|
| | | | Проблемы современной экономики, N 4 (64), 2017 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ. ПРОБЛЕМЫ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ ЕВРАЗИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ | | | Газизуллин Н. Ф.
главный редактор журнала «Проблемы современной экономики»,
профессор Санкт-Петербургского государственного экономического университета,
доктор экономических наук,
заслуженный деятель науки Республики Татарстан
Газизуллин Ф. Г.
профессор кафедры экономической теории и управления ресурсами
Казанского национального исследовательского технического университета (КАИ) им. А.Н. Туполева,
доктор экономических наук
Ведин Н. В.
профессор кафедры экономической теории
Казанского национального исследовательского технического университета - КАИ им. А.Н.Туполева,
доктор экономических наук
| |
| | | | | В статье рассматриваются основополагающие вопросы, составляющие контуры формирования евразийской политической экономии, а также методы познания новой социально-экономической реальности: конкретно-исторической, единство исторического и логического, синтез социально-экономического и этнического феноменов. На основе проведенных исследований делается вывод об исторической востребованности создания евразийской политической экономии и как существенной части политической экономии в широком смысле, и как теоретической базы расширения и углубления евразийской интеграции | | Ключевые слова: западный и восточный типы хозяйствования, концепция «евразийство», евразийская экономическая интеграция, Евразийский экономический союз, евразийская политическая экономия | | УДК 330.101 Стр: 41 - 45 |
Введение
Постановка вопроса и разработка проблем формирования евразийской политической экономии берет свое начало с обсуждений на заседаниях философско-экономического семинара, организованного на базе журнала «Проблемы современной экономики» (проводится с 2004 г.) и последующего отражения результатов дискуссии, мнений и точек зрения в тематическом разделе «Проблемы самоопределения евразийской политической экономии», начиная с № 1 (2015). В последующих номерах журнала: № 3 (2015); № 4 (2015); № 1 (2016); № 2 (2016); № 3 (2016); № 4 (2016); № 1 (2017); № 2 (2017) развернулось всестороннее обсуждение данной проблемы, в котором приняли участие около 50 авторов из разных вузов России и других государств Евразийского экономического союза.
Широкий научный резонанс проблема формирования и развития евразийской политэкономии получила на Втором Московском международном политико-экономическом конгрессе и Втором Санкт-Петербургском международном экономическом форуме, где работали специальные секции, на которых обсуждались данные вопросы.
Логическим продолжением стало издание первого в России фундаментального учебника «Евразийская политическая экономия», подготовленного кафедрой Общей экономической теории и истории экономической мысли Санкт-Петербургского государственного экономического университета под редакцией И.А. Максимцева, Д.Ю. Миропольского, Л.С. Тарасевича [1]. В предисловии к нему, написанном Председателем Государственной Думы Федерального Собрания РФ С.Е. Нарышкиным, сказано: «Учебный курс «Евразийская политическая экономия», разработанный коллективом авторов Санкт-Петербургского государственного экономического университета», производит впечатление своей основательностью, системностью и доступностью изложения.
Разумеется, первый, еще экспериментальный, курс не может не иметь недостатков. Однако мы надеемся, что реальное преподавание этого курса в СПбГЭУ и других вузах позволит авторскому коллективу постепенно его совершенствовать. В любом случае можно констатировать, что процесс евразийской интеграции получил серьезный теоретический импульс дальнейшего развития» [2, с. 18–19].
Все вышеизложенное свидетельствует о том, что перед научной экономической общественностью стоит очень серьезная задача по разработке теоретических основ евразийской экономической интеграции, которые: во-первых, должны адекватно отражать современные реалии и одновременно выполнять прогностические функции; во-вторых, стать методологическим базисом разработки экономической политики евразийской интеграции и ее реализации через всю систему отраслевых и прикладных экономических наук; в-третьих, внести существенный вклад в решение задачи создания политической экономии в широком смысле, включая обоснование разумного баланса между планом и рынком на современном этапе исторического развития.
Экономический строй евразийского мышления
Евразийская доктрина — это сравнительно новая, находящаяся на стадии разработки, многоаспектная теория. Первичным структурным элементом и одной из основных ее составляющих является евразийское направление экономического мышления.
