|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (59), 2016 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ. ПРОБЛЕМЫ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ ЕВРАЗИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ | | | Кульков В. М.
профессор кафедры политической экономии экономического факультета
Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова,
доктор экономических наук
| |
| | | | | Статья исходит из наличия ограничений принципа универсализма и целесообразности формирования евразийской политэкономии. Анализируются конкретные направления ее разработки: евразийское расширение общей политэкономии, особая ветвь политэкономии, роль в отражении интеграционных процессов на евразийском пространстве. Раскрывается соотношение стандартной и национальной экономических систем, формулируются черты евразийской экономической модели | | Ключевые слова: политическая экономия, евразийская политэкономия, национальная экономика | | УДК 330.101; ББК 65.01 Стр: 34 - 38 |
Инициированная на страницах журнала «Проблемы современной экономики» дискуссия о евразийской политэкономии интересна, важна и перспективна. Хотелось бы внести свою лепту в идущее обсуждение.
Евразийский (как бы «территориальный») ракурс закономерно ставит вопрос, не нарушается ли в данном случае присущий научному знанию принцип универсализма. Да, политэкономия, как и экономическая теория в целом, позиционирует себя как универсальная наука, формулирующая общие, универсальные выводы. Однако надо видеть и ограничения в действии указанного принципа, не позволяющие оторвать выводы науки от действительности и превратить их в догмы. Основными из этих ограничений являются следующие три. Первое можно назвать научно-парадигмальным: разные научные школы и парадигмы по-разному трактуют одну и ту же область анализа (наиболее выпуклый пример: марксистская и неоклассическая трактовки одной и той же сферы рыночной экономики). Другое ограничение можно определить как стадиально-историческое: различные государства реально находятся на разных ступенях исторического развития и их экономики объективно далеки от однообразия. Еще одно ограничение может трактоваться как национально-пространственное: набор национально-специфических (тем более, уникальных) факторов, имманентных данной стране, может порождать последствия, которые не вписываются в стандартные (универсальные) рамки. Проблематика евразийской политэкономии должна учитывать отмеченные ограничения принципа универсализма, хотя формы этого учета могут быть различными в разных направлениях реализации евразийского компонента.
Разработка евразийской политэкономии, как нам видится, имеет несколько перспективных направлений: 1) евразийское расширение пространства политэкономии в целом; 2) евразийская политэкономия как особая ветвь политэкономии в русле «национальной политэкономии», противопоставляемой «космополитической экономии»; 3) евразийская политэкономия через призму интеграционных процессов на евразийском пространстве.
Представим картину реализации всех этих трех направлений.
1. Евразийское расширение политэкономии
Прежде следует определиться с некоторыми терминами: под политэкономией в целом (или общей политэкономией) будем понимать преимущественно ее классическую, точнее — классическо-марксистскую, версию, имеющую прочные традиции в России, да и в более широком евразийском пространстве; под евразийскими параметрами — либо общероссийское (в узком смысле), либо (в широком смысле) постсоветское пространство с его возможным дополнением с учетом контекста анализа.
Во-первых, евразийское расширение политэкономии можно представить в рамках известной логической структуры «общее (всеобщее) — особенное» (для большей ясности пока не добавляя сюда «единичное»). Универсальные законы экономики (в данном случае — рыночной или смешанной) выступают как всеобщее, а их евразийские формы проявления — как особенное. При этом надо исходить из того, что всеобщее лишь потенциально ведет к особенному, но реализация этого перехода обязательно предполагает возникновение предпосылок, отсутствующих в рамках всеобщего, — так называемых «посредствующих звеньев». В их качестве выступают многие неэкономические факторы (пространственный, геополитический, социокультурный (цивилизационный), исторический и иные факторы, весьма своеобразные в евразийском ареале, а также долгосрочные, жизненно необходимые цели развития. Можно найти немало примеров евразийского опосредования подобного рода. В частности, это может касаться характеристик воспроизводства (структура общественного продукта, пропорции распределения национального дохода, источники экономического роста и т.д.), экономической координации, собственности, хозяйственных форм и др.
