|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (55), 2015 | | | | ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ. МАКРОЭКОНОМИКА | | | Аитова Г. Ш.
старший преподаватель Тюменского государственного университета,
кандидат философских наук
| |
| | | | | В статье поставлена проблема социальной справедливости как ключевого императива политики реиндустриализации в России. Автор пытается показать сложность противоречий взаимодействия социокультурных особенностей российского общества с существующими экономическими процессами, протекающими под давлением рыночных форм глобализации. Рассматривается место и роль требований социальной справедливости в разрешении этих противоречий; обосновывается необходимость развития тех общественных сегментов и сфер, в которых воспроизводится культурная личность, человек как субъект созидания и творчества. Именно с ними автор связывает реализацию императивов социальной справедливости как импульсов промышленной политики | | Ключевые слова: социальная справедливость, культура, реиндустриализация, российская социокультура, рыночные отношения, собственность | | ББК С550.52я431 У27(2)2я431 Стр: 140 - 143 |
Ставя вопрос о целях новой политики индустриализации, мы не можем избежать вопросов о том, насколько она соотносится с ценностями социальной справедливости. И когда этот вопрос становится первостепенным, а не попутным, на самом деле вскрывается целый пласт требований к формированию стратегии реиндустриализации, который выводит нас на размышления о более фундаментальных основах этой политики, о том, почему именно социальная справедливость может стать ее локомотивом, каков потенциал справедливо ориентированного пути развития, при котором требования экономической выгоды и частного интереса не столь важны, как сегодня? Для автора статьи эти вопросы являются принципиальными, поскольку замеряя этическую и гуманистическую составляющую той или иной политики, нельзя обойти стороной критерий, который задает социальная справедливость, а значит, требует совершенно иного взгляда и иной оценки в отличие от сугубо прагматических показателей. И такой, иной, взгляд затрагивает целый ряд моментов.
1. Вызовы для политики реиндустрилизации в российском социокультурном контексте
Первый из них состоит в том, что, говоря о реиндустриализации, а, по сути, экономической политике, мы затрагиваем комплекс отношений производства. Между тем, для задач данной статьи мне представляется важным определить, а какие отношения производства в данном случае первичны? Производства высокотехнологичных продуктов, инноваций или же все-таки производства человека как субъекта общественных отношений, которые по своей природе прорастают как явления культуры и от которых зависит создание общественного богатства страны?
Карл Кантор, рассуждая о кризисе истории в контексте социокультурных процессов, отмечал что «<...> культура — не только надстройка, она и базис общества, более глубокий, чем экономика. Именно она определяет тип экономики, социальное устройство и политическую систему; в России политика господствует над экономикой, а не наоборот» [1, 135–136]. Философ затронул фундаментальные основания развития российского общества, включая ее производительные аспекты. Другими словами, если культура гораздо сложнее и фундаментальнее, чем экономика, и, в конечном итоге, определяет ее, то и в вопросах реиндустриализации экономики страны нам необходимо обратиться к пластам более глубинного содержания. Как мне представляется, таковыми являются императивы социальной справедливости, которые в содержательном, а не в формальном виде определяют этическое отношение к миру и к людям, т.е. как к чувству, внутреннему стимулу, который подвигает человека к действию, к стремлению преобразить мир, изменить несправедливую и недостойную человека общественную ситуацию.