Мышление есть активный процесс, система умственных операций. Мыслительный процесс проходит две ступени. На первой — в исследуемом объекте выделяются главные признаки, черты, свойства, явления. На второй — на основе их синтеза формируется теоретическая модель явления. Происходит восхождение от абстрактного мышления к конкретному. Мышление научно, диалектично, если оно схватывает логику вещей в движении, взаимодействии и противоречивом единстве. Суть мышления единая, где бы оно не происходило (не совершалось). А вот формы его проявления могут быть различными. Это зависит от специфики (особенностей) объекта исследования. Диалектика процессов, изучаемых экономистом, отлична от диалектики процессов, исследуемых физиком, врачом, инженером, педагогом, экологом и т.д. В этом ключе можно говорить об экономическом, инженерном, врачебном, педагогическом, экологическом мышлении.
Мышление сегодня призвано, на основе достижений науки и техники, социальной практики, обогащать и развивать экономическую теорию, ее научно-понятийный аппарат. Вырабатывать новый стиль мышления, позволяющий грамотно и эффективно управлять социально-экономическими, научно-техническими и общественно-политическими проблемами. Таким стилем мышления является инновационный. Мышление будет инновационным, если оно ориентируется на превращение происходящих в различных сферах общественной жизни позитивных изменений в ключевой фактор успеха роста. Экономическое мышление отражает особенности общественного производства, обмена, распределения и потребления благ, специфику поведения хозяйствующих субъектов — государств, предпринимательского корпуса и домохозяйств в сфере экономической деятельности.
Логика и содержание экономического мышления включает ответы на следующие вопросы: чем, как и ради каких интересов совершаются те или иные процессы. Отсюда структурными элементами мышления выступают: а) научно-понятийный аппарат; б) умение системно оперировать адекватными времени понятиями, категориями и законами; в) нацеленность на высокий конечный результат. Социальное содержание структурных элементов мышления, как и самой структуры, зависит от характера и природы социально-экономической системы общества.
Для лучшего понимания рассматриваемых в статье вопросов становления евразийского вектора мышления целесообразно обратиться к отдельным периодам развития экономической теории, ее эволюции как к дополнительному фактору обоснования (подтверждения) объективности и закономерности процессов евразийской экономической интеграции, формирования Евразийского экономического союза и необходимости их отражения в евразийской политической экономии.
С точки зрения формализации экономических отношений и формирования экономического мышления наиболее плодотворным периодом является ХVIII век, особенно его вторая половина. В это время происходит становление классической политической экономии. Выходит в свет выдающийся труд Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776 г.) [3]. Мировая общественность его оценила не только как фундаментальную работу, но и как универсальную. То есть применимую во всех государствах и исторические отрезки времени. Жизнь, однако, не подтвердила такой радужный прогноз. Слишком различными оказались исторические условия и хозяйственная жизнь в отдельно взятых государствах. Например, в Англии и Германии. Эмпирическим материалом для экономического анализа Адаму Смиту, а также Карлу Марксу, как известно, послужила промышленность Англии. Веками существовавшая как цельное, единое государство и пережившее в последней трети ХVIII века первую промышленную революцию, завоевавшее статус «мастерской мира».
В иных исторических, общественно-политических и социально-экономических координатах находилась Германия. Процесс объединения княжеств в единое государство — Германию, завершился лишь в середине ХIХ века под руководством Отто Бисмарка. Производительные силы страны в разы уступали английским и у немецких ученых, политических и общественных деятелей были серьезные основания не соглашаться с принципом универсальности учения Адама Смита.
Рельефно и аргументированно это получило отражение в трудах представителей немецкой исторической школы. Так, в работе Фридриха Листа «Национальная система политэкономии» (1841 г.) [4] сформулирован ряд принципиальных положений, раскрывающих особенности, специфику развития хозяйственной и общественно-политической жизни Германии и ее национальных интересов. К ним, в частности, были отнесены: особые национальные экономические отношения, вбирающие в себя все богатство национальной хозяйственной жизни; признание особых законов управления национальным хозяйством как целым; приоритет «общей пользы» (народно-хозяйственного интереса); примат методологического холизма; представление о хозяйствующих субъектах (домохозяйствах) не только как о производителях и потребителях, но и как о «гражданах государства»; суверенность национальной экономики; включение в хозяйственную систему страны целей национального развития, национальной экономической безопасности, национально-государственных интересов.
Среди ученых дореволюционной России было немало приверженцев исторической экономической школы (в том числе заведующие кафедрой политической экономики МГУ им. М.В. Ломоносова И.К. Бабст и А.И. Чупров). Да, существует определённая созвучность с ними тех учёных современности, кто выступает за приоритет национальной политической экономии.
