|
| | | | Проблемы современной экономики, N 1 (37), 2011 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ | | | Румянцев М. А.
доцент кафедры экономической теории Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук
| |
| | | | | В статье определены базисные принципы развития экономики в эпоху Модерна. Исследованы ключевые экономические трансформации в XX в. и выявлены особенности экономики «общества Постмодерна». Рассмотрены альтернативы доминантной мирохозяйственной модели | | Ключевые слова: модерн, капитализм, производственно-торговая цепочка, иерархия в экономике, постмодерн, инновации, макрорегион |
Модерн — историческая эпоха, которая началась в Европе со времен Просвещения (XVII — начало XIX вв.) и длилась до конца XX в. Модерн сложился в «эпоху революций» 1789–1849 гг. Парадигма Модерна — это идеология прогресса, которая инициировала создание и развитие системы индустриальных производительных сил, национальных государств и общественных классов. Модерну в формационном плане соответствует индустриальный капитализм (в ряде стран — социализм), в цивилизационном плане — соответствующий временной период развития западной цивилизации.
Исходным пунктом мышления Нового времени явился рационализм — убеждение в способности разума познавать истину независимо от Божественного Откровения. Развернутое философское обоснование парадигмы Модерна представил Р. Декарт в XVI в. Разум, считал он, поделил все существующее на res cognates (вещи познающие) и res extensa (вещи внешние). Внешние вещи подлежат познанию и эксплуатации субъектом: в итоге мир теряет онтологический статус подлинности античного Космоса и христианского Дара и становится объектом проектирования и манипуляции познающего субъекта. Отсюда проистекает установка на рациональный расчет и конструирование наилучшего, оптимального варианта будущего. Этот проектный, менеджериальный тип мышления оформился в парадигму Модерна, наделившей свойствами абсолютных благ науку, технику и экономику. На решение любой задачи стали смотреть как на сугубо техническую проблему, решаемую посредством манипулирования точно измеримыми, выраженными в числах объектами. Теологическое мышление Средних веков уступило идеологии проектов Нового времени. В результате сформировалась парадигма Модерна, согласно которой история носит линейный характер движения от настоящего к лучшему будущему, что представляет интерпретацию христианского эсхатологического понимания будущего как качественно иного будущего (Вечности). В парадигме Модерна будущее есть количественно улучшенное настоящее (рост знаний, рост объемов производства, рост образования, рост благосостояния и т.д.)
Экономика реализует футуристическую, проектную парадигму Модерна, направленную на системный контроль над внешним миром посредством проектирования будущего и манипуляции ресурсами. Основной характеристикой экономики Модерна является не производство товаров и получение прибыли как самодостаточных феноменов — но системный контроль над рынком, гарантирующий долговременную отдачу и перспективу развития агентов экономики. Экономика Модерна это не рынок (рыночная экономика) в классическом понимании, а его особая масштабная организация в настоящем и контроль над производственно-сбытовыми операциями в будущем. Производство прибыли и доходов становится моментом масштабных инвестиционных проектов, преодолевающих текущую ограниченность производственных возможностей общества и обеспечивающих долговременный экономический рост. Именно ценность проекта как контроля над будущим — инвестиционного проекта на микроуровне и идеологии экономического роста на макроуровне образует базовую ценность экономики Модерна. Доминантный субъект экономики — предприниматель представляет собой лицо, осуществляющее «дальновидный план» (В. Зомбарт) с целью извлечения доходов из капитальных активов длительного пользования — основного капитала. И вполне показательно, что Дж. Кейнс решительно разделил термины «спекуляция» (краткосрочные операции с фиктивными инструментами) и «предпринимательство». Последний термин он применял для обозначения «действий, имеющих целью прогноз ожидаемого дохода от имущества за весь срок его службы» [1, с. 259]. Иными словами, классический тип капиталистического предпринимателя руководствовался идеологией накопления капитала, но только в качестве будущих инвестиций в капитальные активы длительного пользования, обеспечивающие контроль над хозяйственными процессами.
