавшейся в реформировании: «Канкрин думал, а может быть, старался себя уверить в том, что существовавшая денежная система (на деле не более как поверхностно урегулированная денежная анархия), – эта система не имела какого-либо коренного недостатка, влекущего за собою необходимость неотложной перемены» *.
Для самого П.Х. Шванебаха необходимость реформы была очевидна. В первую очередь, для того, чтобы устранить простонародные лажи (параллельное обращение серебряных и бумажных денег), столь характерные для эпохи Канкрина. Шванебаха возмущала позиция министра финансов, не расценивавшего эти лажи как серьезное зло для российского народного хозяйства. «Простонародный лаж – и здесь основное заблуждение Канкрина – он признавал какою-то придаточной, не столько экономической, сколько психическою болезнью и, подмечая, что явление не было повсеместным, он рассчитывал на возможность его искоренения полицейскими и уголовными мерами, без коренного переустройства монетной системы» *, – писал Шванебах.
Судейкин разделял мнение Шванебаха относительно нерешительности Канкрина в вопросе реформирования денежного обращения. Он ссылался на другое высказывание министра финансов, демонстрировавшее его осторожность: «Наконец, по его мнению [Канкрина – А.Д.], в настоящем денежном положении Европы вовсе было бы несвоевременным приступить к какой-либо коренной кредитной операции» *. Еще более категоричным в оценке нерешительности Канкрина был П.П. Мигулин: «Таким образом, реформа денежного обращения производилась вовсе не по инициативе гр. Канкрина, а скорее вопреки его личного убеждения» *. Высказывание Мигулина можно интерпретировать как обвинение министра финансов в нежелании проводить реформирование денежной системы.
Подобной точки зрения в оценке позиции Канкрина по вопросу денежной реформы придерживался и известный русский ученый И.И. Кауфман. Он был убежден, что «сознание необходимости преобразования вновь пробудилось при графе Канкрине независимо от него и развилось в очень большую и влиятельную силу, приведшую к постановке на очередь вопроса об искоренении решительными мерами зла, тогда причинявшегося расстройством денежной системы» *. В результате И.И. Кауфман делал вывод о том, что роль Е.Ф. Канкрина в проведении реформы была второстепенной. Кроме этого он отмечал, что роль его «далеко не положительная, а преимущественно отрицательная, заключавшаяся в порицании того, что по необходимости Государственный совет должен был сам вырабатывать силами своих членов» *.
Приведенные выше суждения кажутся справедливыми, если рассматривать лаж как однозначно негативное явление, дестабилизировавшее денежную систему и экономическую жизнь, но если взглянуть на вопрос шире, можно отметить и положительные черты лажа, правда, они являются положительными с точки зрения государства, вернее, со стороны его фискальных интересов. Видимо, их и имел в виду Канкрин, оттягивавший начало денежной реформы насколько это было возможно. Перечислим ряд положительных, на наш взгляд, черт параллельного денежного обращения и простонародного лажа для экономики страны.
Во-первых, параллельное денежное обращение было, как представляется, вполне адекватным для внутренне неоднородной экономики России. По сути, российское народное хозяйство представляло собой совокупность разнородных элементов, как с точки зрения хозяйственного развития, так и в территориальном аспекте. С одной стороны, были области с достаточно высоким по российским меркам уровнем экономического развития, такие как прибалтийские губернии, Великое княжество Финляндское, Царство Польское. Сюда можно отнести также территории с активно развивавшимся сельским хозяйством капиталистического типа (Юг России) и губернии, через которые велась внешняя торговля – Астраханская, Архангельская и, конечно, столичная – Петербургская губерния. Именно на этих территориях в денежном обращении доминировало серебро, ассигнаций было очень мало. Во всех других губерниях, уступавших по экономическому развитию названным территориям, в обращении господствовали ассигнации. Иначе говоря, более развитые и ориентированные на внешнюю торговлю регионы пользовались устойчивой серебряной валютой, а менее развитые в экономическом плане территории предпочитали дешевеющие год от года ассигнации.
Естественно, такое положение дел не могло не вызывать противоречий как экономических, так и политических. «Обращение обесцененных бумажных денежных знаков отвечало интересам большей части дворян, имущество которых было в долгах» *. Действительно, обесценивающаяся валюта выгодна должникам, так как в этом случае инфляция частично «списывает» долговое бремя. Кроме того, слабая валюта создает дополнительные конкурентные преимущества для производителей. Помещики центральных российских губерний при помощи ассигнаций получали возможность успешнее сбывать свой основной товар – зерновые культуры относительно низкого качества по сравнению с аргентинской или американской пшеницей.