Критическое отношение к принципу универсализма классической политической экономии, к проблеме универсализма, в дальнейшем получило своё воплощение в концепции «Евразийство», сформировавшейся усилиями русских ученых-эмигрантов в 20–30-х гг. ХХ века. Вдохновителями нового мировоззрения явились князь Н.С. Трубецкой, П.А. Сувчинский, П.Н. Савицкий, Н.И. Алексеев, Л.Н. Гумилёв. Они считали, что евразийская цивилизация соединяет опыт Европы и Азии, и тем отличается как от евроатлантической, так и от конфуцианской цивилизаций.
Евразийская экономика — это и территориальное понятие, и культурно-исторический тип хозяйства. Она отличается от западной структуры экономики, методов её организации и ведения. Последней свойственны такие принципы как методологический индивидуализм, рыночное регулирование, погоня за прибылью. Восточный же тип хозяйствования основывается на методологическом холизме (коллективизме, частные интересы подчиняются общественным), планировании, нацеленности на решение социальных задач, повышении благосостояния населения, качества его жизни.
Вторая половина ХХ и начала ХХI веков отмечены в мировой экономике резкой интенсификацией процессов интеграции и глобализации, созданием региональных и межрегиональных экономических союзов. В этом ряду особое место занимает Евразийская экономическая интеграция и процесс формирования Евразийского экономического союза. Профессор кафедры политической экономии МГУ им. М.В. Ломоносова В.М. Кульков через проблему соотношения общего и особенного весьма прозорливо определяет основные составляющие облика евразийской экономической системы, евразийской экономической модели. Они таковы: более значимая роль государства (включая стратегическое управление и планирование), по сравнению со «стандартными» рыночными экономиками; разнообразие форм собственности при важной роли государственной формы собственности (особенно в стратегически значимых отраслях); высокий уровень социальной ориентации экономики и консолидации общества; активный учёт социально-духовных аспектов в экономической жизни, включая традиционные для евразийской цивилизации ценности, а также стимулы креативной деятельности, неоиндустриальная экономика, дополненная передовой сферой воспроизводства и реализации человеческого потенциала; инновационно-ориентированная, диверсифицированная экономика при растущем влиянии высокотехнологического сектора производства; высокая степень нацеленности финансово-кредитной сферы на решение задач развития; экономика, оптимально сочетающая степень своей открытости с уверенностью развития и реализацией национальных интересов [5, с. 34–38].
Указанные составляющие конструкции евразийской экономической модели являются структурными элементами формирующейся евразийской политической экономии, новым разделом, направлением в экономической теории, составляющей содержание экономического мышления. Отсюда образование нового, евразийского вектора в современном экономическом мышлении. В системе научных основ управления развитием Евразийского экономического союза стратегическое значение приобрел международный форум «Евразийская экономическая перспектива», инициированный руководителями Парламентов государств Евразийского экономического союза. Основные его идеи, выводы и рекомендации, сделанные предложения на разных площадках его проведения (Санкт-Петербург, Москва, Минск, Астана, Бишкек, Ереван, Казань) отражены в журнале «Проблемы современной экономики», начиная с № 3 (2013), а также в специально выделенной рубрике на сайте журнала — Международный форум «Евразийская экономическая перспектива».
Особое значение имело первое совещание спикеров Парламентов стран Евразии «Межпарламентское сотрудничество в интересах совместного благополучия стран Евразийского региона в XXI веке», состоявшееся в Москве 19 апреля 2016 г., в котором участвовали руководители Парламентов всех 19 государств Евразии, где проживает 3/4 населения мира, на долю которых приходится 1/3 мировой экономики. Оно продемонстрировало общее видение будущего Евразии, как единого пространства мира, социальной справедливости, сотрудничества и взаимодействия, общих ценностей и равных возможностей. На этом историческом совещании были очерчены проблемы, предложены механизмы их разрешения, определены задачи поступательного движения. Показано, что эффективная реализация выработанных направлений евразийской экономической интеграции предполагает освоение новых экономических механизмов взаимодействия между государствами с учётом меняющихся экономических и политических условий (материалы совещания и итоговое заявление опубликованы в № 2 (2016) журнала «Проблемы современной экономики», а также представлены на сайте журнала в рубрике «К Большой Евразии»).
