|
| | | | Проблемы современной экономики, N 2 (30), 2009 | | | | ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ И НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА | | | Смирнов И. К.
профессор кафедры экономической теории Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук,
заслуженный деятель науки Российской Федерации
| |
| | | | | В статье рассматриваются исторические, географические и демографические условия формирования отношений собственности в России, их отражение в экономической теории. Государственная собственность определяется не только как имущество, но и выражение всеобщей воли | | Ключевые слова: вотчина, Столыпин П., реформа, собственность |
Сегодняшние проблемы реформирования отношений собственности в нашей стране имеют глубокие исторические корни. Вместе с тем история становления, развития и реформирования института собственности в России не отличается большим разнообразием и богатством. Любопытно, что долгое время в русском языке вообще отсутствовало само слово «собственность». Вместе него употреблялось слово «собь», «собина». «По какой причине, спрашивал В. Даль, — свой заменили собственным? Или это высокий слог? ... Земля ему собственно принадлежит (не по-русски), земля это собина, его или просто: она его». «Собь», по В. Далю — это «свойства, нравственные, духовные и все личные качества человека» [1].
С незапамятных времен имущественные отношения на Руси регулировались обычаями и непосредственно государственной властью (властью князя).
К древнейшим историческим источникам, в которых можно найти упоминание об этих отношениях относятся договоры Руси с Византией, «Русская Правда», княжеские договорные и духовные грамоты, летописи и хроники.
В постановлениях «Русской Правды» в подавляющем большинстве случаев имелись ввиду объекты индивидуального владения, пользования и распоряжения. К числу этих объектов относились лошади, рабочий скот, одежда, орудия труда, торговые товары и др. Значительное внимание уделялось и вопросам регулирования земельных отношений. Всякое земельное владение определялось границами, утвержденными князем и знаки этих границ были неприкосновенными для других собственников [2, С. 178]. Вместе с тем говорить о сформировавшихся отношениях собственности в тот период истории Руси нет никаких оснований.
Как правовая категория собственность оформилась в России лишь в XVII веке с появлением в 1649 г. «Соборного Уложения» царя Алексея Михайловича. В этом законодательном акте различается собственность царская, владения волостные, городской общины, церковная вотчина, владения вотчинников и поместное владение.
Отношение собственности, как известно, возникает тогда, когда объект присвоения ограничен. Этого нельзя было сказать о северных лесных землях, осваиваемых нашими далекими предками. Предок приходил на свободную никем не занятую землю и делал ее своей. Если он был не в состоянии освоить лесной участок самостоятельно, он делал это в сообществе с другими и его участок в составе общинной земли становился его наделом. С утверждением на определенной территории воли, власти князя последний становился естественным властителем этих земель, а точнее — земли становились его вотчиной.
В дальнейшем вотчинами (или отчинами) стали называться земли, полученные знатью в качестве княжеского дара за определенные заслуги. Это были владения монастырей и княжеских служилых людей (бояр). Постепенно вотчинники приобрели свободу не только владения и пользования своими землями, но и их отчуждения.
Во времена Ивана III появляются поместья, которые предоставлялись служилым людям в пользование на определенное время и на определенных условиях. В отличие от вотчин, они не могли отчуждаться без согласия князя и возвращались к нему с прекращением службы владельца поместья. Постепенно различия между вотчиной и поместьем размывались и при Петре I исчезли полностью.
Отношения земельной собственности на Руси развивались медленно и существенно отличались от аналогичных процессов в Европе, как по своему содержанию, так и по направлению. В Западной Европе государство возникало на основе отношений собственности, закрепляло и оформляло их. На Руси отношения земельной собственности были производными от государственной власти. Здесь не существовало отделение власти суверена над людьми (imperium) от власти людей над вещами (dominium).