Но подобное положение дел не могло устраивать вставших на капиталистический путь представителей дворянства и нарождавшуюся русскую буржуазию. Для них параллельное денежное обращение было «тормозом для развития капиталистической деятельности, обесценивало доходы от нее» *. Представители этой группы регионов были объективно заинтересованы в стабильной и дорогой валюте.
Ситуация изменилась, начиная с 1817 г., после мероприятий правительства по сокращению бумажно-денежной массы. Курс ассигнаций стал медленно, но уверенно расти. Теперь уже должники стали страдать от повышения курса бумажной валюты, а кредиторы получать выгоду, хотя, на наш взгляд, ревальвация не имела столь серьезных и однозначных последствий по сравнению с простонародными лажами. На самом деле не столько простонародные лажи доставляли беспокойство держателям бумажных денег, сколько постоянные колебания курса ассигнаций. Вернее, даже не эти колебания, а неясность позиции государства в данном вопросе, отсутствие государственной воли, которая должна была бы выразиться в установлении твердого курса ассигнаций по отношению к серебряному рублю.
Существовала и еще одна проблема, обсуждавшаяся в экономической литературе тех лет: «Не представляло ли допущение совместного хождения двух разнородных денежных единиц скрытой девальвации?» *. Под скрытой девальвацией подразумевалось обесценивание бумажных денег, вызванное вовлечением в совместный оборот с ними металлических денег. Сторонники этой точки зрения считали, что в подобной ситуации вступает в действие закон Грешема, который приведет к тому, что золото и серебро должны будут вытеснить из обращения ассигнации, так как они более стабильны, чем бумажная валюта. В результате сократившаяся потребность в ассигнациях вызывает чрезмерное увеличение общей денежной массы. Объем звонкой монеты в обращении стал увеличиваться после 1833 г., и этот процесс усиливался с каждым годом, что было обусловлено разрешением на прием золотой и серебряной монеты в уплату налоговых платежей.
В.Т. Судейкин считал, что вопрос о девальвации бумажных денег был надуман и не имел под собой реальных оснований. Во-первых, потому что почти все сделки совершались наличными деньгами по текущему курсу, и контрагентам было все равно, в какой валюте осуществлять сделку: в бумажной или серебряной. В этом-то и заключается главная особенность параллельного денежного обращения, когда не существует фиксированного курса между разнородными валютами и, следовательно, не действует закон Грешема. Во-вторых, в условиях параллельного обращения валют в России все цены устанавливались с учетом соблюдения интересов всех вовлеченных в процесс обмена сторон, а именно и в ассигнациях, и в серебряной валюте.
«Наконец, бумажные деньги не могут понизиться в силу того, что количество их не увеличивается и, будучи признаваемы законным средством платежей, они всегда будут иметь собственную цену, чем создается противовес всем понижателям их достоинства» *, – подчеркивал В.Т. Судейкин. Обратим внимание, что в этом высказывании Судейкина констатируется действительное уменьшение бумажно-денежной массы, имевшее место после 1818 г. Судейкин подразумевает, что вслед за уменьшением денежной массы должно происходить и действительно происходило пропорциональное повышение курса ассигнаций согласно количественной теории денег. Вместе с тем однозначно утверждать, что такая причинно-следственная связь между курсом бумажных денег и их количеством существовала, нельзя, ведь если одно событие происходит после другого, то не нельзя утверждать, что первое является причиной второго. Количественная теория денег редко подтверждается эмпирически, и не существует жесткой корреляции между количеством денег и их ценностью.
Кстати, Судейкин касался еще одного интересного аспекта денежного обращения того времени, диссонирующего с количественной теорией денег. В 20–30-е гг. XIX в. правительством были произведены массовые выпуски казначейских билетов, так называемых «серий». Это были процентные ценные бумаги, что-то вроде облигаций. Они выпускались для финансирования чрезвычайных государственных расходов, при этом, «не имея вредного влияния на курс ассигнаций и не теряя собственного достоинства, условие, которое происходит от того, что они, представляя каждый 250 руб., приносят процент в сутки (для легкости счета) по 3 коп., а в год 10 руб. 80 коп. или 4,32» *. В российской хозяйственной практике казначейские билеты из-за нехватки денег выполняли функции средства обращения и по сути являлись такими же бумажными деньгами, как и ассигнации. Тем не менее, курс ассигнаций не упал, а, напротив, вырос. Итак, факт остается фактом: количество ассигнаций сокращалось, и их курс повышался. Судейкин, несомненно, был прав, когда отмечал это в качестве аргумента против девальвации бумажных денег.