Тотальная логика экономического роста и инвестиционных проектов подчиняет своему контексту традиционные хозяйственные ценности — этические значимости труда, богатства, справедливости, неравенства и солидарности. Они теряют свою прежнюю онтологическую подлинность для хозяйственного субъекта и приобретают вторичный, инструментальный характер. Фактическими носителями ценностей в экономике Модерна оказались не личности, а государства и предприятия с их долговременными стратегиями экономического роста и инвестиций.
Иерархия образует базисные принципы современной организации мирового и национального рынков. Структура мирового хозяйства своеобразно интерпретирует традиционную сакральную иерархию подчинения периферии (материальных практик) — Центру (высшему сакральному уровню общества). Дж. Сорос сравнивал систему организации мирового капитализма с иерархической организацией империй. «Аналогия с империей в данном случае оправданна, потому что система мирового капитализма управляется теми, кто к ней принадлежит, и из нее нелегко выйти. Более того, она имеет центр и периферию, как настоящая империя, и центр получает выгоды за счет периферии. Еще важнее то, что система мирового капитализма проявляет империалистические тенденции... Она не может быть спокойна, пока существуют какие-либо рынки или ресурсы, которые еще не вовлечены в ее орбиту. В этом отношении она мало чем отличается от империи Александра Великого или Аттилы Гунна, а ее экспансионистские тенденции могут стать началом ее гибели» [2, с. 114].
«Ядро» и «периферия», по оценке И. Валлерстайна, явились базовыми категориями развития капитализма. Исследуя этот феномен, И. Валлерстайн выделил экономические отношения двух стран на протяжении XVI–XVIII вв. — Голландии и Польши. Первоначально Польша была сильнейшим государством Европы, «Амстердам, напротив, был грязной дырой. Именно Речь Посполита успешно противостояла туркам — и такой конец!» «Причина, по моему убеждению, — пишет далее И. Валлерстайн, — в ранней коммерциализации и соответственно периферизации сельского хозяйства Польши. Задумайтесь, кто снабжал мануфактурные центры Голландии зерном, корабельным лесом, пенькой и прочим сырьем? Поглядите на динамику цен...» [3, с. 38].
Причиной указанной Валлерстайном коллизии явился перепад цен на экономических полюсах мировой торговли — ножницы цен между продуктами польского экспорта в Голландию (сырье, хлеб) и голландского в Польшу (мануфактурные товары). «Ножницы цен», разделившие Польшу и Голландию — результат создания типичной для капиталистической мир-экономики длинной цепочки по производству товаров с добавленной стоимостью со многими участниками. Цепочки начинаются с исходных сырьевых стадий и заканчиваются конечной стадией с высокой степенью обработки материалов. Большая часть цены формируется на последних стадиях обработки материалов — именно там, где к предмету труда добавляются идеальные ресурсы (интеллект, информация, дизайн), которые воплощают идею (цель) производства в результат. При этом право собственности на конечный продукт признается за субъектом целеполагания — за агентом, занятым последней стадией обработки (его называют value added seller, «продавец, добавляющий стоимость). Рентабельность такого добавления в высокотехнологичных секторах может составлять сотни процентов.
Смысл данного явления был определен Ф. Броделем как оппозиция двух моделей рынка при капитализме, обозначенных им как public market и private market. Если первая модель рынка подчиняется закономерностям эквивалентного обмена, то вторая оказывается «противорынком» — «явно другой деятельностью», заключающуюся в «неэквивалентных обменах, в которых конкуренция, являющаяся основным законом так называемой рыночной экономики, не занимает подобающего места» [4, с. 57–58].
О значении некапиталистических, периферийных зон для периодических «реконструкций» капиталистической экономики писал Н.Д. Кондратьев: «Совершенно ясно, что при капитализме вовлечение в оборот новых территорий исторически происходит в периоды обострения нужды стран старой культуры в новых рынках сбыта и сырья» [5, с. 200].
Группа стран и корпораций, захватившая верхние этажи интеллектуального производства в глобальных товаропроизводящих сетях, реализуют экономическую власть по отношению к другим субъектам международного разделения труда — странам Периферии. Иерархия в современной экономике носит столь же кастовый, политический и идеологический характер, как и в кастовых и сословных традиционных обществах. На «Севере» концентрируются финансы и интеллект, а на «Юге» и «Востоке» — большинство трудящихся, «те, которые трудятся». Свободной конкуренции в рамках такой закрытой иерархии просто не существует. Как писал И. Валлерстайн, «поскольку экономическое неравенство есть результат политического соотношения сил, экономические изменения требуют применения силы» [6, с. 16].