Евразийская спецификация, как и спецификации других стран и региональных образований, могут облечься в форму особых моделей (разновидностей) отдельных фрагментов экономики и всей экономики. Среди них можно выделить структурные модели, характеризующие отдельные структурные сегменты экономики (модели финансовых рынков, банковских систем, рынков труда, предпринимательства, инновационных систем, социального партнерства и т.д.); функциональные модели (модели экономического роста, инвестиционного процесса, сбережений, национальные инновационные системы и т.д.); модели развития (трансформации, модернизации) и, наконец, более широкие национальные (и региональные) экономические модели, соотносимые с таким известными моделями, как либеральная (американская) модель, модель социального рыночного хозяйства (германская), социал-демократическая модель (шведская или скандинавская), модель регулируемого или корпоративного капитализма (японская).
Применительно к каждой из указанных классификаций можно зафиксировать своеобразие отдельных евразийских спецификаций, а в последнем случае обосновать облик евразийской экономической модели, для которой должны быть характерны такие черты, как:
— более значимая роль государства (включая стратегическое управление и планирование) по сравнению со «стандартными» рыночными экономиками;
— разнообразие форм собственности при важной роли государственной формы собственности (особенно в стратегически значимых отраслях);
— высокий уровень социальной ориентации экономики и консолидации общества;
— активный учет социально-духовных аспектов в экономической жизни, включая традиционные для евразийской цивилизации ценности, а также стимулы креативной деятельности;
— неоиндустриальная экономика, дополняемая передовой сферой воспроизводства и реализации человеческого потенциала;
— инновационно-ориентированная, диверсифицированная экономика при растущем влиянии высокотехнологичного сектора производства;
— высокая степень нацеленности финансово-кредитной сферы на решение задач развития;
— экономика, оптимально сочетающая степень своей открытости с суверенностью развития и реализацией национальных интересов.
Таковы возможные формы реализации евразийского расширения политэкономии, представленные через призму соотношения общего и особенного.
Второй аспект евразийского расширения можно трактовать в духе «политэкономического империализма». Указанное название представляет собой переиначивание термина «экономический империализм», уже давно применяемого неоклассической школой для обозначения активного (и надо сказать, довольно эффективного) распространения ею своих моделей, методологии и теории на разные сферы общественной жизни — как экономической, так и неэкономической.
У политэкономии (как у общей, так и у евразийской) тоже есть возможности экспансии, расширения своей «территории». То, чем она может «взять» — это богатейшее теоретико-методологическое наследие, которое сформировалось за многие годы преимущественно на классической и марксистской основе и которое при этом, долго «варясь» в особой цивилизационной среде, в заметной мере «обросло» евразийством. В структуре этого наследия имеются такие мощные инструменты, как системность анализа, акцент на сущностных свойствах и причинно-следственных связях, соединение процессов функционирования и развития, выделение этапов развития и их критериев и т.п. Особое значение имеют такие политэкономические черты, как взаимосвязь экономических отношений и производительных сил, детерминанты социально-экономического развития, характер и системная роль собственности, воспроизводственный подход, социальный ракурс анализа и др. Все названные характеристики, будучи примененными к разным современным областям, могли бы дать интересные и позитивные результаты, и надо этим активно пользоваться.
Указанное расширение имеет два аспекта: внутренний (внутри экономической теории) и внешний (экспансия в другие сферы жизни и науки).
Так, в период обострения кризисных процессов в экономике важную объяснительную и практическую роль могла бы сыграть свойственная не только общей политэкономии, но и евразийскому научному полю воспроизводственная трактовка кризисов. Политэкономия могла бы представить современную долговую экономику как специфическую сферу мультипликации фиктивного капитала и показать способность и необходимость экономики не допускать гипертрофии финансового сектора. Плодотворную подсказку для оценки характеристик современного «общества потребления» могла бы дать политэкономическая концепция товарного фетишизма с ее указанием на «овеществление» экономических отношений с ее евразийским дополнением относительно того, что «евразийскому хозяйству всегда был присущ сложный ансамбль личных, а никак не вещных иерархий и взаимозависимостей» [1]. Большие возможности открываются при объяснении привычных для России и других евразийских стран экономических деформаций, а также широко распространившихся в современной общественной жизни всякого рода «симулякров» через призму известной из политэкономии идеи «превращенных форм», а также (в другом разрезе) присущих евразийскому полю традиционных ценностей. И такого рода примеров актуального и перспективного приложения сил политэкономов можно найти немало.
