|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (67), 2018 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ. ПРОБЛЕМЫ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ | | | Ведин Н. В.
профессор кафедры экономической теории и управления ресурсами
Казанского национального исследовательского технического университета — КАИ им. А.Н.Туполева,
доктор экономических наук
Газизуллин Н. Ф.
главный редактор журнала «Проблемы современной экономики»,
профессор Санкт-Петербургского государственного экономического университета,
доктор экономических наук,
заслуженный деятель науки Республики Татарстан
| |
| | | | | В статье анализируются некоторые концептуальные и прогностические положения К. Маркса, относящиеся к эволюции системы собственности, оценивается их современное звучание. Обсуждаются вопросы структуры и генезиса коллективного производства в контексте проблемы присвоения всеобщей производительной силы и ее места в экономике знаний. Исследуются изменения в организации бизнеса, связанные с постиндустриальными новациями | | Ключевые слова: экономика знаний, информация, всеобщая производительная сила, коллективное производство, обмен знаниями и умениями, двойственность труда | | ББК Т3(2)52-4 Стр: 53 - 57 |
Социальные дисциплины имеют дело с крайне динамичным объектом познания, если сравнить это движение с неторопливой, растянутой на миллионы лет, эволюцией живой (и особенно неживой) природы. Опыт новейшей истории свидетельствует о том, что темпы социальных перемен начинают превышать скорость естественного обновления научного сообщества и соответствующих теорий. Марксизм не составляет исключения из общего правила. Тем более, что на протяжении многих десятилетий отечественная экономическая наука не очень-то была озабочена его по-настоящему творческим развитием. Тем не менее, по научной строгости, логике и глубине проникновения в природу капитализма марксизм занимает особое место в ряду политико-экономических концепций. Критический пафос «Капитала» настолько объективен и убедителен, что интерес к нему со стороны широкой общественности, — пусть даже волнообразный, — не иссякает и, видимо, не иссякнет, пока капитализм, при всех его «посткапиталистических» модификациях, остается капитализмом — системой господства и социального неравенства. В усложняющемся мироустройстве эти его свойства становятся только заметнее. Демонстрируя имперские амбиции и прибегая зачастую к методам прямого или косвенного насилия, выглядит он в последнее время, по образному выражению одного из современных марксистов, «как никогда склочным и раздражительным»1. И все же нельзя отрицать, что со времени появления главного труда Маркса капитализм изменился весьма существенно. Капитал оказался достаточно гибок, чтобы оседлать информационно-технологическую революцию, обратив ее достижения себе на пользу, вольно или невольно инициируя новации в различных сферах общественной жизни.
Из всего спектра изменений для нас наибольший интерес представляют два взаимосвязанных процесса, имеющих непосредственное отношение к теме статьи. Первый касается роли науки в общественном развитии, а второй — эволюции системы присвоения общественного богатства. Ростки происходящих здесь новейших перемен пробивались еще в раннеиндустриальную эпоху и не могли остаться незамеченными таким проницательным мыслителем, как Маркс.
Маркс: взгляд из настоящего в будущее
Положение о превращении науки, как «всеобщего общественного знания»2, в непосредственную производительную силу широко известно и послужило источником вдохновения не одного поколения советских экономистов и философов, чего нельзя сказать о прогнозируемом Марксом завершающем витке диалектической спирали движения капитализма — восстановлении индивидуальной собственности на основе достижений капиталистической эры3. Этот тезис Маркса, в отличие от всесторонне аргументированной и практически реализованной формуле превращения «капиталистической частной собственности, фактически уже основывающейся на общественном характере производства, в общественную собственность»4, вызывал у исследователей если не робость, то сомнения в трактовке и понимании взаимосвязи восстановления индивидуальной собственности с обобществлением средств производства.