Косвенным подтверждением иерархической асимметрии экономики Модерна является исследование, проведенное А.В. Коротаевым и С.В. Цирелем в рамках программы РАН «Комплексный системный анализ и моделирование мировой динамики». Авторы, анализируя проявления длинноволновых колебаний в мировой экономике, обнаружили, что для периода XIX — начала XX века кондратьевские волны прослеживаются гораздо менее четко, чем для последующего периода, но при ограничении круга обрабатываемых показателей данными для западноевропейских стран «кондратьевская» динамика прослеживается явственно [7, с. 223]. Следовательно, развитие экономики в периферийных странах подчинялось иным закономерностям, чем в «ядре», но с течением времени это различие исчезло: траектория движения периферийных экономик синхронизировалась с траекторией экономик развитых стран. По оценке В.Т. Рязанова, «вхождение стран — лидеров в ту или иную фазу развития придает соответствующий ритм международной деловой активности» [8, с. 61]. Данное обстоятельство пагубно сказалось на экономическом развитии стран Периферии: воспроизводственная система этих стран утратила целостность, распавшись на экспортноориентированные отрасли, обслуживающие потребности мировой экономики и включенные в производственно-торговые цепи доминантных технологических укладов и традиционный сектор, перелив капитала в который затруднен из-за прогрессирующей технологической отсталости.
Таким образом, экономика Модерна вовлекает в свою орбиту все большее количество национальных экономик, и не столько через внедрение новых технологий, сколько через «включение» в свои воспроизводственные контуры.
В национальных системах разделения труда иерархия дана в виде взаимодействия двух полюсов экономики: материального (обмен веществ между человеком и природой, производство материальных продуктов) и идеального (управление активами, установление статусов экономических агентов и социальных значений благ, производство интеллектуальных услуг). Обмен между этими сегментами никогда не бывает сбалансированным: элиты, принадлежащие к идеальному сегменту, понижают стоимость материального сегмента с целью увеличения стоимости идеального сегмента экономики. Средневековый принцип экономического разделения идеальных и материальных сфер на основе иерархических «справедливых цен» в деформированном виде проявляется в преобладании сферы услуг над материальным производством. Например, увеличение доли услуг в экономике США произошло в результате перераспределения доходов индустриальных отраслей в пользу услуг — цены на услуги росли быстрее, чем на промышленные изделия [9, с. 65]. В сфере услуг опережающими темпами развиваются финансовые, брокерские услуги, спекулятивные операции с долгами, операции с недвижимостью и страховые операции, растут расходы фирм на маркетинг, дизайн, рекламу и связи с общественностью. Сфера услуг создает искусственные потребности и столь же искусственные отрасли для их удовлетворения. Боле того, «сфера услуг» достаточно репрессивна по отношению к человеческому развитию: труд в ней, как правило, является рутинным трудом секретарш и управленцев низших уровней, не требующим высокой квалификации, образования и творчества.
Гипертрофия идеального сегмента в системе общественного разделения труда в эпоху Модерна базируется на рыночных принципах, что привело к эрозии традиционную парадигму иерархии по целям деятельности, основанную на сакральных (духовных, этических) приоритетах. В структуре современного хозяйства принцип иерархии гипертрофированно выражается в виде асимметрии идеального и материального сегментов международного и национального разделения труда.
В XX в. экономика Модерна пережила два системных кризиса — в первой и во второй половине минувшего века. К началу XX в. Модерн исчерпал свой потенциал в формационном аспекте (кризис капитализма, усиленный переходом к новым фордистским принципам индустриализма), в цивилизационном аспекте (кризис системы базовых ценностей) и в семантическом аспекте (кризис идеологий и утрата легитимности управленческих элит). Системный кризис выразился в поисках альтернативных проектов и идеологий, мировых войнах и революциях, в перераспределении мировых ресурсов. В этих условиях управленческая элита Запада сумела найти новую институциональную модель развития на базе прежней парадигмы и перейти к новой стадии Модерна в ответ на вызовы со стороны возросших социально-экономических и военно-политических ограничений («Великая депрессия», обособление от мирового рынка социалистической системы хозяйства, рост социальных противоречий, конкуренция с советским проектом Модерна).
