Logo Международный форум «Евразийская экономическая перспектива»
На главную страницу
Новости
Информация о журнале
О главном редакторе
Подписка
Контакты
ЕВРАЗИЙСКИЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ English
Тематика журнала
Текущий номер
Анонс
Список номеров
Найти
Редакционный совет
Редакционная коллегия
Представи- тельства журнала
Правила направления, рецензирования и опубликования
Научные дискуссии
Семинары, конференции
 
 
Проблемы современной экономики, N 2 (30), 2009
ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ И НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА
Орлянский Е. А.
профессор кафедры экономики и бухгалтерского учета Омского института (филиала) Российского государственного торгово-экономического университета,
кандидат экономических наук


Генезис современной рыночной экономики: традиционные и альтернативные подходы
В статье рассматриваются альтернативные концепции происхождения современной рыночной экономики. Под этими подходами понимаются теории, постулирующие приоритет духовной сферы над экономикой. Анализируются теории представителей поздней немецкой исторической школы Вернера Зомбарта и Макса Вебера. В этих теориях происхождение современной рыночной экономики выводится из хозяйственной этики различных религиозных конфессий
Ключевые слова: рыночная экономика, мэйнстрим, классическая теория, М. Вебер, В. Зомбарт, протестантизм, лютеранство, кальвинизм, иудаизм, хозяйственная этика

Проблема соотношения и взаимовлияния духовной сферы (к которой мы можем отнести этнокультурную психологию и религиозное сознание) и экономических процессов, всегда являлась предметом споров и дискуссий, результатом которых стали непримиримые позиции. Положение о безусловном приоритете экономики над всеми остальными сторонами жизни общества мы встречаем, как ни странно, во взаимоисключающих экономико-философских подходах. С одной стороны, на таких позициях находится марксистская теория. Составной частью марксистской политэкономии стало положение о базисе и надстройке. «Базисом» общества являются экономические процессы. Под «надстройкой» понималось все остальное, в том числе и духовная сфера. Самое главное в этой концепции это — одностороннее влияние «базиса» на «надстройку». Первый элемент считался определяющим, а второй — зависимым. С другой стороны, «мэйнстрим» современной западной экономической теории, неоклассический синтез, органически включает в себя положение Адама Смита об универсальности
экономических законов для любых национальных хозяйственных систем, которое автоматически исключает влияние духовной сферы на экономику.
Оба этих подхода постулируют чисто экономические аспекты происхождения современной рыночной экономики. Маркси­сты видят в ее появлении нахождение принципов хозяйствования наиболее адекватных прогрессу в развитии технического элемента производственного процесса («производственные отношения должны соответствовать текущему уровню развития производительных сил»). Классики и современные сторонники «мэйнстрима» видят в нынешней экономике условия стимуляции технического прогресса (равно как и прогресса в производственном и коммерческом менеджменте) для преодоления ограниченности производственных ресурсов. Как видно, и в проблеме генезиса современной рыночной экономики оба этих подхода «экономически детерминированы» и не оставляют места для влияния экзогенных факторов на хозяйственную деятельность.
Почему же подобные исследовательские подходы не могут считаться удовлетворительным объяснением происхождения современной рыночной экономики? С прагматической точки зрения необходимо напомнить, что именно экономические модели, основанные на этих теориях, принесли наибольший вред российской хозяйственной жизни и всему обществу вообще. Одного этого факта достаточно, чтобы сделать вывод о неприменимости в России моделей хозяйственной жизни основанных, на безусловном приоритете экономики над другими сферами жизни общества. На основе марксистской теории (правда, в местном большевистском варианте) была создана самая алогичная и нерациональная в мировой экономической истории хозяйственная система — командно-административная. Попытка же реализовать в 90-е годы переход к либеральной рыночной экономике в соответствии с теорией «мэйнстрима» обернулась грандиозным кризисом и колоссальной потерей производственного потенциала страны. Проблема функционирования командно-административной системы, смеем надеяться, может рассматриваться в современных условиях только в историческом контексте и предметом данной статьи не является. Либеральная же экономика является реально действующей моделью с претензий на достижение абсолютного мирового доминирования, если процессы глобализации будут доведены до конца. В свете последних мировых событий главная чисто экономическая претензия к этой модели — это периодически возникающие кризисы, которые «мэйнстрим» трактует как имманентно присущий признак любой экономики. Последний тезис вызывает сомнение, так как известно, что предшествующая традиционная экономика таких кризисов не знала. Кризисность либеральной экономики испытала на себе и Россия в период перехода к рынку, столкнувшись с глобальными обвалами 1992 и 1998 годов. Если первый кризис можно объяснить неизбежным спадом, присущим началу трансформационного процесса, то второй вряд ли поддается рациональному объяснению (с точки зрения «чистой» экономической логики). Крах рынка ГКО был, конечно, предсказуем. Но вряд ли можно объяснить (опять же, с точки зрения той же логики), почему российское правительство с фатальной обреченностью вело экономическую систему к столь печальному финишу.
