|
| | | | Проблемы современной экономики, N 1 (33), 2010 | | | | ЭКОНОМИКА И РЕЛИГИЯ | | | Орлянский Е. А.
профессор кафедры экономики и бухгалтерского учета Омского института (филиала) Российского государственного торгово-экономического университета,
кандидат экономических наук
| |
| | | | | В статье рассматриваются фундаментальные истоки циклических кризисов перепроизводства в современной рыночной экономике. В таком качестве анализируется доктрина «экономизма», которая постулирует автономность хозяйственных процессов и их обусловленность чисто экономическими же детерминантами. В качестве альтернативы рассматривается система традиционной рыночной экономики, в которой стабильность развития обеспечивается самоограничивающей хозяйственной этикой, основанной на религиозных догматах | | Ключевые слова: "экономизм", современная рыночная экономика, циклический кризис, саморегуляция, традиционная рыночная экономика, хозяйственная этика |
Нынешний экономический кризис вновь оживил интерес к теории и практике антикризисного регулирования. При взгляде на действия национальных правительств и руководств международных экономических организаций, сразу приходят на ум теоретические системы Джона Мейнарда Кейнса и экономистов неокейнсианского направления. Так мы видим и рост государственных расходов, вообще, и, конкретно, государственное инвестирование, стимуляцию спроса и налоговые послабления. Более того, иногда даже встречаются такие «сверхрадикальные» мероприятия как национализация убыточных субъектов. Активизируется и механизм системы социальной защиты (как в автоматическом, так и в дискреционном режиме). Кое-где дело доходит и до протекционистских мероприятий. Несмотря на возможные положительные последствия этих мероприятий, они не снимают одного из ключевых вопросов современной мировой экономической реальности. Этим вопросом является вопрос неизбежности будущего перманентного повторения таких кризисов. В принципе эта проблема стояла на протяжении всей истории рыночной экономики.
Реалии ХХ века внесли существенные коррективы. Одной из этих корректив является непреодолимость кризисов автоматически, т.е. за счет чисто рыночных механизмов. Но, худо-бедно, эта проблема была решена за счет системы государственного стабилизационного механизма, берущей свое начало с творчества того же Кейнса (хотя теоретические истоки этого восходят еще к немецкой исторической школе, а на лавры создателей практических схем могут претендовать экономисты Стокгольмской школы). Другим коррективом является особая тяжесть и глубина таких кризисов в современных условиях, вызванная огромными объемами производства, ресурсозатрат, сбыта и доходов, несопоставимых с аналогами XVIII–XIX веков. Эта проблема ставит вопрос об особой социально-экономической опасности кризисов, даже при наличии условной гарантии их преходящего характера и обязательной преодолимости за счет государственного регулирования. Эта особая опасность выражается в слишком тяжелых социальных последствиях (пусть и «временных»), связанных с масштабной безработицей, недопотреблением, социально-политической дестабилизацией. С другой стороны, кризисы особо опасны из-за обостряющегося дефицита невозобновляемых ресурсов, сопряженного с возрастающими экологическими проблемами. Исходя из этого, нам уже недостаточно ограничиваться такой антикризисной политикой, которая включает в себя только «постфактумные» мероприятия. Во весь рост становится проблема поиска эффективных превентивных мер антикризисного воздействия. Иными словами, можем ли мы сегодня считать периодические кризисы неизбежным самоусиливающимся атрибутом рыночной хозяйственной системы. Этой проблеме и посвящена данная статья.