Существует еще один важный довод в пользу параллельного денежного обращения. Данный тип денежного обращения был чрезвычайно выгоден государству и не только с точки зрения уже отмеченных преимуществ, связанных с индексацией налогов и процентов по кредитам. С 1833 г., после того как было разрешено платить налоги серебром, поток последнего в казну резко возрос. Шванебах приводил следующие данные: «В 1829 г. приход монетою составил 13,8 млн рублей ассигнациями; поступления держались около этого до 1832 г., а затем обнаружился быстрый рост металлического прихода: 1833 – 23, 9 млн; 1834 – 25,8; 1835 – 38,5; 1836 – 38; 1837 – 43,9; 1838 – 58,2; 1839 – 96,3 млн рублей ассигнациями» *.
Другую точку зрения относительно времени появления серебра в обороте разделял М.И. Туган-Барановский. Он считал, что приток серебра в каналы денежного обращения начался значительно раньше 1833 г., а именно, начиная с 1800 г. По его мнению, резкое падение курса ассигнаций в начале XIX в. вызвало соответствующее падение их покупательной способности. Это уменьшение покупательной силы бумажных денег сократило их возможности выполнять функцию средства обращения. «Для добавочного количества денег освободилось место, которое и было в скором времени занято звонкой монетой – ибо после 1817 г. новых выпусков ассигнаций не было» *. В качестве доказательства Туган-Барановский приводит данные, свидетельствующие о росте количества серебра в обращении. Эти данные показывают, что, начиная с 1801 г., происходит увеличение объемов чеканки серебряных монет, особенно резкий рост чеканки наблюдается в 1811–1820 гг. Тем самым подтверждается точка зрения самого М.И. Туган-Барановского о том, что серебро стало поступать в каналы денежного обращения значительно раньше 1833 г.
Еще одним источником поступления серебра в каналы денежного обращения и, следовательно, его обесценения была иностранная серебряная монета. Конечно, само по себе ее появление в обращении не могло привести к падению ценности серебра, в этом были повинны русские спекулянты. Они скупали оптом иностранную монету на бирже по завышенному курсу, а затем по этому же курсу перепродавали розничным торговцам. Завышение курса происходило следующим образом. «Так, например, французская сорокафранковая монета ходила в обращении наравне с русским империалом, хотя по паритету эта монета содержала золота на 9 руб. 55 коп., т.е. эта монета применялась в обращении приблизительно на 5% выше своей внутренней стоимости» *.
В.Т. Судейкин в своей работе «Восстановление в России металлического обращения (1839–1843 гг.)» приводит аналогичный пример, но в другом аспекте. Он рассматривает жалобу московских купцов на повышение курса ассигнаций из-за появления на рынке иностранной монеты. Купцы указывали, что «в обращении появились 20- и 40-франковики [франки – А. Д.], вследствие чего ассигнации поднялись на 2,5%». Действие закона вытеснения лучших денег худшими привело к тому, что «торговцы не желают получать монету за товар, а покупатели не могут дать ассигнаций, которые повысились за последние 7 месяцев на 2,5%» *. Торговцы принимали иностранную монету как аналог русского рубля, по мнению А.Д. Друяна, отчасти по незнакомству с ее металлическим достоинством, отчасти же по безразличию к этому вопросу. Им нужно было только избавиться от иностранной монеты по тому же курсу, по которому они ее купили. Из-за таких действий спекулянтов доверие к русскому серебряному рублю падало, что ускоряло его обесценение.
По данным о чеканке серебряной монеты, приведенным выше, можно заключить, что у государства появились возможность резко увеличить свои запасы серебра, практически не прилагая особых усилий. Откуда поступала серебряная монета в обращение? Во-первых, из «кубышек», т.е. из личных запасов населения России. Звонкая монета извлекалась из сокровищ главным образом потому, что в обращении ощущался острый дефицит наличности, обусловленный, с одной стороны, сокращением массы ассигнаций, а с другой – экономическим ростом в стране. Кроме того, падение курса серебряных денег по отношению к бумажным также стимулировало их массовый приток в сферу обращения. Парадоксально, но факт: серебряный рубль стал относительно «худшим» видом денег по сравнению с ассигнациями, и, следовательно, население стремилось избавляться от обесценивавшейся валюты. Во-вторых, в рассматриваемый период в Россию начался приток серебра из-за рубежа. Ввоз иностранной серебряной монеты был обусловлен более выгодными ставками по депозитам в российских банках. «У нас минимальный рыночный процент 5, в других государствах – 2%– 1%» *,– отмечал В.Т. Судейкин.