Отсюда, поиск импульсов или ключевых параметров прогрессивного и преобразующего развития не является праздным исследованием или практикой, а скорее всего назревшей потребностью дальнейшего существования российского общества. Сегодня вполне очевидны проблемы с производительностью труда и в трудовых отношениях России, которые далеки от прогрессивного развития в том смысле, что человек, т.е. рядовый работник, трудящийся не принимает непосредственного участия в регулировании производства, труд на заводах, предприятиях и фабриках и т.д. — не более чем товар, а в худшем случае — объект внерыночной эксплуатации и полуфеодальной зависимости. Весьма показательны в данном случае авторские исследования оценок наемных работников, членов профсоюзов, экспертов из разных отраслей и сфер производства, которые были опрошены по вопросам взаимоотношений между работниками и работодателем, об участии первых в управлении производством. Ответы были следующего характера:
● <...> существует много норм о том, что работодатель обязан делать одно и другое, но все это не исполняется. Начиная, например, с обязанности предоставлять информацию о развитии предприятия, что и делается во многих странах, а у нас менеджмент показывает какие-то презентации, которые не опираются на реальные факты. Например, менеджмент может сказать, что у нас все плохо, но никаких бумаг он показывать не будет, потому что это коммерческая тайна, а мы для менеджмента — никто. Поэтому, работодатель не готов к диалогу (председатель Межрегионального профсоюза «Рабочая Ассоциация», МПРА, А. Этманов, г. Всеволожск, Ленинградская область) [2];
● <...> тип отношений — феодальный. Я был свидетелем картины, когда битые жизнью мужики при приезде директора убежали и спрятались на подъемных кранах. 8 человек в кабине сидели, пока он не уехал. Это нормальные отношения? (член профсоюза металлургов «НАБАТ», г. Каменск-Уральский, Свердловская область) [2];
● <...> работодатель готов к диалогу до тех пор, пока не затронут его кошелек. Далее без давления он не заинтересован в диалоге с работниками (член первичной организации МПРА на заводе «Фольксваген», Д. Трудовой, г. Калуга) [2];
● <...> непризнание женского труда наблюдается в «мужских отраслях», а именно: в нефтегазовой отрасли, строительстве, на транспорте, в лесном хозяйстве, тяжелом машиностроении. Далее непризнание женского труда проявляется в высших органах власти, представленных в основном мужчинами. А признаются — в бюджетных отраслях — здравоохранении, образовании, которые финансируются по остаточному принципу, в некоммерческих общественных организациях, на низовых уровнях власти, т.е. там, где мало денег, ресурсов (руководитель Санкт-Петербургской общественной организации «Общество содействия социальной защиты граждан «Петербургская ЭГИДА» Р. Шарифуллина, г. Санкт-Петербург) [2];
● <...> есть постоянный найм и по контракту. Это дискуссионный вопрос. Система контракта работала бы, если человек не был привязан к месту. Прохоров предлагает ввести такую систему, но мы еще не готовы к этому. Человек не может порвать с одним предприятием и перейти в другое. Он зависим. Моряки давно работают по контракту. Наверное, они привыкли. Но проблема заключается в пенсионных выплатах (член Российского профессионального союза моряков (РПСМ), А. Ботня, Санкт-Петербург) [2];
● <...> Это дикий капитализм. Когда читаешь про состояние рабочих XIX века, то видишь, что сейчас в принципе одно и то же. Достаточно прочитать В.И. Ульянова-Ленина про фабричное законодательство — одно к одному, от чего уходили сто лет назад, к тому и вернулись в XXI веке. Исключаем из этого технический прогресс, но отношения управляющих и рабочих остались теми же. Сама психология трудовых отношений очень деградировала (представитель профсоюза «НОВОПРОФ», П. Принев, г. Санкт-Петербург) [2];
● <...> Сегодня работодатели повсеместно воспринимают себя в роли всевластных монархов, которые абсолютно не желают считаться с интересами работников просто так, без кого-либо давления и не стремятся следовать правилам. То, с чем мы сталкиваемся, в большинстве с гарантиями коллективных договоров, они не исполняются. То есть вопрос состоит даже не в борьбе за интересы — выше минимальных, а за то, чтобы элементарно исполнялся закон (рабочий, член МПРА, завод «Бентелер Аутомотив», Д. Кожнев, г. Калуга) [2].
О чем свидетельствуют данные ответы? Как мне представляется, они отражают положение, при котором запуск высокотехнологичных производственных процессов будет маловероятным и даже невозможным до тех пор, пока не будет решена проблема человека и, как следствие, его участия в управлении производством, в определении того, какую роль он или она будет играть в лице специалиста, инженера, IT-технолога в системе производственных отношений. И самое главное — данные оценки говорят о том, что в трудовых отношениях в производстве отсутствует Человек. Есть человек как полузависимый работник, подчиненный, исполнитель и т.п., «которому могут заплатить, а могут и не заплатить (это зависит непосредственно от администрации) вовремя зарплату» [3, 111], а человека как субъекта, созидающей личности нет. Поэтому-то производственные отношения глубоко несправедливы.
Хочется заострить вопрос о том, почему столь неприемлемые отношения между наемными работниками и собственниками производств, сама ситуация несправедливости на рабочем месте не подвигают трудящихся к более активной позиции, коллективной защите своих трудовых прав и производственных интересов? В этом проявляется противоречивый характер социальной справедливости. Чувство социальной справедливости несет в себе каждый человек, однако, ее субъективное полагание, т.е. реализация, происходит в двух формах — пассивной и активной. Если в первом случае человек лишь декларирует требования справедливости и отказывается от активности, а значит, форма разрешения противоречия справедливости проявляется в виде «обиды», обращение внешнего противоречия вовнутрь себя», то во втором — человек выбирает путь преобразования общественных отношений в соответствии с потребностями индивидуальной структуры, разрешая действительно противоречие, полагая свою структуру вовне [4, 135]. На взгляд автора, активный путь реализации противоречий справедливости, т.е. путь преобразования общественных отношений в российском обществе так до конца остается нерешенным. Почему?