Очень точно цель, смысл и перспективы развития Евразийского экономического союза, равно как и евразийского экономического мышления сформулированы профессором Н.И. Атановым в статье «Евразийская доктрина в практической реализации и в перспективах развития», с которыми мы полностью солидаризируемся: «....Исходя из вклада России в мировую и евразийскую цивилизацию за тысячелетнюю историю социальной, политической и экономической эволюции можно заключить, что создание Евразийского экономического союза — это не дань модному интеграционному течению и не только реакция на современные глобальные вызовы, а возросшая историческая самоценность, которую следует содержательно наполнять и организационно обустроить. Евразийская идеология и политика для России, Белоруссии, Казахстана и других стран — членов ЕАЭС (настоящих и потенциальных) является единственным шансом не только для выживания, но и будущего восхождения на первую линию самых продвинутых мировых держав» [6, с. 6–12]. Здесь уместно отметить, что в 2004 г. в Федеральном справочнике была опубликована концептуальная статья Н.Ф. Газизуллина и Н.А. Черкасова «ЕврАзЭС: к единому экономическому пространству», в которой были определены и обоснованы содержание, этапы, отличительные черты и особенности механизмов углубления и расширения евразийской экономической интеграции. Основные положения данной статьи стали прогностическими и к настоящему времени большая их часть внедрена в практику межгосударственных отношений Евразийского экономического союза [7, с. 153–156].
Евразийская политэкономия как единство социально-экономического и этнического феноменов
Трудно было бы оспорить возможные возражения против самой формулы евразийской политэкономии, оставаясь в ее (политической экономии) предметных границах, как они были обозначены классиками и продолжают с некоторыми нюансами соблюдаться современными исследователями. Формационные универсалии, присущие марксистской политэкономии, и совершенное равнодушие к какому-либо историческому и социальному контексту, характерное для рыночной ортодоксии, сами по себе могут служить аргументом против политэкономической интерпретации евразийской идеи. И в этом отношении позиция исследователей должна быть, на наш взгляд, отрефлексирована.
Одной из характерных черт нормальной, по Т. Куну, науки является привлекательность для исследователей головоломных, но гарантированно решаемых с помощью апробированных инструментов задач, с одной стороны, и неприязнь к проблемам с непредсказуемым результатом, сомнительным, выходящим за привычные концептуально-методологические рамки, — с другой [8, с. 59–60]. Фактором непредсказуемости исхода данного интеллектуального проекта является этническая природа евразийского феномена, историю которого, как и историю любого этноса, согласно Л.Н. Гумилеву, «нельзя рассматривать так, как мы рассматриваем экономические отношения, политические коллизии, историю культуры и мысли» [9, с. 292]. Коллектив, в котором живет человек, «в зависимости от угла зрения, рассматривается то как социум, то как этнос» [10, с. 9]. И возможность междисциплинарной коммуникации между политэкономией как «социумной» дисциплиной и этнологией далеко неочевидна. Здесь существует опасность механического переноса признаков, характерных для одной сферы, в данном случае — этнической, на другую.
Вообще, на наш взгляд, имеет смысл избегать формационной идентификации применительно к такой тонкой материи, как этнос. В этом контексте представляется весьма плодотворной и перспективной в научно-практическом плане предложенная В.Т. Рязановым идея этно-экономических систем хозяйствования. Соответствующая концепция, по его мнению, может рассматриваться в качестве раздела общей экономической теории [11, с. 8–21]. В проявлениях особенного в экономическом развитии этническая спецификация занимает неэкономическую сферу, отличающуюся недетерминированностью хозяйственных процессов, основанных на ценностях и нормах поведения, характерных для данного этноса [12, с. 27–31]. Отметим здесь лишь то обстоятельство, что «неэкономичность» данной сферы объясняется теоретическим движением от этничности к хозяйственной организации, где этнический фактор является первичным. Но возможно, что вариант со встречным движением экономического и неэкономического окажется более предпочтительным с точки зрения предметной специфики политэкономии. В любом случае существует проблема согласования логически выстроенного политэкономического знания и нормативно-ценностного евразийского облика экономической системы.
Сказанное имеет прямое отношение к оценке значимости и, в известном смысле, реактуализации марксовой методологии. Как мы полагаем, она не только не исчерпала своих возможностей, но приобретает еще большую актуальность в условиях усложнения современной хозяйственной организации общества, в частности, экологизации экономических отношений [13, с. 7–14], что перекликается с характерным для евразийской идеологии «ландшафтным аспектом» этногенеза. Разрабатывая концепцию природно-социальной двойственности, Маркс был далек от того, чтобы устанавливать жесткие перегородки между миром природы и миром человека. Взаимопереходы, симбиоз природного и социального, индивидуального и общественного для его творчества характерны в полной мере.