В хозяйственную систему Модерна были включены более древние институты, которые ранее отрицались господствующей парадигмой (сильное государство, общественная справедливость, внеэкономические цели). Была создана сложная институциональная система ограничения и регулирования капитализма, обеспечившая научно-технический прогресс за счет бюджетного и корпоративного финансирования научных исследований и стимулировавшая экономический рост, инициированный также II Мировой войной и совпавший с повышательной волной Кондратьевского цикла. Реализованный в 50–60-е гг. проект социального государства не только обеспечил население общественными благами (здравоохранение, образование, социальная защита) и увеличил благосостояние среднего класса на основе перераспределения Национального Дохода, но и воспроизводил ценности, необходимые для поступательного экономического развития (идеология экономического роста для всех, консервативная мораль, высокий статус фундаментального знания и образования). Однако данная метаморфоза носила временный характер, поскольку противоречила основной смысловой линии капитализма и в определенной мере была вызвана конкуренцией с альтернативным социалистическим проектом.
Масштабная трансформация Модерна началась во второй половине XX в. Национальные управленческие элиты отреагировали на антропологический («культурная революция» конца 60-х гг. XX в.) и формационный (переход к глобальному капитализму, трансформация мировой финансовой системы) сдвиги метаморфозой основных смыслов Модерна. Ряд следовавших друг за другом кризисных явлений привел к росту ограничений развития на базе сложившейся после II мировой войны парадигмы. В их числе — отказ США от бреттон-вудских соглашений, девальвация доллара, нефтяной кризис, стагфляция, долговой кризис, биржевые кризисы 1980-х гг. Приход к власти в США и в Великобритании неоконсерваторов эмансипировал экономическую идеологию от этического и солидарного контекста. В результате сложная институциональная система управления общественно — хозяйственным развитием была демонтирована, а его результаты были приватизированы владельцами крупнейших активов. В конце XX в. началась системная трансформация Модерна, которую подчас трактуют как переход к новому миру после Модерна — Постмодерну.
Постмодерн — состояние общества после Модерна, та цивилизационная, культурная и экономическая ситуация, в которой оказался мир после исчерпания созидательного потенциала Модерна. Как определить это состояние? Сами постмодернистские мыслители (Ж. Бодрийяр, Ж. Дерида, Ж. Лиотар, Ж. Батай) никоим образом не занимались апологией наличной действительности — они, скорее, пытались трезво выразить суть происходящей в наши дни радикальной метаморфозы общества Модерна и классического индустриального капитализма. Эта метаморфоза, по ощущениям постмодернистов, ведет общество к гибели. Безграничное накопление капитала, власти и технический прогресс исчерпали себя, дойдя до стадии саморазрушения. Вот как описывает современную ситуацию Ж. Бодрийяр: «Во всяком случае, власть — иллюзия, истина — иллюзия. Все существует в молниеносном ракурсе, где заканчивается полный цикл накопления власти или истины. Нет никогда ни инверсии, ни субверсии: цикл должен быть завершен. В этом ракурсе разыгрывается смерть»[10, с. 90].
Парадигма Постмодерна не выходит за рамки либерально-позитивисткого мироощущения Модерна, он лишь крайне субъективизирует и психологизирует это мироощущение. И поскольку постмодернистская философия стремится к преодолению логики позитивизма, оставаясь в пределах либерального мировоззрения, то мощный заряд интеллектуального критицизма у мыслителей Постмодерна лишен какой-либо положительной социальной перспективы.
В дискурсе Постмодерна фиксируются и обнажаются противоречия проекта Модерна — проекта Просвещения и индустриализма. Технократическое мышление Модерна, основанное на безблагодатных рационально-логических началах, на идее прогресса как утверждении господства над природой и на редукции человеческих качеств к материальным потребностям, очевидно, зашло в тупик. В Постмодерне проступает состояние переходности современной ситуации, знаменующее упадок исчерпавшей себя парадигмы и поиск альтернатив развития.
Идейные основания Постмодерна сводятся к ряду аксиоматических положений:
— отрицание ценностей Модерна (поступательность развития, направленного к лучшему будущему, прогресс науки и техники, экономический рост для всех).