Сразу оговоримся, что серьезно рассматривать эту проблему можно только с определенной методологической позиции. А именно, с позиции того, что всякий хозяйственный процесс имеет определенную духовную доминанту, которая есть определяющий фактор его сущности. Теоретической опорой этой позиции будет мнение экономиста и социолога немецкой исторической школы Вернера Зомбарта. Зомбарт указывал: «Что это означает: дух в хозяйственной жизни? Я употребляю это словосочетание в том простом смысле, согласно которому оно обозначает все вообще психическое, т.е. духовное, проявляющееся в области хозяйственной жизни. Что психика вообще имеет здесь место, этого никто не пожелает оспаривать, разве только если не отрицать вообще специфически психическое в человеческих жизненных проявлениях. Ибо хозяйственная деятельность только тогда имеет место, когда человеческий дух приобщается к материальному миру и воздействует на него. Всякое производство, всякий транспорт есть обработка природы, и во всякой работе кроется душа. Если говорить образно, то можно относиться к хозяйственной жизни как к организму и утверждать о нем, что он состоит из тела и души. Хозяйственное тело образуют те внешние формы, в которых функционирует хозяйственная жизнь: хозяйственные и технические формы, многообразные организации, в среде которых и с помощью которых осуществляется хозяйственная деятельность. Однако и внешние условия, при наличии которых происходит хозяйственный процесс, можно также причислить к хозяйственному телу, которому именно и противопоставляется хозяйственный дух. Хозяйственный дух — это совокупность душевных свойств и функций, сопровождающих хозяйственную деятельность. Это все проявления интеллекта, все черты характера, открывающиеся в хозяйственных стремлениях, но это также и все задачи, все суждения о ценности, которыми определяется и управляется поведение хозяйствующего человека» *.
На современном этапе развития рыночной экономики одним из уровней хозяйственного духа можно считать так называемый «экономизм». По определению швейцарского экономиста и социолога Петера Ульриха, экономизмом можно называть «веру экономической рациональности только в саму себя и ни во что другое» *. Его коллега по швейцарской социологической школе Артур Рих полагал также, что «Для ...подхода, который принято называть «экономизмом», типична оценка всех явлений и форм общественной жизни исключительно (или в первую очередь) под углом зрения экономической рациональности и материальной продуктивности. Тем самым, экономика предстает системой sui generis, замкнутой в самой себе, подчиняющейся собственным «естественным» законам» *. На практическом идейном уровне экономизм выливается в так называемый «экономический образ мышления», который лучше всего (и предельно откровенно) выразил американский экономист Пол Хейне. Он указывает, что «техника мышления» это «некая предпосылка о том, чем человек руководствуется в своем поведении». И далее называет эту предпосылку: «За удивительно редкими исключениями экономические теории строятся, опираясь на вполне определенную предпосылку, что индивидуумы предпринимают те действия, которые, по их мнению, принесут им наибольшую чистую пользу (net advantage)» *. Предлагает Хейне и форму получения такой выгоды: «в любом обществе, широко использующем деньги, почти каждый человек предпочитает иметь их побольше, потому что деньги расширяют возможности достижения собственных интересов (в чем бы они не состояли)» *. Экономическому образу мышления придается всеобщий характер: «Общественная координация есть процесс непрерывного взаимного приспособления к изменениям в чистой выгоде.... Индивидуумы предпринимают действия, основываясь на ожидаемой чистой выгоде. Эти действия хотя бы на короткое время изменяют относительные затраты и выгоды, связанные с теми возможностями, что открываются перед другими людьми. Когда пропорция между ожидаемой выгодой и ожидаемыми затратами на какое-либо действие увеличивается — люди совершают его чаще, если уменьшается — реже. Тот факт, что почти каждый предпочитает большее количество денег меньшему, неимоверно облегчает весь процесс. Если хотите, деньги подобны смазочному материалу, крайне важному для механизма общественного сотрудничества. Умеренные изменения денежных затрат и денежных выгод в каких-то отдельных случаях могут побудить большое количество людей изменить свое поведение таким образом, что оно окажется лучше согласованным с действиями других людей, осуществляемыми в то же самое время. В этом и заключается главный механизм сотрудничества между членами общества, позволяющий им обеспечивать удовлетворение своих потребностей, используя доступные для этого средства» *. Здесь уместно еще раз подчеркнуть, что такой подход к объяснению духовных доминант рыночной экономики неизбежно приводит к необходимости того же методологического индивидуализма, что Пол Хейне и признает: «Прежде всего, экономическая теория фокусирует внимание на том, как люди делают выбор.... Тесно связан с проблемой выбора и тот акцент, который теория делает на индивидууме. В реальности выбор всегда осуществляет индивидуум, поэтому экономисты пытаются расчленить решения, принимаемые в таких коллективах как правительство, университет или корпорация, на решения отдельных людей, входящих в эти коллективы» *.