Эти особенности формирования отношений собственности в России отмечались Н.П. Огаревым. «Отвлеченное понятие государственной собственности, — писал он, — во все время второго Московского царства и петербургского императорства, существовало в действительности, как государева собственность... Частная земельная собственность, совершенно противоположная европейскому складу, не была собственностью самостоятельной, а уступленным владением из государевой собственности, собственностью жалованной. Государева поземельная собственность охватывала все... Все, что наблюдение показывает нам с достоверностью, — это несуществование поземельной собственности, принадлежащей отвлеченному понятию государства, как его постановила немецкая философия и французская революция , но существование, на деле, поземельной собственности в трех видах: 1. частной — вследствие завоевания и дележа земли между завоевателями и долею вследствие одиночного засела ( вид, который выработался в Соединенных Штатах Северной Америки и у нас потонул в другом виде); 2. государевой — вследствие централизации, при отсутствии самостоятельной, частной поземельной собственности, и 3.общественной или земской — до централизации при отсутствии частной поземельной собственности, вид, который не может не возвратиться с децентрализацией, при тех же условиях. Другого выхода нет: при отсутствии самостоятельной частной собственности поземельной — поземельная собственность или сосредоточенная государева, или собирательная земская» [3, С. 109–110].
Существенное влияние на формирование идеологии и теории собственности в России оказала русская Православная Церковь. В своей изданной в 1910 г. книге «Учение древней Церкви о собственности и милосердии» профессор Киевской духовной академии В.И. Экземплярский писал: «Право собственности не принадлежит к области благодатной христианской жизни, к сфере Божьего царства, и потому не может быть рассматриваемо как святыня для христианской совести, и к нему не может быть прилагаем предикат “священное”, но лишь “неприкосновенное”. Это потому, что право частной собственности, как оно осуществляется в жизни людей, принципиально противоречит началу всеобъемлющей христианской любви, не знающей границ “моего” для “другого”; право собственности возникает, поэтому, не на основе христианского братства людей, но на основе недостатка такого братолюбия, когда человек противополагает себя и свое другому ...Христианская любовь, разрушающая эгоистические перегородки жизни, ставит идеалом своим не отобрание чужого, но свободное отдание своего на общую пользу... Ясно само по себе, что при таком отношении к началу личной собственности, идеалом устроения материальной стороны жизни христианской церкви должно явиться общение имущества на основе свободной братской любви по примеру жизни первохристианской общины» [4 , С.37].
С отрицанием государства как источника собственности и обоснованием частной собственности как основы свободы личности, семьи, гражданского общества и государственной системы выступали А.Я. Поленов, Д.И. Фонвизин, И.П. Панин, Б.Н. Чичерин. В своей работе «О крепостном состоянии крестьян в России», представленной «Вольному экономическому обществу» в 1776 г., А.Я. Поленов писал: «Я думаю, и не без причины, что собственность в движимом и недвижимом имении может почесться за один почти и притом весьма изрядный способ к ободрению и поправлению крестьянства, которое в прочем лишено всех с правами общества соединенных выгод и преимуществ, ибо крестьянин, будучи господином своему имению, не опасаясь ни с какой стороны в рассуждении его претерпеть какое насилие и пользуясь приобретенным свободно, может располагать и употреблять оные, смотря по своим выгодам. Он знает, что ему должно делать для удовольствования домашних нужд или для получения прибытка...» [ 5, С. 7].
Тем не менее только в 1785 г. российская корона признала за дворянами права собственности на землю и только в 1861 г. крестьяне были освобождены от крепостной зависимости.
Реформа 1861 г. предоставила крестьянину личную свободу и дала ему землю в постоянное пользование и неотменимое сословное владение. Но она не сделала его собственником. Крестьянин был наделен землей, но не собственностью на землю.
Эту половинчатость реформы 1861 г. призвана была исправить столыпинская аграрная реформа 1906–1917 гг. Однако реализация программы превращения крестьянина-общинника в частного собственника натолкнулась на труднопреодолимые препятствия К 1 января 1916 г. из общин вышло только 2478 тыс. домохозяев с 16 919 тыс. десятинами земли, что составило всего 26% числа общинных дворов и около 15% площади крестьянского общинного землевладения. За 1908–1915 гг. более половины вышедших из общин крестьян продали свои наделы. Социально-экономическим последствием столыпинского аграрного реформирования был голод 1911 г., от которого пострадало более 30 млн человек сельского населения [6, С. 74].