Существенная доля патернализма, укоренившаяся в российском общественном сознании, позиция отказа и нежелания нести ответственность за собственную социальную позицию и действия, на которые дополнительно наслаивается рыночный диктат бессубъектности, в том числе и в производственном процессе (сегодня не имеет значения авторский принцип производства), выражают особую социокультурную специфику российского общества. К. Кантор называет этот момент негативной чертой российской социокультуры, выражающейся в ее «коммунальности», т.е. в доминировании общинно-государственных и государственно-бюрократических основ в ее социокультурном типе [1]. Это проблема, с точки зрения философа, не была решена в советский период, «ибо “культурная революция” во всех своих проявлениях (включая мировые достижения науки, техники, искусства) не затронула ядра доминирующего типа культуры. Образование, наука и искусство возводились на фундаменте все той же «коммунальности» [1, 136].
А на протяжении последних двух десятилетий Россия лишь следует самой губительной форме эпохи глобализации, а именно рыночной форме. На этом пути возникают прорывные, но точечные столкновения «коммунальных», патерналистских черт общественного сознания россиян и исторически назревших требований социальной справедливости. Они происходят, в том числе в тех отраслях промышленного производства, которые в 2000-е годы, казалось бы, избивались от ужаса невыплат заработной платы, а также естественных и искусственных банкротств. Однако, не решенные последствия мирового финансового кризиса 2008 г., внутренние экономические противоречия, которые под давлением санкций со стороны Запада, выходят наружу гораздо быстрее, приводят к новым фактам присвоения и отчуждения собственности, в результате которых в первую очередь страдают рядовые работники.
Отсюда, социокультурные особенности России в сфере экономических отношений проявляются в двояком виде. Под давлением товарно-денежных отношений они принимают негативные формы. Инициатива формирования государственных корпораций как субъектов эффективного управления собственностью в противовес неудачному опыту 1990-х гг. подтвердила факт взаимосвязи политики и собственности в нашей культуре, но не смогла сделать ее более работоспособной. Сегодня эти отношения выражаются в форме огосударствленной собственности с деформациями тенденций корпоративизации собственности, свойственной позднему капитализму и воссозданием добуржуазных форм принуждения и зависимости [3, 103]. На это накладываются, с другой стороны, негативные «коммунальные» черты социокультурного поведения большинства трудящихся (патерналистского сознания; надежды на помощь «доброго царя» или государства). В результате мы оказываемся в ловушке слитых воедино патерналистских (безличностных) черт собственной социокультуры и квазикапиталистических отношений.
События кризисного лета 2009 г. весьма показательны в этом отношении, когда три предприятия в Пикалево Ленинградской области «Базэлцемент-Пикалево», «Метахим» и «Пикалевский цемент» были остановлены на полгода, поскольку их владельцы не смогли решить вопросы цен на сырье. В итоге, возникли безработица, задержки выплат и массовые забастовки. Рабочие заблокировали федеральную трассу, в связи с чем на разрешение конфликта был вынужден приехать председатель правительства страны. В присутствии премьер-министра были подписаны соглашения и договора по поставке сырья, однако, не в пользу рабочих [5]. В 2011 г. также по инициативе премьер-министров России и Дании было подписано Соглашение между ОАО «ФосАгро», Санкт-Петербургским государственным горным институтом (СПГГИ) и датской компанией FLSmidth о технологическом и проектном сотрудничестве для модернизации пикалевского производственного комплекса в Ленинградской области [6].
Эти единичные случаи отражают еще одно из самых сложных противоречий социокультурного типа России, а именно: проблему субъекта социальной справедливости. Эта субъектность реализуется по модели «добрый царь» против нерадивых «бояр». Как следствие, культивирование крестьянского, общинного восприятия отношений справедливости, отстранение от участия в них укрепляет традиционализм и негативную отечественную социокультуру. В результате наемные работники, страдая как от капиталистической, так и от внерыночных форм эксплуатации, пытаются ее избежать (именно избежать, а не разрешить, снять) патерналистскими средствами, которые наиболее выгодны для капитала, т.е. без участия самих работников. Круг вновь замыкается. В конечном итоге, мы имеем человека, который боится ответственности, а значит будет неспособным ставить и творчески решать сложнейшие производственные задачи.