Этапы развития экономизма как совокупности трех ипостасей (духовная доминанта, экономическая теория, практическая система хозяйствования) показал тот же Петер Ульрих:
● «Самообособление экономической рациональности от этико-практической точки зрения означает вычленение якобы автономной экономической проблематики из проблематики разумного поведения человека вообще, с тем, чтобы анализировать ее — в качестве объекта познания автоматической экономической теории — «нейтрально», абстрагируясь от ценностного социально-экономического контекста, с сугубо экономической точки зрения...
● Абсолютизация типа мышления, выдвигающего на первый план приоритеты цены/пользы, означает отрицание всякой разумности экономического аспекта поведения, в том числе и непосредственного хозяйствования, по соображениям высшего порядка, смысл которых за пределами экономики. Ее место занимает нормативная идея максимизации получаемой пользы при ограничении затраченных средств (идея эффективности)...
● Нормативное преувеличение логики рынка, ее возведение в абсолютный принцип координации общества, означает ограничение логики сосуществования людей (этической идеи рациональности) экономической логикой взаимовыгодного обмена благами» *.
После «самообособления экономической рациональности от этико-практической точки зрения» следует оформление соответствующей экономической теории. Так, Шарль Шампетье считал, что в экономической теории «область экономики представляет собой поле, совершенно изолированное от социо-исторической реальности» *. По оценке Петера Ульриха, «Эта дисциплина со временем возомнила себя свободной от всяких «ценностей», «чистой» экономической теорией, в аксиоматике которой нет места для этических категорий. Представители этой дисциплины, почти со всех точек зрения враждебной конкретной жизненной целесообразности, в качестве граждан, разумеется, не расположены заботиться о развитии реально существующей рыночной экономики, точно так же, как и другие мыслящие современники; однако в качестве «компетентных» специалистов они по парадигмальным причинам едва ли уже в состоянии сказать что-либо внятное по поводу той пропасти между анонимной, но зачастую странным образом партийной экономической логикой, с одной стороны, и этической логикой человечности — с другой, которая становится все более очевидной. Более того — сегодняшняя мэйнстримовская economics... в известном смысле является скорее частью проблемы, чем действенным средством ее разрешения. Ведь она выстраивает лишь односторонние функции смоделированной в кабинетной тиши рыночной системы и, как правило, пытается нивелировать этико-практические проблемы общественного хозяйства, полностью растворяя их именно в «логике системы». Там, где гуманитарные потребности или общественные стремления не могут найти соответствующего применения в рамках абстрактной функциональной логики рыночной системы, или даже принципиально ей противоречат, «чистая» экономическая теория часто приводит аргументы — не особо рефлексируя по поводу собственных нормативных положений — против столь недвусмысленных притязаний общества в его хозяйственной практике на человечность и жизненную целесообразность» *.
Гипертрофированный монизм этой теории отмечал и даже такой видный практик современной рыночной экономики как Джордж Сорос, который указывал, что «экономическая деятельность представляет собой только одну грань существования человека. Несомненно, она очень важна, но существуют и другие аспекты, которые нельзя игнорировать. В целях данного анализа я выделяю экономическую, политическую, социальную и личную сферы, но не хочу приписывать особой значимости какой-либо из них. Можно вспомнить и другие стороны жизни. Например, давление товарищей, влияние семьи или общественное мнение; я также могу выделить святое и богохульное. Я хочу показать только одно: экономическое поведение — это только один тип поведения, а ценности, которые экономическая теория воспринимает как данные, не единственный тип ценностей, господствующих в обществе. Сложно представить, как ценности, связанные с другими сферами жизни, могут быть подвержены дифференциальному анализу, например в виде кривых безразличия» *.