В поиске средств нейтрализации кризисного потенциала любой системы вполне логично обратиться к исследованию факторов способствовавших ее возникновению. Здесь и выявляется актуальность исследования генезиса современной модели либеральной рыночной экономики. Объяснение этого генезиса сторонниками «мэйнстрима» ничего нам дать не может. Классическая и маржинальная теория лишь доказывают эффективность рыночной экономики в мире ограниченных ресурсов. Кризисы представляются неизбежными и автоматически преодолеваемыми.
В основе микроэкономической части «мэйнстрима» лежат два элемента — индивидуалистическая субъективная теория потребления австрийской маржинальной школы и классическая теория производства Адама Смита и Дэвида Рикардо. Данные теории в XVIII–XIX вв. венчали процесс трансформации духовно-интеллектуальной сферы жизни общества европейских стран. Этот процесс затронул, прежде всего, философскую науку, дающую духовную установку развитию всего социума. Ведущие философы эпохи «Просвещения» способствовали секуляризации, рационализации и меркантилизации общественного сознания. Любые интеллектуально-духовные ценности подвергались критериальной оценке на предмет способствования развитию материальной сферы. Только те ценности, которые действительно способствовали этому, объявлялись истинными. Критерии утилитарной полезности и прагматической прикладной рациональности абсолютно вытесняли мистическо-сакральный элемент из общественного сознания. Для адептов новой философии, по мнению Рене Генона, «интеллект есть только средство воздействия на материю и ее подчинения практическим целям, а что касается науки, в том узком смысле, как они ее понимают, то она ценится в той мере, в какой она способна привести к промышленному применению» [*]. Он приводит мнение Анри Бергсона (характерное для раннего этапа его творчества): «интеллект, рассматриваемый в его изначальном проявлении, есть способность производить искусственные предметы, особенно, орудия для создания орудий, и бесконечно разнообразить их изготовление» [*]. Следуя такому философскому «заряду», маржиналистская теория, например, сводила всю жизненную деятельность индивидуума к максимизации дохода для максимизации потребления. По схожим методологическим принципам описывается производственная деятельность фирмы. Производственные структуры должны стремиться к максимизации прибыли через использование различных способов. Максимизация прибыли должна быть единственной целевой установкой фирмы в долгосрочном интервале. Любые отступления возможны только на краткосрочных интервалах, как способ достижения долгосрочной цели. Идеологически такие установки восходят к знаменитому положению основателя классической школы Адама Смита об «экономическом человеке». Смит указывал, что эгоистическое стремление «экономического человека» к материальному обогащению является доминирующим мотивом всей его жизни. Смит писал, что «не от благожелательности мясника, пивовара и булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов» [*]. Таким образом, концепция классиков, несмотря на претензию «на звание» объективной теории также оперирует исключительно индивидуалистическими субъективистскими категориями (как позже и маржиналисты, которые этого не скрывали). Индивидуализм в представлении Смита соответствует его пониманию, например, тем же Рене Геноном (у которого он оценивался с негативным оттенком): «Под индивидуализмом мы понимаем отрицание всякого принципа, превышающего уровень человеческой индивидуальности, а также логически вытекающее из этого сведение всех компонентов цивилизации к чисто человеческим элементам» [*].