Бесспорно, существуют и иные случаи актуализации требований социальной справедливости как необходимого условия даже не развития, а существования производственного процесса. В частности, 4 февраля 2015 г. рабочие Вологодского машиностроительного завода, которые после девяти месяцев невыплат зарплат были вынуждены выйти с лозунгами «Мы хотим есть!», «Хозяин, отдай наши деньги!», «Где власть, которая меня защитит?», «Мы против закрытия завода!» [7] и начать голодовку. В интервью телевидению они требовали прекратить уничтожение предприятия и заявляли о том, что не позволят собственнику его распродать на части [8]. В Волгограде трудовой коллектив и рабочие активисты за возрождение завода «Красный Октябрь» организовали протест против необоснованного и искусственного банкротства предприятия. Рабочие завода вышли с разными лозунгами, среди которых были и такие — «Почему иностранные руководители завода поставили наши местные предприятия на грань выживания?», «Остановите развал родного завода!», которые показывают особую озабоченность работников дальнейшей судьбой предприятия [9]. Также в Волгограде в октябре 2014 г. 380 работников ОАО «Химпром» пришли на митинг в центр города с требованием к властям не допустить закрытия завода [10]. На данном предприятии работают люди уникальных профессий, средний возраст которых 45 лет. После закрытия крупнейшего завода Волгоградской области более 5000 человек могут потерять работу, а перспектива восстановления производства станет практически невозможной.
В Тульской области богородицкие рабочие организовали протестные акции против банкротства Завода технохимических изделий. В Челябинске в октябре 2004 г. десятки рабочих ОАО «Златоустовский металлургический комбинат» выступили против начала процесса банкротства градообразующего предприятия. Заводчане особенно подчеркивали вину собственника предприятия в преднамеренном банкротстве [11]. В соседней Свердловской области в декабре 2014 г. работники Рефтинской птицефабрики вышли на акцию протеста против закрытия активно развивающегося после кризиса 2008 г. Рефтинской птицефабрики [12]. Работники сибирского завода электротермического оборудования ОАО «Сибэлектротерм» 2 октября 2014 г. собрались для обсуждения кризисной ситуации, связанной с задержкой заработной платы, но в особенности планов закрытия предприятия. Главным вопросом собрания коллектива стал вопрос о недопущении закрытия предприятия, рабочие выражали свою обеспокоенность судьбой завода [13].
Нельзя сказать, что в этих спонтанных акциях лежит альтернатива сложившейся ситуации, кроме инициативы голодовки и воззваний к совести собственников производства. Однако, они являются ярким подтверждением того факта, что императив справедливости не есть лишь формальный аспект промышленной политики, а есть ее первостепенный стимул.
2. Социальная справедливость как созидание и развитие
Вместе с тем, нельзя забывать, что в советский период истории реализовывались практики формирования нового человека, прежде всего, человека-энтузиаста, труженика, изобретателя, которые все-таки являли собой альтернативу патриархальным устоям и привычкам отечественной социокультуры. Как отмечала Л.А. Булавка-Бузгалина в своем докладе «Красный трактор» на II Московском экономическом форуме в марте 2014 г.: «<...> тракторист — это не герой-одиночка. Это человек коллективный. Да и сам трактор — машина коллективная. Не случайно трактористы, особенно на Севере, как правило, работали в содружестве, дабы иметь возможность в любой сложной ситуации оказать помощь друг другу» [14].
Таким образом, можно сказать, что традиционная социокультурная черта российского общества способна подвергаться позитивным изменениям и формировать деятельного и творческого человека. Что может стать локомотивом такого изменения в современных условиях?
Отвечая на поставленный вопрос, мы должны обратиться ко второму, не менее важному моменту взгляда на политику реиндустриализации, с точки зрения социальной справедливости. Императив социальной справедливости должен предшествовать новой индустриальной политике, поскольку он в первую очередь задает этический вектор политики, а значит, включает в поле ее интересов гуманистические ценности, одним словом, человека. Что это означает в прикладном ключе? В первую очередь превращения идеала справедливости из абстрактной (формальной) категории в конкретную практическую форму взаимоотношений между людьми, которые раскрывают потенциал и энергию созидания человеком подлинных человеческих отношений и творчества.
Если мы понимаем социальную справедливость, где создается человек как субъект созидания и творчества (в разных сферах жизнедеятельности), а не в качестве «квалифицированного потребителя» и узкого специалиста с ограниченным набором профессиональных компетенций, тогда образование, культура, медицина и наука должны выйти из уничижающего статуса «социалки» и стать сферами приоритетного развития, а значит полноценного, а не остаточного государственного финансирования и всевозможной поддержки. Такой подход разрабатывается целым рядом отечественных ученых и общественных деятелей [15, 16]. Автор, присоединяясь к ним, видит приоритетность сфер, где создается человек и культура, по отношению к промышленной политике еще и потому, что они ценны сами по себе и их призвание в том и состоит, чтобы не столько обслуживать кадрами индустриальные предприятия, а чтобы человек научился творчески мыслить для того, чтобы созидать новые виды, проекты деятельности, в том числе промышленную политику.