Еще одна, весьма существенная в контексте данного исследования, черта его методологии — возможность учета многослойности самого системного бытия социальных явлений и субъектов, их одновременной принадлежности к различным системным «срезам» социально-экономической реальности. Примером тому является полузабытая современными экономистами теория двойственного характера труда товаропроизводителя. Согласимся с тем, что эта теория дает основания для критических замечаний. В частности, справедливым выглядит упрек в недооценке автором «Капитала» конкретного труда и потребительной стоимости [14, с. 255–266].
В самом деле, Маркс представил труд в товарном производстве как противоречивое единство конкретного (частного) и абстрактного (общественного) труда, что вполне органично для стоимостной парадигмы, в которой конкретный труд есть выражение автономности производителя, его равнодушия к прочим индивидам. В этом срезе реальности конкретный труд, как «независимое от всяких общественных форм условие существования людей» [15, с. 51], действительно не выражает никакого общественного, а точнее товарно-стоимостного, отношения.
Но «двери» для анализа остались открытыми. Ничто не мешает исследователю сделать еще один шаг на пути реализации диалектического метода, представив данное единство как превращение противоречивых сторон труда в собственные противоположности, так что качество общественности оказывается на стороне труда конкретного, в то время как абстрактный труд выражает лишь единичность, функциональную обособленность деятельности производителя. И тогда обнаруживается «окно» в иную экономическую реальность, так как конкретно-общественный труд как таковой все же предполагает экономические отношения, но совсем иные, — нетоварные, неконкурентные [16, с. 80–83].
Впрочем, Маркс не оставил без внимания эту диалектику. Анализируя структуру совместного производства в капиталистической кооперации, он говорит о производительной силе общественного труда, возникающей (на стороне конкретного труда) из самой кооперации и формулирует знаменитый тезис: «В планомерном сотрудничестве с другими рабочий преодолевает индивидуальные границы и развивает свои родовые потенции» [17, с. 341]. Напрашивается мысль, что этому, по сути общечеловеческому, процессу тесно в рамках капиталистического предприятия. Масштабы общечеловеческой кооперации в социуме шире границ не только совместного производства, но и рыночной сферы. И если взор исследователя обращается на эту социально-экономическую реальность, пронизанную информационной сетью межличностных языковых коммуникаций, уже не кажется слишком экстравагантной попытка политэкономического осмысления евразийской (и не только!) этнической традиции. Заметим также, что методология Маркса имеет свои основания не в той товарно-монистической экономической картине мира, которая доминировала в эпоху промышленного переворота (а отчасти и сейчас), но в гораздо более широком, философском взгляде на мир природы и общества с позиций диалектики.
В контексте настоящего исследования принципиальное значение имеет целостность двух разнотипных по происхождению, но логически совместимых систем коллективного производства (общечеловеческой кооперации) и этноса — коллектива людей, который, согласно Л.Н. Гумилеву, «противопоставляет себя всем другим таким же коллективам, исходя не из сознательного расчета, а из чувства комплиментарности — подсознательного ощущения взаимной симпатии и общности людей, определяющего противопоставление “мы — они” и деление на “своих” и “чужих”» [9, с. 11]. И в том, и другом случае целостность — не результат столкновений противостоящих друг другу индивидов, но предпосылка их интеграции в сообщество, — в одном случае на основе приобретения соответствующих деятельностных способностей, отвечающих требованиям совместного производства, а в другом — на основе «чувства комплиментарности» и усвоения сложившихся в этносе относительно устойчивых поведенческих стереотипов, восходящих, по Гумилеву, к пассионарному импульсу.