Важнейшей причиной провала столыпинской реформы явилось то, что она не отвечала интересам основной массы русского крестьянства и российского общества. Это было обусловлено объективными и субъективными, природными, демографическими, историческими и иными условиями становления и развития России, закономерностями и случайностями общего исторического процесса.
В силу этих условий Россия отставала в своем социально-экономическом развитии от передовых европейских стран и рано или поздно вынуждена была либо догонять их, либо исчезнуть как самостоятельное государственное образование.
Системный кризис российского общества и государства начала XX века означал системный кризис отношений собственности.
Последний находит выражение, прежде всего, в кризисе государственной власти. Спрашивается, какое отношение имеет власть к собственности? В своем исходном определении собственность есть волевое, властное отношение. Властвовать значит владеть, обладать волей, свободой своей и других во всех ее (свободы) ипостасях. Эта свобода включает в себя и свободу развития производительных сил.
Отрицательная свобода, или свобода от мешающих движению препятствий предполагает их насильственное устранение, экстремальной формой которого является революция. Поэтому формационная теория революции, объясняющая ее обострением и разрешением противоречия между производительными силами и ограничивающими их свободу производственными отношениями правильно отражает и описывает движение и противоречие собственности на определенном уровне ее развития. Но эта теория не может претендовать на полноту и, следовательно, истинность, поскольку она останавливается в исследовании собственности на уровне отношения производительных сил и производственных отношений. Между тем революция есть разрешение противоречия всеобщей свободы, как субстанции конкретно-всеобщей собственности, представленной всей системой социально-экономических институтов и, прежде всего, системой государственной власти. Социальная революция — это кризис всеобщего хотения и всеобщего долженствования, т.е. всеобщей воли, которая представлена, прежде всего, государственной властью как государственной собственностью, государственной самостью.
Действительно, если собственность индивида изначально определяется его волей, то государственная собственность — государственной волей.
Атмосфера предреволюционных эпох, — отмечал П. Сорокин,– всегда поражает наблюдателя бессилием властей и вырождением правящих привилегированных классов. Они подчас не способны выполнять элементарные функции власти, не говоря уже о силовом сопротивлении революции. Не способны они и на разделение и ослабление оппозиции, сокращение репрессий или организации «выхода» репрессированных импульсов в нереволюционное русло. Практически все дореволюционные правительства несут в себе характерные черты анемии, бессилия, нерешительности, некомпетентности, растерянности, легкомысленной неосмотрительности, а с другой стороны, распущенности, коррупции, безнравственной изощренности и т.д. Безмозглость, безволие, бесхитростность» [7, С.288].
Февральская революция 1917 г., не разрешив системного кризиса в России, породила слабую власть, которая не могла не уступить место сильной власти в форме диктатуры.
Диктатура есть всеобщая воля, насильственно сведенная к воле единичного. И именно эта воля единичного, ставшая господствующей, полагает свое наличное бытие как свою монопольную собственность.
Противоречия частнокапиталистической собственности разрешаются ее отрицанием и утверждением собственности общественной.
К сожалению, категория общественной (общенародной) собственности осталась terra incognita, хотя в советское время ее исследованию были посвящены сотни и тысячи монографий, диссертаций и различных программ.
В самом деле, если под общественной собственностью понимать отношение всех и каждого члена общества к общественному имуществу как к своему, то каждый исключает в качестве собственника этого имущества всех других. Общественная собственность становится ничейной, т.е. объективно невозможной. Это противоречие общественной собственности аналогично противоречию всеобщей формы стоимости, исследованного К. Марксом. Противоречие всеобщей формы стоимости разрешается появлением товара, монопольно выполняющего роль всеобщего эквивалента.
Казалось бы, противоречие общественной собственности также разрешается появлением субъекта (абсолютный дух, бог, монарх, государство), монопольно реализующим свободную волю (собственность) всех членов общества. Но в этом случае общество становится индивидуумом (общество — это Я), а общественная собственность индивидуальной. Данное противоречие не может быть разрешено и раздачей общественного богатства равными частями всем членам общества. В этом случае общественное богатство опять-таки становится индивидуальной (частной) собственностью.