Но политэкономия способна расширить свое поле и через экспансию во внешние сферы. Однако для этого она должна смелее входить в новые области, которыми раньше пренебрегала, высокомерно считая их предметом других наук и тем самым проигрывая здесь фронтальному наступлению неоклассики. Для преодоления этого укрепившегося за многие годы недостатка необходимо больше внимания уделять междисциплинарным вопросам, уходить от узкоэкономического подхода, учиться использовать политэкономический инструментарий для анализа разных сфер жизни. Евразийское расширение политэкономии должно, в первую очередь, затронуть проблематику «пространственной экономики», связанную с ролью географического (территориального) фактора. Мейнстрим сумел войти в эту сферу, вроде бы традиционно принадлежавшую конкретно-экономическим отраслям знания. В итоге появилась «новая экономическая география». В этих и близких рамках развивается концепция «географического распределения экономической активности»; разрабатываются модели пространственной конкуренции как особой формы несовершенной конкуренции; сформулирована идея «пространственного экономического равновесия» и т.п. Политэкономия же здесь не проявляла активности, хотя для нее здесь открывался широкий фронт работы — и в особенности, в части трактовки единого экономического пространства на евразийской территории через призму исповедуемого ею системного подхода. Тут возникают такие интересные для политэкономов вопросы, как время и пространство в экономике, их специфика в разных цивилизационных и формационных условиях; однородность и пространственная модификация экономических отношений, их плотность и насыщенность на разных территориях, пространственная целостность национального воспроизводства, экономическая безопасность территории и т.п. Конкретизация, систематизация и развитие указанных характеристик позволили бы евразийской политэкономии выйти на оригинальные и важные научные и практические результаты. Стоит отметить, что уже появляются идущие в этом направлении интересные разработки спецификации категории времени применительно к евразийскому пространству [2].
Конечно же, имеются и другие подобного рода примеры политэкономической экспансии в различные сферы, что свидетельствует о том, что «политэкономический империализм» мог бы принести богатые плоды. Но это требует активной и профессионально грамотной работы, современного взгляда на жизнь. Идея евразийской политэкономии, как нам видится, представляет собой перспективный вариант таких усилий.
2. Евразийская политэкономия как особая ветвь политэкономии
Евразийская политэкономия может быть представлена не только как расширение (спецификация) общей политэкономии в ее сложившемся классическо-марксистском наполнении, но и как особая ветвь политэкономии. И здесь исходной теоретической основой могли бы послужить идеи Ф.Листа и немецкой исторической школы. Стоит указать на то, что в этом году исполняется юбилей — 175-летие со дня выхода в свет (1841 г.) работы Листа «Национальная система политической экономии». По нашим ощущениям, вряд ли это событие будет как-то отмечено и нашей, и западной научной общественностью, хотя бы потому, что указанное сочинение и его идеи ни в тот период, ни в наше время не вписываются в рамки мейнстрима. Между тем, идеи этой работы не могут быть сведены к узкострановым германским проблемам середины XIX века, касающимся поиска преодоления отсталости страны по сравнению с вырвавшимися вперед соседними европейскими странами. Их значение, на самом деле, значительно шире, именно этим они и ценны. Эти идеи позволили сформировать особый взгляд на экономическую жизнь и на ее научное отражение, увидеть особый ракурс экономики, выработать то направление политической экономии и в целом экономической теории, которое можно обозначить как национально ориентированный подход. Стоит отметить, что многие российские ученые второй половины XIX-начала XX веков были приверженцами Листа и возникшей в Германии исторической школы, включая двух известных руководителей кафедры политэкономии Московского университета И.К. Бабста и А.И. Чупрова, а также известного экономиста-теоретика и практика С.Ю. Витте. В идеях Листа и исторической школы они видели возможность выработки национально ответственной стратегии развития страны, экономического возрождения России.