Еще одно принципиальное сходство категорий этноса и коллективного производства — их текучесть. Л.Н. Гумилев рассматривал этнос не как состояние, но как долгоидущий процесс [10, с. 58]. Он подчеркивал, что в отличие от культурной традиции, традиция этническая — это не преемственность мертвых форм, созданных человеком, а единство живых людей, поддерживаемое их пассионарностью [9, с. 296]. Динамическая природа обеих целостностей обусловливает возможность и необходимость их взаимной коррекции и модификаций. Оставляя пока за скобками рыночную структуру, совмещение (без потери специфики) указанных целостных образований, как мы полагаем, реализуется в областях рефракции, где воздействие этнического фактора (норм поведения, традиций, ценностей) особым образом преломляется в различных формах и институтах сотрудничества, модифицируя, усиливая одни элементы, ослабляя другие, стимулируя возникновение третьих. Идентификация и изучение этих областей предполагает предварительный анализ экономической структуры сотрудничества как формы разделения труда и обмена деятельностью.
Историческая практика подтверждает, что генофонд хозяйственной организации общества уходит своими корнями в глубокое прошлое и представляет собой противоречивое сочетание «сквозных» экономических форм, образованных единством разделения труда и обмена и сохраняющих в той или иной степени собственное содержание в разных общественно-экономических системах. Судя по всему, наше понимание вопроса корреспондируется с трактовкой М.А. Румянцева, который говорит о «первичных хозяйственных отношениях», как «всеобщих универсальных формах», развивающих «из себя» другие особенные хозяйственные системы [18, с. 50–54].
Вопрос о сквозных, или, «всеобщих универсальных» формах представляется настолько важным, что его постановка не может ограничиться общей констатацией существования таких форм. Как мы полагаем, истории известны две разнородные, имеющие в своей основе разные типы разделения труда и обмена деятельностью. Несмотря на разнородность, эти формы пространственно не разведены и реализуются одновременно в деятельности одних и тех же субъектах. Определенному типу разделения труда соответствует также определенный способ обмена деятельностью. При этом именно обмен образует материальную ткань общественного характера труда.
Как известно, разделение труда выступает в двух основных формах — простой (единичной), когда каждый из производителей создает какой-либо продукт, пригодный для обмена на другие продукты. Такому разделению труда соответствует обмен овеществленной деятельностью или товарный обмен. Эта форма хорошо известна экономистам, и нет необходимости в ее специальной «аккредитации».
Другой тип разделения труда можно назвать функциональным. При такой организации производства продукт, как потребительная стоимость, создается только коллективными усилиями многих работников, каждый из которых выполняет определенную функцию. Обмен здесь представлен самим производством, а его предмет по необходимости не принимает форму, отличную от живой деятельности, а точнее, от деятельностных способностей работников. В сущности, обмен здесь выступает в виде речевой (а также невербальной) коммуникации или, иначе, дискурса [19]. Понятие дискурса в данном контексте выгодно отличается от привычного информационного обмена, ориентирующего познание на движение объективированного знания (материальных носителей информации), заостренностью на глубоко личностные, неотчужденные процессы взаимодействия в совместном производстве. Именно здесь, в пространстве речевой коммуникации, разрешается и воспроизводится социальное, но всегда личностное, противоречие между стремлением человека к независимости и равновеликим ему стремлением быть вовлеченным в группу.
Причудливое переплетение указанных форм порождает неповторимые, уникальные образы национальных, региональных и цивилизационных хозяйственных систем. История, в том числе и история науки, распорядилась таким образом, что экономистам известно все (или почти все) о товарной форме и очень мало о форме сотрудничества, хотя первое выросло из второго и моложе его на тысячелетия. Между тем дефицит знания формы сотрудничества и ее воздействия на рыночные отношения не только обедняет, но и в чем-то существенном искажает понимание товарной формы и обрамляющих ее отношений.
Сказанное позволяет по-новому взглянуть на творчество Карла Поланьи, в частности, на его концепцию вложенной экономики. Он полагал, что «во все эпохи, предшествующие нынешней, рынки были не более чем вспомогательным инструментом экономической жизни. Как правило, экономическая система оказывалась включенной в более широкую социальную систему, и независимо от того, какой именно принцип поведения субъектов преобладал в экономике, рыночные структуры оказывались совместимы с ним» [20, с. 68–76]. Отвергая индивидуалистическое кредо мэйнстрима, он настаивал на том, что экономический процесс не индивидуален, а социален, что он вложен в «поддерживающие структуры», в том числе и этические, без которых, не может существовать.
В заключение можно констатировать, что задача создания евразийской политической экономии, ее подсистем и механизмов — это не надуманная, а исторически востребованная проблема. Она имеет и онтологическую, и гносеологическую и аксиологическую основы, требующие глубокой научной разработки, развития и практических решений, рассчитанных на длительную перспективу. |
| |
|
|