Наконец, суть господствующего понимания соотношения духовного и экономического начала в хозяйственной жизни хорошо выразил Бенедикт XVI (в бытность еще кардиналом Йозефом Ратцингером): «мы должны рассмотреть возражение, особенно часто поднимаемое после Второго Ватиканского собора: автономность различных сфер жизни должна соблюдаться превыше всего. Это возражение подразумевает, что экономика должна функционировать по своим собственным правилам, а не по моральным соображениям, навязанным ей извне. Следуя традиции, заложенной Адамом Смитом, данная позиция основывается на идее о том, что рынок несовместим с этикой, так как произвольные «моральные» действия противоречат рыночным правилам и приводят к выводу морализирующего предпринимателя из игры. На протяжении длительного времени, поэтому, понятие «деловая этика» было пустым звуком, потому что экономика была предоставлена воздействию принципов эффективности, а не моральных принципов. Как раз внутренняя логика рынка и должна освобождать от необходимости зависеть от моральности его участников. Надлежащая игра законов рынка наилучшим образом гарантирует прогресс и, даже, справедливость в распределении» *.
Все элементы экономизма были унаследованы современным «мэйнстримом», основанным на «неоклассическом синтезе» Пола Самуэльсона. Об этом свидетельствует и вышеприведенная трактовка «экономического образа мышления» тем же Полом Хейне.
Естественно, что практическая модель либеральной рыночной экономики, окончательно оформившаяся в первой половине 19 века, представляла собой механизм, работающий на основе чисто эндогенных закономерностей. Главным стимулом к экономическому развитию стало эгоистическое стремление индивидуума к личному материальному обогащению. Неудивительно, что мировые циклические кризисы возникли одновременно с появлением этой хозяйственной модели. Отрицая всяческие внешние ограничения на размеры экономических показателей (объема производства, нормы доходности и т.п.), эта модель была обречена на то, что производство, стимулированное спросом, рано или поздно превзойдет величину своего стимулятора и ввергнет общество в кризис перепроизводства, сопровождающийся безработицей и производными социально-политическими проблемами. Как уже было сказано, кризисы не представляли катастрофической проблемы, пока преодолевались автоматически за счет чисто рыночных регуляторов, и продолжалось это до 30-х годов ХХ века. Первый автоматически не преодоленный кризис, Великая депрессия, до основания потряс основы тогдашнего общества. Проблема была частично снята благодаря кейнсианской системе государственного антикризисного регулирования.
Однако современная ситуация требует более радикальных мер. Дело в том, что по мере роста объемов производства и его ресурсоемкости, кризисы перепроизводства несут с собой отрицательные последствия нарастающим итогом. Укажем лишь только некоторые из них. Во-первых, это социально-политические последствия. С каждым новым кризисом общество сталкивается с еще большим количеством безработных. Ведь предыдущая повышательная волна теперь, как правило, приводит к чрезмерному раздутию многих секторов экономики, особенно в непроизводственном секторе (финансы, посредничество, услуги и т.п.). Это влечет за собой гипертрофированный рост доходов и потребления. Когда этот «мыльный пузырь» неизбежно лопается, то мы имеем большое количество безработных достаточно высокого социального статуса. Это очень тяжелым бременем ложится на государство, вызывая бюджетные проблемы, что порождает, и политические кризисы с неясными последствиями. К этой же теме относится достижение неоправданно высоких потребительских стандартов во время экономического бума. Вынужденный отказ от этих стандартов также порождает тяжелые социально-политические коллизии. Во-вторых, сама система рыночного саморегулирования, начиная с 30-х годов ХХ века, стремительно теряет свою способность, хотя бы отчасти, стабилизировать экономическую динамику. Либеральная рыночная экономика стала настолько хрупкой и чувствительной, что для «потрясения основ» уже не нужны такие сильнейшие факторы воздействия как войны и «шоки предложения». Последний кризис показал, что уже субъективные ошибки (или сознательные эгоистические действия) нескольких человек (пусть и топ-менеджеров ведущих корпораций) способны порождать глобальные потрясения мирового уровня. Все это делает хозяйственную динамику все более непредсказуемой и погружает общество в перманентное ожидание кризисов. Современная система государственного антикризисного регулирования явно на это не рассчитана. В-третьих, проблема ограниченности производственных ресурсов, пересекаясь с проблемой затяжных экономических подъемов, вынуждает еще более интенсифицировать эксплуатацию окружающей среды, обостряя и без того болезненную проблему нарушения уже экологического равновесия.