Е.Ф. Канкрин обращал внимание на еще одну причину, которая «состояла в большом развитии заграничной торговли российскими продуктами при замене многих иностранных изделий собственными» *. К тому же развитие внешней торговли сопровождалось наличием устойчивого положительного сальдо. Туган-Барановский писал, что: «Россия в течение ряда лет после окончания наполеоновских войн имела чрезвычайно благоприятный торговый баланс: серебро и золото приливали в страну и перечеканивались в монету» *. Внешнеторговый оборот России в эти годы характеризуется серьезной положительной динамикой. С 1822 по 1839 гг. наблюдался постепенный рост экспорта, что при стабильных объемах импорта привело к возникновению значительного положительного внешнеторгового сальдо.
Благодаря рассмотренным выше процессам государство смогло значительно укрепить свой фонд драгоценных металлов, необходимый для поддержания стабильного обращения серебряных денег в стране, не приложив к тому никаких особых усилий. Ранее же для пополнения запасов драгоценных металлов правительство вынуждено было прибегать к внешним заимствованиям, которые к тому же обременяли казну процентными выплатами по долгам. Естественно, Канкрина устраивало такое положение дел, при котором улучшалось состояние государственных финансов, и он объективно не был заинтересован в демонтаже параллельной системы денежного обращения. Этим, наверное, и можно объяснить неторопливость министра финансов в проведении реформы денежной системы. Своеобразие сложившейся ситуации отмечал В.Т. Судейкин: «Следовательно, с полным правом можно утверждать, что последовавшее в 1812–1839 гг. допущение совместного обращения металлических и бумажных денег на нашем рынке, не оказывая влияния на обесценение последних, укрепило в то же время запасы металла в народном хозяйстве, что сделало возможным самое восстановление металлического обращение в стране» *. В целом можно согласиться с оценкой Судейкиным последствий параллельного денежного обращения в России в 1812–1839 гг.
К положительным чертам параллельных денег и простонародных лажей относилась и субъективная их сторона, на которую обратил внимание П.П. Мигулин. Он указывал, что «так называемые “простонародные лажи” хотя и были до крайности вредны для народного хозяйства, – для устойчивости в расчетах, – тем не менее, сослужили свою службу: освоили народ с курсами, дали возможность все переоценить с ассигнаций на серебро, устранили несоответствие цены бумажных денег (на металл) с их покупною способностью (ценностью) – на другие товары» *. И действительно, мучаясь с простонародными лажами, население России осваивало азы рыночной экономики, вырабатывало навыки поведения в условиях неопределенности.
Вместе с тем российское народное хозяйство только выиграло бы, если бы в нем сохранилось бумажно-денежное обращение, более соответствующее уровню развития российской экономики. Существовала и другая точка зрения на совместное обращение валют, утверждавшая, что параллельное денежное обращение, несмотря на многочисленные преимущества для государственных финансов, все же имело и недостатки для простого российского обывателя. Главный порок такой системы заключался в двойственности денежного обращения, что негативно отражалось на развитии производительных сил. «В основании мерила ценностей, как всякой другой меры, как меры времени, протяжения и тяжести, должно лежать единообразие, однообразная модель» *, – с присущей ему образностью и эмоциональностью утверждал малоизвестный экономист конца XIX века В.А. Белинский. По его мнению, в основание денежной системы должна была быть положена одна валюта, чтобы избежать множественности валютных курсов и спекуляций. «А потому только единообразная денежная система – или звонкая монета, или бумажные деньги – есть единственно правильная и может избавить нас от разъедающих современное общество биржевых курсов и всяческих денежных спекуляций» *,– писал он.
Ряд ученых, например С.Ф. Шарапов, считали, что такой денежной единицей мог бы стать для России бумажный рубль. Бумажная валюта позволила бы более динамично развиваться экономике, в первую очередь, за счет больших возможностей в кредитовании народного хозяйства. Подобная точка зрения представляется не только оригинальной, но и рациональной для России, учитывая экономическое положение на тот момент. В России могла быть создана оригинальная денежная система, но государственная власть и российская общественность выступали за следование общемировым стандартам денежного обращения, основанного на монометаллизме.

Вернуться к содержанию номера

Copyright © Проблемы современной экономики 2002 - 2024
ISSN 1818-3395 - печатная версия, ISSN 1818-3409 - электронная (онлайновая) версия