В конечном итоге классическая школа придала трактовке экономики как явления общественной жизни характер экономического детерминизма. Кроме того, экономический детерминизм применяется и к объяснению неэкономической компоненты общественного развития. Артур Рих (как и Петер Ульрих) называет это «экономизмом» и делает следующий комментарий: «Для разработанного «классиками» экономической науки (от А. Смита до Д. Рикардо) подхода, который принято называть «экономизмом», типична оценка всех явлений и форм общественной жизни исключительно (или в первую очередь) под углом зрения экономической рациональности и материальной продуктивности. Тем самым, экономика предстает системой sui generis, замкнутой в самой себе, подчиняющейся собственным «естественным» законам. Очевидно, что если встать на позиции экономизма, то на вопрос о смысле экономики (если такой вопрос вообще возникнет) ответ должна дать экономическая наука, как реальная наука, занимающаяся причинами экономических процессов и мотивами действий людей в хозяйственной сфере. Отсюда ясно, что в этом случае этический аспект или вовсе выпадает из поля зрения или ему уделяется слишком мало внимания» [*]. Характерно, например и мнение Шарля Шампетье, который считал, что в классической теории «область экономики представляет собой поле, совершенно изолированное от социо-исторической реальности» [*].
Также и австрийская маржинальная школа исходила из строгого методологического индивидуализма. Все действия индивида, по мнению основателя австрийской школы Карла Менгера, подчинены максимизации своего потребления. Даже ценность производственных ресурсов маржиналисты выводили из ценности потребительных благ, которая определяется в свою очередь субъективными эгоистическими желаниями потребителя [*]. Начиная с 20 века, при анализе деятельности фирмы, мэйнстрим опирается на теорию распределения богатства Джона Бейтса Кларка [*]. Согласно этой теории, все оптимальные пропорции применяемых в производстве производительных ресурсов определяются на основе только чисто экономических критериев, таких как максимизация прибыли, минимизация издержек или убытков.
Использование кейнсианской макроэкономической теории стало, пожалуй, наивысшим методологическим достижением мэйнстрима. Во-первых, кейнсианство стало первой общепризнанной макроэкономической теорией. Это значит, что произошел определенный отход от строгого методологического индивидуализма классиков и маржиналистов в сторону анализа принципов деятельности коллективных субъектов — государства и обобщенных экономико-социальных групп (потребителей, сберегателей, инвесторов и пр.). Во-вторых, Джон Мейнард Кейнс, одним из первых, отказался от аксиомы о способности рыночной экономики автоматически преодолевать кризисы.
Тем не менее, кейнсианская макроэкономическая теория несла в себе и определенные «родовые недостатки» предшествующих теорий. Так, причины кризисов Кейнс объяснял либо исключительно эндогенными экономическими причинами (динамика инвестиций и других элементов совокупного спроса или ставки процента), либо особенностями индивидуальной психологии индивида (предельная склонность к потреблению и сбережению). Более того, в современный мэйнстрим активно вторгаются макроэкономические теории явно антикейнсианской направленности (монетаризм, теория экономики предложения, теория рациональных ожиданий). Таким образом, осуществляется стремление свести и макроэкономику на уровень объяснений всех закономерностей, исходя из безупречности механизма рыночной экономики и особенностей эгоистической хозяйственной этики индивида (эти теории, в частности, отвергают необходимость активного государственного макроэкономического регулирования). Эти теории пытаются опровергнуть кейнсианское положение о необходимости государственного регулирования рыночной экономики, возрождая антигосудар­ственный пафос классиков.
В таких условиях есть смысл обратиться к альтернативным концепциям генезиса современной рыночной экономики. За пределами «мэйнстрима» остались исследования экономистов «третьей волны» исторической школы Германии Макса Вебера и Вернера Зомбарта. Оба экономиста признавали приоритетное влияние духовного фактора на экономику. Методология экономического исследования, например, Вернера Зомбарта предполагала наличие у любого хозяйственного процесса или явления духовной основы. При этом имелось в виду, что при наличии неизбежного взаимовлияния духовной и физической составляющей, духовная составляющая является причиной, а физическая составляющая — следствием. Это свое кредо Зомбарт выражает следующим образом: «хозяйственная деятельность только тогда имеет место, когда человеческий дух приобщается к материальному миру и воздействует на него. Всякое производство, всякий транспорт есть обработка природы, и во всякой работе кроется душа. Если говорить образно, то можно относиться к хозяйственной жизни как к организму и утверждать о нем, что он состоит из тела и души. Хозяйственное тело образует те внешние формы, в которых функционирует хозяйственная жизнь: хозяйственные и технические формы, многообразные организации, в среде которых и с помощью которых осуществляется хозяйственная деятельность. Однако и внешние условия, при наличии которых происходит хозяйственный процесс, можно также причислить к хозяйственному телу, которому именно и противопоставляется хозяйственный дух. Хозяйственный дух — это совокупность душевных свойств и функций, сопровождающих хозяйственную деятельность. Это все проявления интеллекта, все черты характера, открывающиеся в хозяйственных стремлениях, но это также и все задачи, все суждения о ценности, которыми определяется и управляется поведение хозяйствующего человека» [*].