Вышеназванные проблемы обостряются еще и тем, что, начиная с конца ХХ века, меняется и традиционная взаимосвязь между компонентами рыночной конъюнктуры. Если ранее спрос однозначно определял предложение, то теперь, в связи с распространением стимулирующего маркетинга, производители могут отчасти сами формировать спрос на свою продукцию. Это приводит к неконтролируемому росту производства и продаж, что делает экономические и экологические кризисы и более глубокими, и чаще повторяющимися.
Все это вызывает острую необходимость пересмотреть принципы функционирования современной экономической модели. В первую очередь необходимо осознать, что модель, опирающаяся на «экономизм», неадекватна реальности из-за своей нестабильности и непредсказуемости. Она не имеет внутренних механизмов ограничения объемов производства и доходов. Кейнсианский механизм антикризисного регулирования уже недостаточен. Он не позволяет решить проблему неизбежности экономических кризисов и содержит в себе возможность только постфактумного реагирования. Необходим поиск более действенных моделей экономического развития, которые содержат в себе возможности превентивного антикризисного реагирования. В этом плане, скорее всего, придется пересмотреть фундаментальные представления о закономерностях взаимоотношений экономической и неэкономической сферы.
Речь идет о необходимости этического развития экономических отношений, т.е. создания новой хозяйственной этики, основанной не на «экономизме». Справедливости ради, надо сказать, что экономизм также порождает свою хозяйственную этику. Хозяйственной этикой современной либеральной рыночной экономики является утилитарная хозяйственная этика. Эта этика морально оправдывает любые действия (в рамках действующего законодательства) если они рациональны с точки зрения главных целевых установок производителя и потребителя — максимизации прибыли и потребления. Так как эти цели имели чисто экономический характер, сама экономика перестала ориентироваться на человека как свою цель и превратилась в самодовлеющую силу, устанавливающую контроль над остальными сегментами социума. Эта этика становится своеобразной «антиэтикой». Она «этически» оформляет доминирование экономической рациональности над всеми духовными компонентами, лишая последних своей естественной уравновешивающей функции. Именно это и приводит к тому, что экономические процессы вышли из-под рационального контроля. Самым ярким проявлением этой «иррациональности» и явились циклические кризисы перепроизводства.
В этой ситуации стоит обратить внимание на механизм функционирования традиционной рыночной экономики. Эта модель не была обременена экономизмом. Напротив, традиционная рыночная экономика управлялась особой хозяйственной этикой. Она и являлась «духом» хозяйственной жизни. Этический элемент доминировал в этой системе. Итогом стала стабильность и предсказуемость экономических показателей. Она явилась итогом того, что господствующие этические нормы определяли устоявшиеся потребительские стандарты, которые в свою очередь и определяли все остальные хозяйственные показатели. Естественно, что такая система не содержала в себе перманентных циклических кризисов как имманентного элемента хозяйственной системы.