В современной научной литературе уже был использован термин «новая национальная экономическая теория» («New National Economic Theory») [3] применительно к современным российским национально ориентированным разработкам (правда, с критическим акцентом, но это, так скажем, дело привычное). Сам по себе указанный термин не вызывает возражений, хотя исторически более логичным выглядело бы обозначение «новая национальная политическая экономия», имея в виду связь с тем направлением политэкономии, которое в свое время у Листа получило название «национальной политической экономии». Лист в своей одноименной работе сформулировал ряд принципиальных положений, заложивших основы национально ориентированного подхода в политэкономическом анализе. Среди них (используя в данном случае и листианские термины, и современные выражения):
— выделение «национально-экономических отношений», вбирающих в себя все богатство национальной хозяйственной жизни;
— признание «особых законов управления национальным хозяйством» как целым;
— приоритет «общей пользы» (народнохозяйственного интереса);
— примат методологического холизма как антитеза «разрушительного индивидуализма»;
— расширенная трактовка производительных сил, включающая в состав последних всей совокупности национальных «общественных условий»;
— представление о хозяйствующих субъектах (домохозяйствах) не только как о производителях и потребителях, но и как о «гражданах государства»;
— разграничение «теории производительных сил» и «теории ценности», «могущества нации» и богатства, общенациональных и коммерческих интересов;
— суверенность национальной экономики;
— инкорпорирование в хозяйственную систему страны целей национального развития, национальной экономической безопасности, национально-государственных интересов.
Соотношение национально ориентированного подхода и универсальной экономической теории в терминологии Листа звучало как разграничение «экономии политической, или национальной», которая «учит, каким образом данная нация ... при наличности особых национальных отношений может сохранять и улучшать свое экономическое положение», и «экономии космополитической» [4, с.116]. Укоренившиеся в сознании многих поколений политэкономов представления об эмпиризме немецкой исторической школы не учитывают того, что, во-первых, Лист позиционировал свои идеи именно в политэкономическом пространстве, указывая на ключевую роль производительных сил и «национально-экономических отношений»; во-вторых, эти идеи не выхолащивали политэкономическую теорию, а нацеливали ее на более тесную связь с реальностью; в-третьих, не доведя свое исследование до строгой логической системы, Лист придал мощный импульс продолжению и осовремениванию этой работы в рамках национально ориентированного подхода.
В наиболее общем виде смысл указанного подхода заключается в необходимости учета и теоретического отражения всей совокупности национально-специфических условий, присущих стране (или группе стран). Автор в своих работах детализировал его черты [5]. Базовой характеристикой такого похода выступает национальная экономическая система, которая предстает как система экономических отношений в единстве с присущими стране экономическими и неэкономическими, внутренними и внешними факторами, отражающую воздействие всех этих факторов на экономику страны, обеспечивающую ее устойчивое функционирование и развитие, поддержание жизнедеятельности и расширенного воспроизводства на национальной территории и реализующую стоящие перед страной долгосрочные цели развития и национальные интересы. Объективными предпосылками национальной экономической системы выступают, во-первых, уровень развития и характер национальных производительных сил (экономических факторов); во-вторых, национально-специфические «неэкономические» факторы (природно-климатический, географический, геополитический, цивилизационный и другие), в-третьих, жизненно необходимые (а поэтому объективные) долгосрочные цели национального развития (среди них — суверенность развития, глубокая модернизация производства, «сбережение народа», сохранение территориальной целостности, единого экономического пространства и т.п.). Категориально данную зависимость можно обозначить как закон соответствия национальных экономических отношений уровню и характеру национальных производительных сил, национально-специфическим факторам и целям национального развития.