Свободный доступ всех и каждого члена общества к благу может иметь место тогда, когда это благо не ограничено. Но по своему понятию отношение субъекта к неограниченному благу не является отношением собственности. Правда, существуют такие ограниченные экономические блага, потребление которых одним лицом не исключает потребления его другими и всеми лицами (оборона страны, наука, искусство, информация). Однако, и эти, так называемые, чистые общественные экономические блага наличествуют лишь благодаря индивидуальному реальному или потенциальному потреблению.
Противоречивый процесс общественного развития и отношений собственности как разрешение ее всеобщего противоречия описывается и объясняется рядом теорий и отношений. Это и теория линейного движения общества как удаление от золотого века или, наоборот, его провиденциального движения к искуплению, к грядущему царству божьему на земле, теория общественно — экономических формаций, современные теории цивилизационного развития, теории модернизации, экономической эволюции и т. д.
История свидетельствует, что вне зависимости от своей социальной направленности политика тоталитарного государства, монополизировавшего собственность, всегда сопровождается ограничением и подавлением всяческих свобод. Неудивительно, что в экономических доктринах и политике двух противостоявших друг другу по своей идеологии и социальной направленности тоталитарных систем — государственного (советского) социализма, с одной стороны, и национал-социализма (фашизма), с другой, — можно найти много общего.
Один из национал-социалистических теоретиков давал следующее толкование этой политики: «Собственность является еще одной отличительной чертой национального (volkisch) режима. Марксистская и большевистская доктрина представляет собственность как воровство и на этом основании приговаривает ее к уничтожению путем “передачи средств производства в руки общества”. В отличие от марксистско-большевистской теории, немецкий социализм, составляющий основу новой конституции, признает собственность как необходимую составляющую часть национального устройства общества. Но он не менее решительно отвергает порочное либеральное представление о частной собственности. Для немецкого социализма всякая собственность есть общая собственность (Gemeingut)» [8, С.287]. Бывший социалист самого радикального толка, а затем основатель и вождь фашистской партии Италии Муссолини в мае 1934 г. сообщил палате депутатов, что три четверти промышленности и сельского хозяйства страны находятся в руках государства, чем, как он считал, созданы условия, позволяющие ему, когда он сочтет необходимым, ввести в стране либо «государственный капитализм», либо «государственный социализм» [9, С.256].
В нацистской Германии государство вмешивалось в экономическую жизнь на всех уровнях — регулировало цены, зарплату, дивиденды и капиталовложения, ограничивало конкуренцию и улаживало трудовые споры. В 1939 г. был запрещен переход рабочих с предприятия на предприятие и отменены коллективные договоры. Декретом 1937 г. устанавливалось, что крестьянину, эффективно обрабатывающему землю, может быть предписано исполнение определенных указаний государства, а в случае ослушания, его хозяйство может быть в принудительном порядке передано в опеку или в аренду более умелому хозяину. В крайних случаях предусматривалось лишение его собственности. Правительство определяло, какие культуры крестьянину полагается выращивать и какую часть собранного урожая зерновых он обязан отдать государственным заготовителям.
Вместе с тем причины, вызвавшие к жизни эти две тоталитарные системы были разными. Являлись ли революционный взрыв 1917 г. и последовавшие за ним события в России исторически обусловленными и объективно необходимыми?
С точки зрения представителей ортодоксального марксизма и теории формационного развития социалистическая революция и социалистическое общество в отдельно взятой отсталой России невозможны.
С позиций социальной синергетики социалистическая направленность Октябрьской революции 1917 г. вполне объяснима. Согласно этой теории состояние максимальной хаотичности системы, которое соответствует переломному, критическому моменту неопределенности будущего развития, называется точкой бифуркации — точкой «разветвления» возможных путей эволюции системы. Исход эволюционного процесса определяется соотношением конкретных внутренних и внешних факторов (источников и стоков). Любой из них может стать решающим и как только это определится, направление развития всей системы начнет подчиняться необходимости. Оно предопределено этим фактором как финалом развертывания нелинейного процесса и сведением множества траекторий движения к единому результату.