Главным теоретиком традиционной рыночной экономики был немецкий экономист и социолог, представитель третьей волны исторической школы Вернер Зомбарт. Традиционную рыночную экономику он называет «докапиталистической экономикой» и характеризует ее индивидуального хозяйственного субъекта следующим образом: «Докапиталистический человек — это естественный человек. Человек, который еще не балансирует на голове и не бегает на руках (как это делает экономический человек наших дней), но твердо стоит на земле обеими ногами и на них ходит по свету. Найти его хозяйственный образ мыслей, поэтому, нетрудно: он как бы сам собой вытекает из человеческой природы» *. В центре такой хозяйственной системы стоит человек как самостоятельная ценность. Стимулом к экономическому движению является необходимость удовлетворения естественных потребностей человека. Сам Зомбарт называл эту хозяйственную целевую установку «идеей пропитания» *. Мы недаром подчеркнули здесь определение «естественные» относительно к потребностям. Эти потребности действительно выражали результат долгого формирования стандартов существования различных социальных групп традиционного общества. Эти стандарты формировались исходя из функциональных обязанностей различных социальных групп в жизни общества. Зомбарт указывает: «Сама потребность в благах не зависит от произвола индивидуума, но приняла с течением времени внутри отдельных социальных групп определенную величину и форму, которая теперь уже рассматривается как неизменно данная. Эта идея достойного содержания, соответствующая положению в обществе, господствующая над всем докапиталистическим хозяйствованием» *. Кроме того, эти потребности составляли своеобразную «гармоническую симфонию» хозяйственной системы. Так, роскошь образа светской (а иногда и духовной) власти обеспечивала спрос на продукцию производящих групп населения и, поэтому, воспринималась вполне естественной не только в общественном сознании, но и даже отдельными экономистами классической школы. К примеру, Томас Мальтус и Франсуа Кенэ считали светскую и духовную аристократию неизбежным рынком сбыта, дающим импульс развития производственным секторам экономики. Там, где естественные обычаи и традиции не могли поставить естественную границу разумного потребления, функцию этой границы исполняла ограниченность возможностей спроса потребителей. Но, в целом, понятия «естественные потребности» и «спрос» практически совпадали. Дело в том, что система формировала такие потребности столетиями и, естественно, этого времени хватило для выработки механизмов подведения денежных доходов под границы этих потребностей. Поэтому такие явления, как, например, инфляция спроса, могли возникать только из-за форс-мажорных обстоятельств (войны, стихийные бедствия, порча монеты), а не из-за нарушения рыночного равновесия.
Конечно, никто всерьез не будет рассматривать вопрос о возвращении к производственным и потребительским стандартам XVI–XVIII веков. Речь идет о возможности возрождения хозяйственной этики, которая содержит механизм духовного самоограничения масштабов хозяйственных процессов и предупреждает глубокие кризисные коллапсы. Реализация этих духовных основ хозяйственной деятельности требует, чтобы они были воплощены в более высокой и глобальной духовной системе. Только в этом случае они могут быть приняты в качестве действенных принципов экономики. Причем как в форме индивидуально осознанных постулатов, так и в виде обычаев и традиций на уровне всего общества. В последнем случае они становятся частью этнического менталитета. В качестве такой духовной системы может быть только этно-религиозный фактор. Если согласиться с точкой зрения Л.Н. Гумилева о том, что «рождению любого социального института предшествует зародыш, объединение некоторого числа людей» *, то надо признать, что этот социальный институт (та же хозяйственная система, традиционная экономика, например) будет нести на себе отличительные особенности этих людей, т.е. этнические особенности. Далее, бесспорным выглядит тот факт, что среди разных элементов духовной жизни этноса религия занимает особое место. В свое время тот или иной этнос начинает принимать к сведению основы формирования и развития окружающего мироздания через конкретные религиозные положения. Эта конкретность и формировалась в зависимости от этнических особенностей. Следовательно, зарождение и развитие тех или иных религиозных представлений не может происходить вне зависимости от этнического своеобразия. Это касается и формирования глобальных мировых религиозных систем (христианство, ислам, буддизм). Функционирование такой религии в пределах определенной группы этносов означает наличие общих элементов у этих этносов. Эта общность может означать «родственный» характер этих этносов, исходящий из наличия древнего общего суперэтноса. Разумеется, внутри одной мировой религиозной системы могут выявляться яркие самобытные этнические варианты (русское православие, скандинавское лютеранство или англиканская церковь). Однако, мы предположим, что общеконфессиональные признаки намного сильнее этой самобытности, хотя бы в отношении хозяйственной этики. Еще более это касается мононациональных религиозных систем (например, иудаизма), в этом случае систему религиозных представлений можно рассматривать как составной элемент этноса и его прямое порождение.
После своего зарождения система религиозных представлений начинает влиять на жизнь этноса. Это влияние, помимо всего прочего, охватывает и экономическую сферу — хозяйственную этику, принципы ведения хозяйственной деятельности. Хозяйственная этика включает в себя такие элементы как принципы отношений между экономическими субъектами, морально-нравственную оценку хозяйственной деятельности, ее целевые установки, принципы формирования некоторых экономических показателей и т.п. Считается, что она является центральным элементом общей системы этических представлений. Один из современных исследователей проблемы Артур Рих так оценивает место хозяйственной этики в системе этических воззрений: «По степени значимости и диапазону проблем хозяйственная этика самая важная и наисложнейшая составляющая социальной этики» *.