— упразднение смысла и положительного содержания истории, отрицание социально-экономических возможностей развития, деонтологизация бытия и истины.
— доведенный до предела принцип номинализма в познании, когда полностью отрицаются значение понятий и систем понятий;
— внеморальность: отсутствие этических долженствований и скрытая апология аморальных экономических практик;
— наделение статусом сущего не реальности, а знака, оторванного от обозначаемого.
Постмодерн — это состояние общества, когда эмансипация экономики от всего солидарного контекста традиционного общества и внеэкономических ограничений оказалась в основном завершенной. Постмодерн — это аномальная стадия социально-экономической эволюции, завершение и девиация Модерна и, одновременно, ситуация переходности, в условиях которой возможно появление и взаимодействие нескольких альтернатив дальнейшего развития.
Нормативную модель общественно-хозяйственного устройства Постмодерна мы определяем как постэкономику. В своем предельном выражении постэкономика представляет единый универсальный тип хозяйствования (глобальный рынок), позволяющий осуществлять системные операции в мировом экономическом пространстве: осуществлять контроль над распределением ресурсов, получать финансовые ренты и оптимизировать хозяйственно-сбытовые операции. Формирование глобальной экономики упразднило одно из главных системных условий поступательного развития капитализма: наличие некапиталистического сектора как объекта экспансии капитала.
Становление постэкономики проявляется в ряде современных тенденций, что позволяет выделить ее атрибутивные характеристики.
1. Тенденция к эмансипации экономики от единственного в современном мире внеэкономического ограничения — суверенитета национальных государств. Эмансипация экономики от государства выражается в организации финансового и административного контроля государств-корпораций (ТНК и ТНБ)
над национальными экономиками, [11] в развитии глобального финансового рынка, в основном неконтролируемого государством, в деятельности наднациональных структур, в демонтаже welfare state (государства всеобщего социального обеспечения).
2. Стремление к приватизации национальных государств владельцами крупнейших активов и топ-менеджерами. Данная тенденция прозрачно проступила на поверхности экономических явлений во время финансового кризиса 2008–2009 г. Антикризисные мероприятия большинства государств, прежде всего, сводились к финансовому вливанию бюджетных средств в банковский сектор и к выкупу части активов финансовых и промышленных корпораций. В результате за счет средств налогоплательщиков финансировались убытки инициировавших кризис частнохозяйственных институтов, ответственных за создание долговых спекулятивных пирамид и неэффективное управление активами. Этот знаковый для постэкономики феномен означает приватизацию доходов населения и социализацию убытков банков и корпораций посредством перераспределения бюджетных доходов. Бюджетные и административные ресурсы национальных государств постепенно превращаются в элемент активов крупного бизнеса. Идейный контекст данной метаморфозы заключен в идеологии роста экономической конкурентноспособности государства в условиях глобального рынка. Когда политика государства определяется только экономической эффективностью, а само государство начинает организовываться по типу фирмы или корпорации, тогда социальные надрыночные основы государства размываются и демонтируются.
3. Затухание инновационной волновой динамики экономики. Последний кондратьевский цикл начался после II мировой войны, при этом повышательная волна (А–Кондратьев) закончилась в 1968–1973 гг., окончание понижательной волны (Б–Кондратьев) ожидалось в начале XXI в., но этого не случилось. Почему? Циклы Н.Д. Кондратьева выражают внутреннюю логику развития экономики капитализма. А–Кондратьев (устойчивый рост производства, цен и прибылей) сменяется Б–Кондратьевым (неустойчивый рост, затяжные депрессии) при достижении экономикой пределов развития рынка, перенакоплении капитала и исчерпании производственных возможностей доминантного технологического уклада. Когда рыночный потенциал прежней экономической модели вырабатывался, происходили периодические «реконструкции»: формировались новые технологические уклады, новые рыночные стратегии, новые центры накопления капитала. Данная логика была присуща индустриальной экономике Модерна, когда движение капитала происходило в рамках материальных (зависимость от возможностей материального производства) и территориальных ограничений (зависимость от национальных государств). В постэкономике капитал эмансипируется от прежних ограничителей: а) благодаря информационным технологиям и электронным трансакциям капитал снимает материальные ограничения своего движения и б) влияние государств на трансграничные потоки капитала резко снижается. Перенакопление капитала уже не приводит к периодическим «реконструкциям» производства, оно становится автономным и блокирует возможности промышленно — технологического развития.