Таким фактором, определившим социалистическую направленность революции в России, П.Б. Струве, не ведавший постулатов синергетики, считал комбинацию социализма образованных классов и отсутствие духа собственности в крестьянских массах. «Институт собственности, — писал П.Б. Струве, — был беззащитен с двух сторон: от него духовно отреклась интеллигенция и к нему еще не пришли народные массы. Этим определилось то отсутствие стойкого и сознательного сопротивления, которого не встретила в России революция, обращенная против собственности» [С.262].
Воля русского крестьянства в канун Октябрьской революции была выражена в Примерном наказе, составленном на основании 242 наказов, привезенных с мест депутатами I Всероссийского съезда Советов, состоявшегося летом 1917 г. «Самое справедливое разрешение земельного вопроса, говорилось в этом наказе, — должно быть таково: «Право частной собственности на землю отменяется навсегда; земля не может быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду либо в залог, ни каким-либо другим способом отчуждаема. Вся земля: государственная, удельная, кабинетская, монастырская, частновладельческая, общественная, крестьянская и т.д. отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней» [11, С.74].
Таким образом, среди общеизвестных причин и особенностей Октябрьской 1917 г. революции мы выделяем неразвитость отношений собственности, проявившуюся в слабости государственной власти и отсутствии национальной теории, доктрины социально-экономического развития России.
Идеи социализма были импортированы в Россию, где они сравнительно легко овладели «несобственническим» сознанием масс, но не смогли превратиться в материальную силу, реализоваться из-за отсутствия необходимых объективных условий. Этими отсутствующими необходимыми условиями была опять-таки, как это ни парадоксально, неразвитость отношений собственности.
Октябрьская 1917 г. революция и последовавшее за ней социально-экономическое реформирование были попыткой перепрыгнуть через объективно обусловленные стадии экономического развития.
Несмотря на свои социалистические лозунги, Октябрьская революция по своим непосредственным целям была революцией не социалистической, а антикапиталистической, антиимпериалистической.
Противоречие, приведшее революцию к трагическому финалу, заключается, на наш взгляд, в том, что она пыталась решить задачу создания в стране индустриальной базы, адекватной развитому капитализму, некапиталистическими методами, т.е. в форме некапиталистических производственных отношений, некапиталистической собственности. Другими словами, для того, чтобы перейти к постиндустриальному, посткапиталистическому обществу в России нужно было построить развитой капитализм не адекватными ему методами.
Октябрьская революция освободила россиянина от оков старого гражданского общества и государства, но она не смогла облачить его в новые социальные одежды, поскольку, во-первых, таких одежд не оказалось в наличии, а, во-вторых, даже если бы их можно было приобрести извне, они оказались бы не по плечу освобожденному.
Задача формирования действительно свободного человека в обществе социального равенства и справедливости оказалась не только чрезвычайно сложной, но и не имеющей решения в исторических условиях первой половины XX века.
Значение пройденного с 1917 г. страной пути состояло в том, что, несмотря на колоссальные социальные издержки, Россия достигла индустриальной стадии развития и вплотную приблизилась к переходу к качественно новой стадии. Но парадокс исторического развития обнаружил себя в том, что исторические условия нового революционного скачка в развитии советского общества явились в то же время условиями контрреволюции, регрессивного движения человека и общества. Огромные материальные и духовные ценности, созданные в нашей стране человеком, сам человек как высшая ценность оказались отчужденными и стали легкой добычей антиобщественных и антигосударственных деструктивных сил. Никогда еще противоречие между абстрактными лозунгами свободы, равенства и справедливости, с одной стороны, и, действительностью, с другой — не достигало такой остроты, как сегодня в нашей стране.
Попытки теоретического осмысления и выработки политики реформирования советской государственной собственности привели к необходимости выбора одной из двух известных концепций перехода от административно-командной системы к рыночной экономике: градулистской и концепции «шоковой терапии».
Властные реформаторы, предавая анафеме Октябрьскую революцию и революционный путь социального развития вообще, сделали выбор в пользу «шоковой терапии», т.е. революционного способа осуществления социально-экономических реформ. События августа 1991 г. и последующих лет существенно отличались от событий октября 1917 г. и в то же время были разительно похожи на них. В отличие от революции 1917 г., события 1991–92 гг. это — контрреволюция без четких политических лозунгов и социально- экономической программы, без революционных масс, героев и вождей. В то же время, как и революция 1917 г., она была направлена на полное, насильственное разрушение старой социально-экономической системы и сопровождалась импортом не только чуждых обществу идей и социально-экономических институтов, но и самой программы социально-экономического реформирования. Как и Октябрьская революция она не встретила серьезного сопротивления собственников, поскольку таковые в СССР отсутствовали. Как и Октябрьской революции 1917 г. событиям 1991–1992 гг. предшествовал период резкого ослабления государственной власти, государственного и политического безволия.