Более известна концепция Макса Вебера. Он полагал, что капитализм (этот термин использовал сам Вебер) как особая, специфическая экономическая система возникает в результате множественной объективации определенного комплекса социо-психических свойств, ориентирующих деятельность известного (значимого) количества хозяйствующих субъектов. Под таким углом зрения капитализм предстает перед нами как порождение «капиталистического духа». Последний является по сути своей сложносоставным ментальным образованием, он складывается из целого ряда мотивационных компонентов, причудливым образом сочетающихся между собой в масштабах некоей символической целостности. Этой символической ценностью, по мнению Вебера, являлась протестантская хозяйственная этика как теоретико-нравственный фундамент современной ему рыночной хозяйственной системы. Вебер отмечает, что в Германии имеет место «несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей» [*]. Это положение обосновано на «идее предопределения», сформулированной одним из лидеров Реформации Жаном Кальвином и продолженной различными кальвинистскими и пуританскими богословами, например, Ричардом Бакстером. «Идея предопределения» предполагает непостижимое человеческим разумом Божественное предопределение одних людей к спасению и вечной жизни, а других людей — к вечным адским мукам. Единственный шанс человека сформировать в своем сознании уверенность в своей «избранности» — это добиться материального благополучия как показателя угодности своей жизненной деятельности Богу. Отсюда и идет пропаганда формирования в отношении к труду таких качеств как высокий профессионализм, рациональность в любой деятельности, бережливость, экономия времени и т.п. Методичность, аккуратность, бережливость, профессиональное мастерство, высокая культура труда являются обязательными нормами поведения. Все стороны жизни рассматриваются с точки зрения богоугодности. Но при этом материальное богатство, успех в бизнесе рассматриваются как знак Божьего благословения. Хотя все профессии равны перед Богом, однако престиж того или иного вида деятельности определяется его доходностью, поскольку именно прибыльность дела свидетельствует об избранности. В отличие от раннего христианства, в протестантизме, по мнению Вебера, бедность и нищета не являются поводом для сострадания и благотворительности. Бедный считается неудачником, он отвержен Богом, а потому от него отворачиваются и люди. Вместе с тем, высокий доход не просто знак избранности, одновременно это указание и материальная предпосылка дальнейшего служения Богу. Как обращение к Богу в молитве не может иметь конца, так и служение Ему в миру не может иметь предела. Поэтому предприниматель не имеет права останавливаться на достигнутом. Он должен распоряжаться данным ему богатством во славу Божью. Такое понимание религиозного долга выражается в том, что протестантская этика не одобряет потребительского использования дохода, предписывает отказ от роскоши и развлечений во имя дальнейшего расширения дела. Таким образом, протестантская этика ориентирует на бесконечное расширение производства и приумножение капитала. В этом состоит ее историческая уникальность, что и позволило Веберу рассматривать ее как духовную предпосылку капиталистического предпринимательства. Сам Вебер делает такой вывод: «Если же ограничение потребления соединяется с высвобождением стремления к наживе, то объективным результатом этого будет накопление капитала посредством принуждения к аскетической бережливости. Препятствия на пути к потреблению нажитого богатства неминуемо должны были служить его производственному использованию в качестве инвестируемого капитала» [*].
Однако существуют и большие сомнения относительно такой точки зрения. Во-первых, «идея предопределения» относится лишь к отдельному, достаточно узкому направлению протестантизма (кальвинизм, пуританство). Классическая основная ветвь протестантизма — лютеранство менее всего подходит к вышеозначенным признакам теоретического фундамента современной рыночной экономики. Как известно, Мартин Лютер выдвинул тезис об «оправдании верой», согласно которой, Божественное спасение обеспечивается индивидуальной верой человека в искупительную жертву Иисуса Христа. Это освобождает индивидуума от необходимости постоянно доказывать свою веру в ходе особой религиозной деятельности (монашества и других аскетических практик). Кроме того, это не требует от человека и бесконечного стремления к богатству, как знаку своей избранности. Этот догмат как бы снимал элемент давления на личность верующего и высвобождал весь творческий и энергетический ее потенциал, который энергично искал новую сферу применения. Вся высвобожденная энергия человека направлялась лютеранством на его непосредственную профессиональную деятельность. Она получала своеобразное сакральное обрамление. Добросовестное исполнение своих обязанностей считалось высшей формой служения Богу. Однако здесь упор опять же делался не на результат в виде накопленного богатства, а на качество самого процесса трудовой деятельности, высокий профессионализм и честность в любых экономических отношениях. Это вполне соответствовало и традиционной древней религиозно-мифологической традиции индоевропейских наций, и принципам Новозаветного Священного писания. Просто усиливалась теоретическая и эмоциональная составляющая (во многом, благодаря литературному таланту и личностным качествам самого Мартина Лютера) хозяйственной деятельности.