При растущем интересе к созданию и продвижению инноваций очевидным становится снижение темпов инновационной динамики: радикальные инновации, основанные на фундаментальных открытиях (radical innovations) сменяются эффективными рационализациями прошлых открытий (progressive innovations), системной организацией экономических процессов, дистрибъюцией ресурсов и ростом мобильности бизнес-структур. Развитие информационных технологий (ИТ) усиливает асимметрию в инновационной экономике — непропорциональный рост организационных инноваций, поскольку ИТ носят оптимизационный характер. Интернет, информационные коды, мобильная телефония есть, прежде всего, технологии каталогизации имеющихся баз данных и методы оптимизации информационных и материальных ресурсов.
4. Становление спекулятивной модели «казино-капитализма» (системный контроль над финансовыми операциями и получение финансовой ренты). В постэкономике максимизация прибыли достигается не столько за счет промышленного производства, сколько в результате манипуляций с фиктивными финансовыми инструментами. «Речь идет о великой спекулятивной спекулятивно-ростовщической революции, ставящий в центр экономической жизни уже не предприятие, а банк» [12, с. 361]. Знаки финансовой информации — курсы валют, электронные трансакции, долги, хеджирование рисков и операции с «горячими деньгами» — действительно оторвались от материального производства и превратились в автономные чистые знаки, «виртуальные трейдинги» Уоррена Баффета, Джона Мэрфи и Джорджа Сороса. Однако с их помощью перераспределяются планетарные ресурсы и вменяются необходимые «главным игрокам» мировые цены. С помощью финансовых технологий, основанных на операциях с долгами, кредиторы обменивают собственные долги на национальные и корпоративные активы других стран.
Постмодернистская модель спекулятивного капитализма возможна только в условиях гетерогенной (неоднородной) глобальной экономики — она существует как игра на различиях в уровнях цен, в условиях производства и в уровнях доходов. Фиктивные, постмодернистские по своей природе инструменты «операторов глобального рынка» обслуживают движение потоков капиталов, обеспечивая рост финансовой ренты бизнес-элит. Но безсубстанциональной, сугубо фиктивной экономики не бывает, о чем свидетельствуют процессы «размывания» среднего класса, резкое обострение проблемы бедности в странах Периферии за последние 10 лет и начавшийся в 2008 г. мировой финансовый кризис.
Приватизация «социального государства», осуществленная в России и в других странах под влиянием неолиберальной рыночной идеологии, самым тягчайшим образом обострила социальные противоречия. Распространение рыночных отношений на сферу общественных благ, отказ государства от своих социальных обязательств и переложение их на граждан привели современные общества к разрушительной социальной поляризации. Данная ситуация усугубляется негативным влиянием доминирующей ныне модели глобализации. По оценке Дж. Стиглица, в мире сформирована «двойственная экономика, экономика, в которой есть анклавы богатства». В итоге «глобализация не работает на бедных. Она не работает большей частью и на сохранение среды обитания. Она не работает на стабильность глобальной экономики» [13, с. 96–97, 249]. Социальное неравенство в мире достигло предельных значений: по данным совместного доклада МВФ и МОТ в настоящее время в мире насчитывается 210 млн безработных, что является максимальным уровнем за все время ведения этой статистики, при этом 1,2 млрд человек (40% от численности мировой рабочей силы) живут меньше чем на 2 доллара в день [14, 7].
Постмодерн есть не альтернатива Модерну, а предельное развитие его потенций и дефектов. Он доводит до предела принципы организации жизни, положенные в основу проекта Модерна, и, прежде всего — принцип организации общества на основе ценностей рыночной экономики.