Характеристиками национальной экономической системы, в отличие от стандартных экономических систем, описываемых общей политэкономией и общей экономической теорией универсалистского типа, являются следующие черты:
— опосредованность системы всей совокупностью особенных факторов и целей национального развития (об этом уже говорилось выше);
— многогранность и интегральность национальной системы, которая комплексно включает в себя элементы разных стандартных систем (формаций, форм хозяйства, техноэкономических ступеней и др.) с их специфическим для страны выражением и соотношением;
— признание особого значения цивилизационного фактора: в определенной степени национальную экономическую систему можно считать проекцией локальной цивилизации (в нашем случае — евразийской цивилизации) на экономику;
— смешанный характер национальной экономической системы, в которой смешанность выражается в сочетании разных сторон различных классификаций экономики, а именно в формационной, формохозяйственной, технологической, институциональной «смешанности», специфицированной историческими, цивилизационными и другими особенными условиями; к тому же для национальной экономики значимы и самоценны все реально существующие в стране экономические элементы и формы, какими бы периферийными и неперспективными они ни казались с позиции господствующей универсальной системы (это, в частности, нетоварный уклад, разного рода «эксполярные» хозяйственные формы и т.п.). Перебрасывая «мостик» от отмеченной «смешанности» к евразийской политэкономии, согласимся с тем, что «реализация евразийского политэкономического проекта возможна лишь в концептуальных рамках экономической неоднородности хозяйственной организации общества» [6].
Представленная таким образом национальная система шире, полнее и сложнее стандартной экономической системы. В структуру экономических отношений такой системы могут входить и национальные спецификации «общего» (об этом речь шла в предыдущей рубрике), но и существенные отклонения от универсальных характеристик, включая их деформации и даже нереализацию. При этом это такого рода деформации, которые вызваны не рыночной неразвитостью экономики, а устойчивыми и в этом смысле объективными российскими условиями. Это касается, в частности, характеристик рыночно-конкурентной среды: обусловливают ли российские (евразийские) условия известную по мейнстриму и западной практике «правильную» среду? или она обречена быть «неполноценной» по указанным параметрам, но национально оправданной? не является ли сама Россия и в целом евразийский ареал большим «провалом рынка»?
Относительно нереализации рыночных стандартов приведем пример с одним «объективным» законом рыночной экономики, известным со времен английской классической политэкономии — законом сравнительных преимуществ. Казалось бы правильный теоретически, он, будучи осуществлен в реальности, закрепит отставание стран с неразвитой рыночной экономикой (на это, кстати, обращал внимание еще Лист), усиливая, в частности, их сырьевой характер, что очень актуально для современной России. Таким образом, получается, что реализация якобы «универсального» закона объективно противоречит национальным целям и интересам и не может быть в силу этого принята национальной системой.
Особенностью национальной системы является и наличие в ней «национальных экономических законов» [5, с.87], которые свойственны только данным национальным условиям и в силу этого не относящихся к «стандартным» законам и даже национальным спецификациям последних. К примерам такого рода можно отнести устойчивую потребность более сильного участия государства в России (в Евразии) независимо от исторически господствующего типа отношений. Роль государства в этой экономике нельзя объяснить обычными провалами рынка или вывести из кейнсианской или марксистской теорий — она продуцируется, прежде всего, уникальными национальными условиями, представляя собой единство экономической, социальной и цивилизационной сторон. Государство здесь имеет не только экономическую и политико-правовую природу, но и цивилизационную. Стоит отметить и такие своеобразные формы, свойственные евразийскому полю, которые выдвигались в ходе дискуссии о евразийской политэкономии: «специфический евразийский продукт как единство капитала и плана» [7], «рукотворные начала хозяйственной жизни» и «большие проекты развития» [1], «экономическая структура сотрудничества» и «особая роль коллективного производства» [6] и др. Следует обратить внимание и на то, что исторически в России, на евразийском пространстве складывалось не столько потребительское («обменно-полезностное»), сколько производственное сообщество, в котором на первый план объективно выдвигаются задачи формирования материально-технической базы суверенного развития и экономической безопасности, как и социальной консолидации на основе трудовой морали и справедливости. В итоге складываются черты уникального типа экономики.
Таким образом, в структуру экономических отношений национальной системы (иначе говоря, системы «национально-экономических отношений») в рамках данной интерпретации будут входить не только национальные спецификации универсальных отношений (законов), но и отклонения («деформации») последних, национальные экономические законы, а также их разного рода взаимодействия. Отметим, что термины «национальная» и «евразийская» применительно к системе используются здесь пока как синонимы.