Хозяйственная этика лютеранства, следовательно, менее всех других протестантских деноминаций способна была стать духовной основой современной рыночной экономики. Более того, существует обоснованное мнение, что лютеранство явилось духовно-теоретическим фундаментом совсем иной экономической тенденции. Дело в том, что XVI век являлся своеобразным рубежом между старым вариантом традиционной экономики и новой рыночной хозяйственной системой. Однако этот переход был не мгновенным. В переходном временном лаге постепенно формировался некий «третий путь» экономической эволюции. Олицетворяли этот путь бюргеры-предприниматели. Они сформировались в условиях западноевропейских городов, которые, как известно, именно в это время достигли высшей точки независимого существования. Этику бюргерско-предпринимательского сословия отечественный исследователь проблемы Э.М. Соловьев характеризует тем, что «бюргеру-предпринимателю уже известны такие установки как тщательное соизмерение доходов и расходов, приоритет интересов дела над интересами приобретения, бережливость (если не аскеза, то диетика наживы), понимание денежного накопления как гаранта хозяйст­венного выживания. Вместе с тем он готов довольствоваться скромными, а иногда и минимальными размерами прибыли и признает лишь «честное стяжание», далекое от феодального грабежа и ростовщического обмана» [*].
Во-вторых, даже если взять именно кальвинизм и пуританство (которые и имел в виду Вебер под протестантизмом), то и здесь имеются сомнения в их способности сыграть роль идейно-теоретического катализатора процессов формирования современной рыночной экономики. С одной стороны, существует повод резко отделять кальвинизм, например от того же лютеранства. Дело в том, что кальвинистский догмат об абсолютном предопределении вызывал неприятие лютеранских богословов, например Германа Зассе [*]. Это связано с особым восприятием Бога у Кальвина, мало совместимым с представлением того же Лютера. Действительно, Кальвин почти не пишет о божественной любви. Бог в его представлении отличается мрачными и суровыми чертами. Некоторые исследователи отмечают ветхозаветное иудейское понимание Бога у Кальвина. Так, В.Н. Кравченко указывает, что «в его представлении о Боге есть нечто ветхозаветное. Он охотно обращается к примерам из истории Израиля, а не к евангельским сюжетам. Он трезво и жестко говорит о том, что Христос погиб на кресте не за все человечество, а только за избранных. На возражения о том, что в таком случае Бог несправедлив, Кальвин отвечает, что все люди справедливо осуждены за свои собственные грехи, и только это может быть очевидно для нас. И поскольку мы в принципе не можем в каждом конкретном случае видеть истинных намерений Всевышнего, для нас навсегда непостижимым останется и цельный Божественный план. Единственное, в чем мы должны быть твердо убеждены, это в том, что Бог всегда действует по справедливости, но само осуществление этой справедливости на земле для нас непостижимо» [*]. С другой стороны, даже кальвинистская этика содержит элементы неприемлемые для современной рыночной экономики. Сам Вебер отмечал, что удостоверением в богоизбранности у кальвинистов «является неутомимая деятельность в рамках своей профессии. Она, и только она, прогоняет сомнения религиозного характера и дает уверенность в своем избранничестве» [*]. В.Н. Кравченко также считает, что «для Кальвина профессия — это место служения Богу, она является самоценностью, а не средством достижения каких-то земных благ. Поэтому в исполнении профессиональных обязанностей главное значение имеют моральные факторы: дисциплина, честность, ответственность, исполнительность, тщательность» [*]. Соответственно и для кальвинизма с его «идеей предопределения» главное значение имеет не нажива как результат экономической деятельности, а сам процесс трудовой деятельности с морально-этической точки зрения. Капитализм же, по Веберу, «безусловно тождественен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия» [*]. Но между «неутомимой деятельностью в рамках своей профессии» и «стремлением к наживе» наблюдается «дистанция огромного размера».