«Эррозия политического режима, бурно протекавшая на протяжении всех 80-х годов, — пишет А. Чубайс, — к концу десятилетия изъела этот режим окончательно: советская управленческая система разложилась, она была бессильна и недееспособна, а компартия — распущена» [12, С.25].. Ничейная государственная собственность была, по утверждению А. Чубайса, объектом прямого грабежа через создание разного рода акционерных обществ и их «аренды с последующим выкупом». Спонтанная приватизация велась исключительно в интересах существовавшей тогда элиты и никакого вторжения государства в эти интересы она не допускала. Присваивали государственную собственность «сильные, смелые и наглые». По свидетельству А.Чубайса, «спонтанная же приватизация была криминальна абсолютно вся, от начала до конца, потому что под ней вообще не было никакой легальной базы»[12, С.32]. Таким образом, в отличие от знамен Октябрьской революции 1917 г., на которых было начертано «Грабь награбленное», спонтанные приватизаторы несли транспаранты, на которых под призывом борьбы с привилегиями государственных чиновников и партноменклатуры, стыдливо прятался призыв: «Грабь государственное».
Из заявлений А. Чубайса мы узнаем, что его ваучеры призваны были остановить этот грабеж и сделать всех членов общества собственниками.
«В то время как наша команда (тоже часть государства), — утверждает А. Чубайс, — отстаивала принципы равного доступа к собственности всех социальных групп населения, другая часть государственной власти (Верховный Совет, высокопоставленные и не очень, чиновники из аппарата правительства) упорно протаскивали всевозможные льготы для избранных, а то и вообще откровенно боролись с приватизацией. Сложившуюся в итоге ситуацию можно охарактеризовать так: мы получили приватизацию справедливую ровно настолько, насколько состоятельной и вменяемой была сама государственная система» [12, С.353]. Насколько обосновано это заявление?
Анализ десятилетних революционных преобразований в нашем отечестве свидетельствует о том, что реформаторам удалось реализовать лишь часть намеченного — разрушить старую систему отношений собственности, ликвидировать неэффективного собственника в лице советского государства. Разрушение одряхлевшей административно-командной системы означало также и снятие порожденных ею жестких ограничений всех свобод человека. Вместе с тем, не удалось решить главную стратегическую задачу любого реформирования — создание вместо старой, неэффективной системы, новой, эффективной. Это обернулось длительным разрушительным кризисом, огромными социально-экономическими издержками.
Среди основных причин, обусловивших провалы реформирования, следует назвать непонимание реформаторами собственности как всеобщего социально-экономического института. Простая смена субъектов собственности никогда не приводила и не может привести к изменению ее содержания. Решающим для стабилизации экономического развития и выхода страны из затянувшегося кризиса является совершенствование государственной собственности как государственной воли. Это должно найти выражение, прежде всего, в разработке долгосрочной научно-обоснованной программы социально-экономического развития страны и обеспечении ее реализации.
Развитие собственности как всеобщего социально-экономического института, вторжение в ее экономическое содержание права, морали, нравственности, религии не только обогащает ее содержание, но и создает основу ее самоотрицания. Так возможность самоотрицания собственности возникает при полной спецификации прав на нее и нулевых трансакционных издержках, предполагающих исчезновение обмена и рыночных отношений.
Такова не только логика развития собственности, но и наблюдаемые сегодня глобальные тенденции перехода мирового хозяйства к постиндустриальной стадии развития и информационному обществу.
Собственность человека и человечества, конечно, не исчезнет. Однако самим ее развитием закономерно отрицается ее старое содержание и формируется новое. Возникшая как интеллектуальная, духовная, собственность возвращается в свое основание — знание. |
| |
|
|