Именно экономическая система такого рода будет адекватной формой выражения предмета евразийской политэкономии как особой ветви политэкономии.
В методологическом аспекте евразийская политэкономия опирается на методологию холизма («методологического коллективизма»), противостоящую господствующему в мейнстриме методологическому индивидуализму. Беря за исходную точку целое, а не целеустремленную деятельность отдельных хозяйствующих субъектов данная методология фиксирует внимание на единстве (целостности) национальной экономики, на общенациональных целях и интересах.
Евразийская политэкономия также должна вбирать в себя особенности национального (в нашем случае — евразийского) экономического мышления, в значительной мере восходящего к цивилизационным основам, к социокультурным ценностям, к своеобразию национальной хозяйственной жизни. К специфике российской (евразийской) экономической мысли можно отнести: комплексное социо-духовно-экономическое восприятие действительности; ее нацеленность на широкое философско-мировоззренческое обоснование экономических явлений и процессов; включение в анализ не только «сущего», но и «должного»; особое внимание к социальной стороне экономики, к социальной справедливости, к роли духовного и других неэкономических факторов; акцент на общенациональном (народнохозяйственном) уровне и трудовом характере экономики.
3. Евразийская политэкономия через призму интеграционных процессов
Третий аспект выражения евразийской политэкономии связан с самим фактом наличия разных стран на евразийском пространстве, а также с интеграционными процессами, реализующимися на этом пространстве. До сих пор мы абстрагировались от этого факта, предлагая самому читателю ориентироваться на контекст анализа и привязывая евразийские координаты чаще всего к российским. При расширении этих координат мы выходим вначале на постсоветское пространство, а в его рамках — на интеграционное объединение ЕАЭС (Евразийский экономический союз), в котором дух евразийства весьма ощутим, что может эффективно проявиться и в сфере политэкономии. Следующее возможное расширение выводит нас за пределы постсоветского пространства — видимо, в пространство ШОС (Шанхайской организации сотрудничества), где присутствуют и Китай, и страны Южной Азии. Здесь может сложиться интересная ситуация в контексте нашего вопроса о евразийской политэкономии: с одной стороны, будут трудности отстаивания и расширения привычного для нас евразийства в условиях цивилизационной и экономической самобытности и мощи указанных стран; с другой стороны, здесь открываются возможности консолидации мощного потока незападной экономической мысли, способной к оригинальным выводам и рекомендациям и в которой евразийская политэкономия могла бы занять достойное место. Уместно в этой связи вспомнить соотношение Вашингтонского консенсуса и Пекинского консенсуса как альтернативных наборов рекомендаций по развитию экономик: если первый сделал акцент на либерализацию экономических отношений, приватизацию госактивов, финансовую стабилизацию, то второй ориентировал страны на обеспечение сильного государства, развитие реального сектора экономики, расширение производственных инвестиций, развитие человеческого капитала. Возможно, именно здесь наметился прообраз будущего разлома мировой экономической мысли и самой экономической реальности. Но пока не будем идти так далеко и сосредоточим внимание на более осязаемых границах евразийского пространства. Как здесь может проявить себя евразийская политэкономия?
Первый путь — дополнение «общего (всеобщего)» и «особенного» «единичным», от которого мы до сих пор по большому счету абстрагировались. Тогда последовательность будет такой: универсальное — евразийское особенное — национально-страновое. Вторая итерация во многом аналогична первой, а, следовательно, ее воплощение не должно составить труда. Это касается как расширения общей политэкономии за счет национальных спецификаций, так и наполнения евразийской политэкономии как особой ветви политэкономии, проанализированных в двух предыдущих рубриках статьи. Особый вопрос состоит в разработке соотношения основ единой евразийской экономической модели и национально-страновых моделей. Трудности здесь состоят в том, как конкретно соотнести евразийское и национально-государственное, тем более в силу разной укорененности евразийского компонента в разных странах и порой болезненного отношения к возможному размыванию национальной идентичности из-за ее привязки к определенному, более широкому основанию.