Сомнение в истиности концепции Вебера высказывал Вернер Зомбарт. Он подверг анализу творчество английского пуританского богослова Ричарда Бакстера, одного из последователей «идеи предопределения». В первую очередь, Зомбарт отмечает резкое усиление христианского идеала бедности. Зомбарт приводит такие высказывания Бакстера:
«Как мало значат богатства и почести этого мира для души, отходящей в иной мир и не знающей, будет ли она позвана в эту ночь. Тогда возьми с собой богатство, если сможешь».
«Работай над тем, чтобы почувствовать великие нужды, которых не могут устранить никакие деньги».
«Деньги скорее отягчат твое рабство, в котором держат тебя грехи, нежели облегчат его».
«Разве честная бедность не много слаще, чем чрезмерно любимое богатство?» [*].
Таким образом, мы находим у Бакстера осуждение расточительства, лености, демонстративного потребления и всех тех человеческих пороков, которые затем будут возведены в ранг «двигателей экономического развития». Тем самым, очевидно, что даже радикальный протестантизм не содержит культ потребления как неизбежный элемент современной рыночной экономики.
Данное настроение можно отследить и в творчестве других кальвинистских и пуританских богословов. Понятно, что это не может быть идейной платформой для зарождения того, что мы сейчас считаем «экономическим способом мышления». «Экономический человек», этот Homo Economicus, никак не соответствовал кальвинистскому и пуританскому идеалу праведного человека. Этому идеалу не соответствовали ни стремление к наживе как к цели хозяйственной деятельности, ни потребительское поведение, основанное на максимизации предельной полезности. «Идея предопределенности», по-видимому, находилась в противоречии с другими кальвинистскими и пуританскими догматами. Ряд отечественных исследователей данного вопроса также не считают возможным выделять протестантскую хозяйственную этику из ряда аналогичных христианских этических систем. Так, Ф.Б. Власов писал: «Однако было бы упрощением сводить истоки капиталистического духа только к протестантизму. Европейское Просвещение также утверждало рациональные методы познания и отношения к миру. Стоит напомнить, что само протестантское мировоззрение зародилось в недрах католицизма и имеет с ним много общего. Поэтому рационализм стал продуктом не только Реформации, а всей духовной и интеллектуальной жизни Западной Европы. Только в протестантизме он выражен резче и отчетливее. Это дает основание уподобить протестантизм и католичество, с их ценностями труда и приумножения богатства, двум руслам одной реки, в лоне которой и сформировался общий для западной цивилизации дух капиталистического предпринимательства» [*].
Идеи Вернера Зомбарта по поводу генезиса современной рыночной экономики знакомы меньше. Тем не менее, они представляют несомненный интерес. Формирование экономики нового типа Зомбарт связывал — среди других причин — с идеологической и экономической традицией иудаизма. Иудеев он объявляет носителями «капиталистического духа». Формирование этого «духа» произошло благодаря особенностям национальной религии евреев — иудаизму. Зомбарт выделяет две особенности иудаизма, способствующие формированию «капиталистического духа». Первая особенность — благоприятное отношение к богатству в священных книгах иудаизма. Зомбарт пишет: «...Оценка, даваемая еврейскими религиозными учениями богатству, без сомнения, на несколько оттенков благоприятнее чем оценка католического нравственного учения... В еврейской религии вообще никогда не существовало идеала бедности, который бы пользовался исключительным признанием». Второй особенностью еврейской религиозной этики Зомбарт называл «ее своеобразное отношение к чужим». Он указывает: «Еврейская этика делалась двуликой: смотря по тому, шло ли дело о евреях или неевреях, нравственные нормы были различные». Эти идеологические установки явно диссонировали с идеологией традиционной хозяйственной системы. Зомбарт считал, что традиционная экономика всецело находилась под властью морально-нравственных установок христианства. Эти установки определяли безграничное стремление к наживе как «нехристианское». Так, Фома Аквинский писал: «Если ты один владеешь каким-нибудь товаром, то ты можешь искать честной прибыли; но только в той мере, чтобы это было по-христиански, и чтобы твоя совесть была чиста, и чтоб не было вреда душе твоей» [*]. Самостоятельной ценности экономических законов такая идеология не признавала, поэтому главной установкой традиционного общества в хозяйственной жизни было обеспечение права субъекта на экономическую деятельность как на источник пропитания. При таком подходе исключался феномен конкуренции и такие его атрибуты как реклама, переманивание покупателей, демпинг и т.п. Все это считалось неэтичным. Неудивительно, что необремененные этическими ограничениями еврейские коммерсанты побеждали в конкурентной борьбе и ввергли традиционное общество в «моральный шок», связанный с разрушением обычаев, норм морали и христианских традиций в области торговли. Что же касается экономической этики иудаизма, то речь здесь идет, прежде всего, об отношении к проценту. Во многих иудаистских религиозных источниках прямо запрещается взимать процент по ссуде с евреев и разрешается использование процента в сделках с иноплеменниками (Зомбарт ссылается на Толк. 23, 20). Прощать долги можно только евреям (так, например, указано во Второзаконии 15, 2). Христианская же этика опиралась на высказывание Иисуса Христа, приведенное в Евангелии от Луки: «И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность?» (Лк 6,34). Запрет христианам заниматься ростовщичеством подтверждался папскими буллами, процент отвергал и самый авторитетный лидер протестантизма — Мартин Лютер (подобное отношение к проценту свойственно, кстати, и исламской этике).