Постмодерн имитирует радикальную смену мироустройства, в качестве имитатора новизны оказываясь девиацией, регрессом Модерна. Постэкономика не обладает собственной системой хозяйственных ценностей. В псевдоценностный контекст постэкономики включаются любые ценности прошлого — в качестве инструмента для преодоления ограниченности платежеспособного спроса по сравнению с возможностями производства и сбыта. В целях экспансии массового потребления и стимулирования престижного потребления у наиболее состоятельных групп людей, образы («римейки») культурных ценностей используются для роста эффективности маркетинговых стратегий продвижения товаров на рынке. Потребительский гедонизм и атрофия продуктивных мотиваций, требующих мобилизованности и самоотдачи в труде, приводят к исходу масс людей из сферы производительного труда и выражают девиантную, инволюционную природу Постмодерна. Финансовый успех, а не традиционная ценность «профессионального призвания» становится мерой социального статуса человека.
Постмодерн возможен именно и только как «надстройка» Модерна, как многоуровневая грандиозная система перераспределения и приватизации его результатов. Постмодерн присваивает плоды Модерна и потребляет («перекомбинирует») их. Подобно тому, как философы постмодернизма «играют» с реальными текстами, созданными другими — классическими мыслителями, так и экономический постмодернизм присваивает и перекомбинирует в свою пользу результаты труда других — производительных классов и мировой Перефирии. Финансовые и маркетинговые симуляции экономических благ, институтов и производственно-сбытовых операций обмениваются на реальные блага, формируют источники финансовых и статусных рент и провоцируют финансовые и экономические кризисы.
Возможны ли альтернативы постэкономики — ее трансформация в новый тип продуктивно ориентированного хозяйства? Альтернативу сложившейся мирохозяйственной модели многие исследователи видят в формировании самодостаточных региональных экономических систем в Юго-Восточной Азии, Европе, Латинской Америке, в Исламском мире. Одно из проявлений данной тенденции — растущее значение региональных экономических союзов, таких как ЕС, НАФТА (Североамериканская зона свободной торговли), Меркосур (Таможенный союз ряда государств Южной Америки), процессы интеграции в Юго — Восточной Азии с перспективой создания там зоны свободной торговли между Китаем, Японией и Индией.
По мысли Д. Белла, создателя теории постиндустриального общества, «Регионы — вот те политические, социальные и культурные единицы, из которых будет строиться мир XXI века» [15, с. 6]. Г. Верхофстадт, в прошлом премьер-министр Бельгии, констатирует: «Совершенно очевидно, что однополярное мироустройство доказало свою неэффективность и нежелательность. Так что, нравится нам это или нет, мы в каком-то смысле возвращаемся к региональным империям (курсив наш — М.Р.) и вступаем в новый век». [16, с. 26–27]. А. Полити, директор лаборатории стратегических сценариев Института экономических исследований (Болонья, Италия) прогнозирует, что управляемая рыночная экономика стран БРИК будет разительно отличаться от евроатлантического мейнстрима [17, с. 68].
В эпоху становления макрорегионов особое значение приобретают принципы «автаркии Больших Пространств», сформулированные Ф. Листом. Становление таких мощных региональных группировок усиливает межцивилизационную конкуренцию: «Финансовая экспансия Запада, этническая — Китая и религиозная — ислама не просто развертывается в разных плоскостях: они не принимают друг друга... в силу самого своего образа жизни» [18, с. 242–243]. По-видимому, можно говорить о нарастании межцивилизационного соперничества в форме конкуренции новых экономических субъектов — макрорегионов и региональных группировок.
Процессы региональной интеграции наиболее эффективны там, где объединяющиеся национальные экономики базируются на исконных религиозно — философских ценностях той или иной цивилизации современного мира. Реставрация традиционных религиозно — хозяйственных принципов Православия и Ислама может дать мощный импульс экономической интеграции в Евразии, поскольку исторически России и Евразии в целом была присуща модель экономики, основанная на религиозно — этических началах. При всех несомненных богословских расхождениях христианства и ислама, порожденные ими хозяйственные доминанты имеют общий архетипический корень — приоритет этических начал в предпринимательстве, осуждение ростовщичества, ориентацию на социальную справедливость и доверие между людьми, первенствующее положение труда в системе экономических ценностей. Именно вследствие мировоззренческой комплементарности народов России — Евразии возникла уникальная отечественная цивилизация, основанная на культурном синтезе.
Процессы образования новых хозяйственных миров продолжаются, и экономическая история остается открытой для поиска новых путей развития. |
| |
|
|