Второй путь связан с методологией интерпретации соотношения национальных и интеграционных пространств. Этот вопрос привлекает большое внимание современных европейских исследователей, активно размышляющих над тем, что будет представлять собой объединенная Европа: совокупность национальных государств, единое государство или что-то другое? Так, немецкий социолог У.Бек оперирует понятиями «методологический национализм», «методологический универсализм» и «новый методологический космополитизм», пытаясь придать последнему из них синтетический характер. Если первый подход делает акцент на различиях по оси «внутри — снаружи», а второй — нивелирует различия, проводя грань по оси «выше — ниже» и принося в жертву «особость других предполагаемому универсальному равенству», то третий (в отличие от двух первых подходов и от традиционного понимания космополитизма) реализует себя как «и то, и другое», сочетая признание различий с интеграцией на основе неких общих, объединяющих ценностных форм. По автору, такой «космополитизм нуждается в новых концепциях интеграции и идентичности ... ищет возможности, чтобы прийти к универсальному признанию различий» [8, s.18–19]. При этом «новый космополитизм» отмежевывается от универсализма, от либерального мейнстрима, старается выйти на новое сочетание общего и особенного или особенного и единичного. Он признает страновые и культурные различия, но не абсолютизирует их, а пытается найти такое признание этих различий, которое опирается на систему объединяющих, интегральных форм. В таком понимании Европа уходит и от федеративного сверхгосударства, в котором нет места национальным государствам-членам, и от рыхлого союза государств, в котором нет по-настоящему единой Европы, и в итоге она может стать подлинной «Европой многообразия». Иначе говоря, реальностями выступают и особенное (общеевропейское), и единичное (национально-государственное), и ни одного их них не должно подавлять друг друга.
Указанный ракурс анализа весьма перспективен и применительно к постсоветскому евразийскому пространству. При этом, конечно, нужно принимать во внимание особое состояние этого пространства по сравнению с Европейским Союзом — по истории, цивилизационным и геополитическим особенностям, по реально сформировавшейся в еще едином государстве и не утратившей своего значения общей системе ценностей, по сохранившимся воспроизводственным взаимосвязям национальных экономик и др., которые и могут составить общий евразийский каркас, сочетаемый со специфическими национально-страновыми характеристиками.
Третий аспект касается того, как интеграционные процессы влияют на базовые характеристики национального хозяйства, на национальную экономическую модель, на реализацию категорий политэкономии. Будет интересно вновь обратиться к германскому опыту. В этом ракурсе отметим работу немецких исследователей социального рыночного хозяйства Х.Ламперта и А.Боссерта (это уже 17-е издание их книги), в которой они показывают, как меняется экономический и социальный порядок Германии в рамках Европейского Союза [9]. В центре ее внимания — изменения, которые претерпевают экономические категории (по сути, базовые категории национальной системы), отдельные блоки и уровни национальной экономики в условиях вхождения страны в более широкое, общеевропейское пространство. Фиксируются качественные изменения таких национальных «порядков» (термин, применяемый в ФРГ согласно «теории порядков»), как порядок собственности, денежный, валютный и финансовый порядок, трудовой и социальный порядок, конкурентный порядок, внешнеэкономический порядок и др. Показывается, что происходит с национальной моделью социального рыночного хозяйства в целом, какие возникают ограничения для нее в интеграционном поле, какие вопросы требуют коррекции и пересмотра. Возникает вопрос о том, как она сможет существовать в рамках нарождающейся общеевропейской модели: растворится ли в последней или сохранит своеобразие и в каких пределах. Это очень важный ракурс исследования, и его использование в анализе влияния постсоветских интеграционных процессов на национальные экономики может стать важной функцией евразийской политэкономии.
Таковы наши соображения по вопросу координат евразийской политэкономии. Из них вытекают следующие выводы. Основания для формирования евразийской политэкономии имеются. Направления и формы ее реализации просматриваются: в данной статье мы указали на три из них. Не претендуя на всеохватность, евразийская политэкономия может занять свое место в структуре экономической теории. Она способна укрепить связь теории с практикой, стать важным фактором социально-экономического, научно-интеллектуального и духовного возрождения, усилить интеграционные процессы на евразийском пространстве. |
| |
|
|