В этом и будет заключаться конкретность отношений социальной справедливости, когда не экономика определяет вектор развития, а человек. Не следует полагать, что производство, индустрия останутся вне развития. Напротив, вектор их развития будет гораздо высокопродуктивнее в силу включения в этот процесс уже не «касты» или элиты креативных специалистов и профессионалов, а изобретателей, энтузиастов, творчески мыслящих людей в массовом масштабе.
К сожалению, сегодня в стране реализуется кардинально противоположный сценарий образовательной и культурной политики, которые, в конечном итоге, теряют свое непосредственное предназначение и смысл, а именно взращивание человека, способного деятельно и творчески существовать в обществе. В современных российских условиях коммерциализация образования, культурной и социальной сферы, науки буквально выталкивают человека за рамки социального общения, взаимодействия и социального пространства. По сути, народ и общество страны обрекается на превращение в один маргинализированный субъект, в конгломерат людей, отстраненных не только от получения соответствующих профессий, а от постижения импульсов собственной национальной культуры, которые и передают нам заряды для дальнейшего развития и постижения опыта человечества в целом. По убеждению автора, этот вызов сейчас гораздо важнее и требует своего разрешения ввиду своей исторической судьбоносности. Иначе говоря, от того, насколько полноценно и справедливо мы будем способны решить проблему гуманизации общественных отношений, проблему возвращения человека в культуру, а значит и в общество, в производство и т.д., настолько Россия будет иметь возможностей включиться на равных, достойных условиях во всемирный исторический процесс.
В этом смысле вопреки негативным социокультурным чертам России, к сожалению, укореняющимся, в том числе «благодаря» рыночным отношениям с их диктатурой денег (больших и малых) и частного интереса, императив социальной справедливости вновь обретает импульс социального прогресса. В условиях, когда рыночные формы глобализации выталкивают целые страны и даже континенты из гуманистического, социального прогресса и мировой истории, такой же сценарий не исключен и в отношении России, несмотря на то, что за последнее время российское государство удерживает существенные позиции в международных отношениях. Этого еще недостаточно для того, чтобы обращать блага глобализации, единого информационного пространства в ресурсы развития. Здесь необходимо разворачивание созидательной энергии народа, образовательного и культурного потенциала всех граждан страны, а не отдельных классов или групп. А таковой Россия может быть — творческой, созидательной и действенной, ломоносовской [17, 10]. Более того, сегодня опыт стран Латинской Америки (для которых индустриальное развитие намного актуальнее, чем для нас) показывает, что вне развития человеческого потенциала, низовых самоуправляющихся общественных организаций и движений, где человек формируется не как обыватель-профессионал, а как созидающий субъект, активист защиты окружающей среды, трудящийся и пр., практически нельзя продвинуться в вопросе реального экономического и промышленного развития.
В этой связи не ставя вопроса о социальной справедливости, как о стимуле политики реиндустриализации, ее приоритете, мы едва ли будем способны возобновить хозяйственно-экономический потенциал страны. И потому столь необходимы изменения на уровне человека, а значит на уровне культуры, содержания общественных отношений, тесно переплетенных с решением вопроса о социальной справедливости. Именно такой вектор развития будет способен переломить ситуацию отсутствия мотивации к производящему труду, к творчеству, ситуацию безответственности и бескультурья и т.п. В противном случае, без противопоставления губительному единству отношений эксплуатации и отчуждения, порождаемых властью рынка, с одной стороны, и форм общественного сознания и поведения, которые несет в себе патерналистская социокультура, с другой стороны, гуманистической и справедливой альтернативы созидания, нельзя предсказывать масштабные результаты модернизации страны. Автор не имеет ввиду слом социокультурных особенностей и национальной специфики России, ее народа, напротив, подразумевает взаимодействие тех черт российской культуры, ментальности, которые близки к императивам социальной справедливости и гуманизма. В конечном итоге, человек создается не для экономики и роста показателей промышленного производства, а наоборот, хозяйственная система страны должна быть обращена в сторону человека. В этом смысле нам необходимо обратиться к тем практикам в нашей собственной истории, а также к современному опыту других стран, где низовая самоорганизация и самоуправление работников производства превращают человека не в часть средств производства, а, напротив, в субъекта, для которого создается и существует хозяйственная система и экономика. |
| |
|
|