Новая хозяйственная этика распространилась среди народов Европы. Однако Зомбарт отмечает, что поведение современных ему европейских и американских предпринимателей имеет черты иррационализма. Их хозяйственная деятельность по достижению прибыли становится беспредельной, лишенной рациональной логики. В. Зомбарт приводит яркие высказывания крупнейших предпринимателей (А. Карнеги, В. Ратенау и др.), рассказывающих как сам процесс производства заставлял их беспрерывно расширять операции, хотя это и не входило в их планы и не определялось их личными интересами. Экономика перестала ориентироваться на человека как цель и превратилась в самодовлеющую силу, устанавливающую контроль над остальными сегментами социума.
Логика Зомбарта небесспорна и часто критиковалась. Однако, не отстаивая каждую букву данной теории, необходимо признать, что из нее можно вывести интересные умозаключения. Иррациональность поведения предпринимателей, отмеченная В. Зомбартом, может объясняться тем, что для европейских народов новая хозяйственная этика не подкреплялась морально-нравственной базой. Более того, она противоречила христианской морали, ставшей основой духовности европейских этносов. На основе такого диссонанса и могли возникать необъяснимые (на первый взгляд) коллизии экономических процессов. Периодические кризисы перепроизводства могли возникать из-за неспособности сдержать иррациональное стремление к расширению операций, даже если оно противоречит реальной конъюнктуре рынка. Позднее эти процессы стали господствовать и на макроуровне, достигнув критической точки в годы «Великой депрессии».
Теория Вернера Зомбарта близка к институциональному анализу, который рассматривает влияние экстернальных факторов на экономику (идей, мышления коллективных субъектов, организационных структур и т.п.). Она дополняет его анализом религиозно-этнического фактора. С точки зрения институционалистов, успех любого экономического предприятия зависит от соответствия экстернальным факторам, присущим данному социуму. В том числе от соответствия религиозно-этническим традициям и морали. История мировой экономики знает много подтверждающих примеров. Наиболее успешные восстановительные модели послевоенной экономики идеологически аппелировали к идеям национального возрождения и народного единства (программа Л. Эрхарда в Германии, экономическое «чудо» Японии и Южной Кореи). Идеология примата общественных интересов лежит в основе моделей «социальной» экономики в скандинавских странах (в первую очередь в Швеции). Этим же обосновывалась политика выхода из «Великой депрессии» («Новый курс» Ф. Рузвельта). Напротив, неудачи переходной экономики России во многом объясняются несоответствием идеологии концепции «шоковой терапии» духовным традициям хозяйственной деятельности коренных народов страны.
Таким образом, проблема генезиса рыночной экономики возвращает нас к необходимости реанимации обсуждения вопроса о глобальной ориентации российского варианта рыночной хозяйственной системы. Построение эффективной экономики невозможно без формирования этических норм хозяйственной деятельности, соответствующих этно-религиозным традициям народов России. Попытки насаждения системы, основанной на приоритете заимствованных ценностей «чистой рыночной экономики», себя не оправдали.

Вернуться к содержанию номера

Copyright © Проблемы современной экономики 2002 - 2024
ISSN 1818-3395 - печатная версия, ISSN 1818-3409 - электронная (онлайновая) версия