Через хозяйственную этику этно-религиозный фактор проникает в экономику и оказывает на нее свое влияние. Более того, экономика (хозяйственная система) долгие века формировалась под влиянием конкретной хозяйственной этики.
У хозяйственной этики есть одна важнейшая функция относительно самого хозяйственного процесса, которая нас интересует в контексте поднятой темы. Она должна нейтрализовать сугубо рационалистическую эндогенную, внутреннюю сущность экономического развития. Нейтрализация происходит через внесение элементов гуманизации в хозяйственный процесс. Здесь и играет особую роль именно религиозная хозяйственная этика. Она должна преодолеть так называемую «концепцию двух миров», как ее называет Петер Ульрих. Он критикует ее за фатальный разрыв между материальным и духовным компонентами социума. С этим полностью соглашается и Артур Рих. Главным недостатком этой концепции он считает то, «что она разделяет человеческое и конструктивное, этически-нормативное и экономически-рациональное. Согласно этой теории, они принадлежат к разным измерениям, что может привести и приводит, с одной стороны, к технократической, а с другой, к утопической позиции в вопросах экономики» *. Ульрих пишет: «Основной предмет хозяйственной этики как науки есть не что иное, как экономическая целесообразность: невозможна здравая этика хозяйствования вне экономической целесообразности, как и целесообразность в правильном понимании — вне практического (этического) здравомыслия» *. Под этическим элементом Ульрих и понимает именно религиозную, конкретно, христианскую этику. Христианский гуманизм, указывает, также А. Рих, «полностью противоречит реальности нашего мира, включающего в себя экономику в рациональном смысле» *. Причем это противоречие в земной жизни, по мнению сторонников «концепции двух миров», является фатальным, и разрешится может только в Царстве Божьем, «где сольются в единое целое этически-гуманное и рационально-целесообразное» *. Христианский социум, по Ульриху, не может мириться с этим противоречием. Еще Августин Блаженный предполагал (в концепции «двух градов») необходимость строительства земного бытия на основе приближения к высшим духовным основам. Августин писал: «Этот небесный град пока находится в земном странствовании, призывает граждан из всех народов и набирает странствующее общество во всех языках, не придавая значения тому, что есть различного в правах, законах и учреждениях, которыми мир земной устанавливается или поддерживается; ничего из последнего не отменяя и не разрушая, а напротив, сохраняя и соблюдая все, что хотя у разных народов и различно, но направляется к одной и той же цели земного мира, если только не препятствует религии, которая учит почитанию единого высочайшего и истинного Бога. Пользуется т.о. и град небесный в этом земном странствовании своем миром земным, и в предметах, относящихся к смертной человеческой природе, настолько то совместимо с благочестием и религией, сохраняет и поддерживает единство образа человеческих мыслей и желаний и направляет этот земной мир к небесному миру» *. Христианская хозяйственная этика должна быть критерием справедливости решений, принимаемых в экономике. Ульрих, ссылаясь на Апостола Павла, утверждал, что вера не чужда процессу познания и должна пронизывать его: «И молюсь о том, чтобы любовь ваша еще более и более возрастала в познании и всяком чувстве (Фил. 1:9)». Там, где имеет место конфликтность рациональности и справедливости, начинается напряженный поиск новых нравственных императивов, которые, в конце концов, должны установить фундаментальное правило, которое, по Ульриху, выражено следующим образом: «Не может быть человечным то, что не целесообразно, а подлинно целесообразное не должно вступать в противоречие с человечным» *.
Таким образом, проблема поиска решений на вызовы экономических кризисов является проблемой поиска новой духовной парадигмы развития общества. Так происходит потому, что в современном мире все противоречия общественного бытия настолько переплетены, что решать их можно только на основе всеобъемлющего комплексного подхода. | |
|