Некоторую ясность в проблемную ситуацию вносят рассуждения Маркса об изменениях в содержании и характере труда рабочего, связанных с его выходом из непосредственного процесса производства и вызываемых практическим применением науки. В результате этих изменений — отчасти реальных, отчасти прогнозируемых — главной основой производства и богатства становится «не непосредственный труд, выполняемый самим человеком, и не время, в течение которого он работает, а присвоение его собственной всеобщей производительной силы [курсив наш — Н.В., Н.Г.], его понимание природы и господство над ней в результате его бытия в качестве общественного организма… развитие общественного индивида»5. Этот процесс имеет, по Марксу, далеко идущие последствия. С выходом рабочего из непосредственного процесса производства и превращением его «в контролера и регулировщика», в субъекта присвоения всеобщей производительной силы, исчезает почва, питающая стоимостное отношение, — «масса непосредственного рабочего времени, количество затраченного труда как решающий фактор производства богатства»6. Но это означает также, если стоять на позиции трудовой стоимости, подрыв капиталистического производства, представляющего собой, по Марксу, «последнюю ступень развития стоимостного отношения и основанного на стоимости производства»7.
Как видно, Маркс связывал феномен присвоения всеобщей производительной силы не с переходом средств производства в общественную собственность, а с развитием и практическим применением науки. Хотя оба эти процесса, пусть по-разному, но «работают» против капиталистического способа производства, логика окончательного варианта «Капитала» (как и Коммунистического манифеста), восходящая к диалектике производительных сил и производственных отношений, базиса и надстройки, однозначно связывает закат капитализма с революционным разрешением противоречия между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения. Возможно, автор «Капитала» отдавал себе отчет в том, что формирование личностного, деятельного способа присвоения «всеобщего общественного знания» — процесс не одномоментный, но эволюционный, может быть растянутый на столетие.
Так или иначе, но Маркс в своем прогнозе значительно опередил не только свое время, но не был творчески, концептуально поддержан последующими поколениями марксистов, в том числе и отечественных8. Справедливости ради следует признать, что очерченный Марксом крупными штрихами контур будущего, признаки которого мыслитель замечал в современной ему крупной промышленности, содержит такие лакуны, которые вряд ли могут быть заполнены с помощью традиционного инструментария классической политэкономии, а тем более — неоклассики.
Во-первых, неясно, трактуется ли присвоение всеобщего знания просто как процесс обучения или оно рассматривается Марксом как экономическая категория, выражающая определенную систему экономических отношений.
Во-вторых, начало эволюционной линии формирования системы индивидуального присвоения «всеобщего общественного знания» вряд ли может быть ограничено возникновением крупной промышленности хотя бы потому, что элементы научного и практического (обыденного) знания циркулировали и применялись в обществе задолго до капитализма. В таком случае возникает вопрос о генезисе формы индивидуального присвоения всеобщего знания, аналогичного генезису товарного отношения, основанного на частном присвоении. Интересен также вопрос о характере взаимодействия этих форм (совместимых, несовместимых или комплементарных) в их возникновении и развитии.
Экскурсы в творческую лабораторию Маркса столь же полезны, сколь и рискованны. Рискованным можно назвать складывающееся иногда впечатление, что он сознательно отсекал уже обозначившиеся линии анализа, которые отклонялись или не вписывались в решение стратегической задачи анатомирования капитала и обоснования исторической неизбежности революционного преобразования капиталистического строя. Маркс, например, хорошо понимал, что товарная форма — отнюдь не единственная форма обмена в хозяйственной организации общества. Еще в ранних своих работах, в контексте теории отчуждения он проводит различие между обменом человеческой деятельностью «внутри самого производства» и обменом «человеческими продуктами»9. Ту же мысль, но в более развернутом виде, он воспроизводит в более поздних рукописях, отмечая, что «обмен деятельностей и способностей, совершающийся в самом производстве, прямо в него входит и составляет его существенное содержание»10. Это положение трудно переоценить, учитывая, что оно наполняет новым смыслом категорию общественного характера труда, не сводя последнюю к обмену продуктами как товарами11. В «Капитале» эта идея не получила прямого продолжения и развития. Очевидно, однако, что вне обмена живой деятельностью (знаниями и умениями) невозможно понять механизм сотрудничества внутри капиталистической кооперации, благодаря которому «рабочий преодолевает индивидуальные границы и развивает свои родовые потенции»12. Но также очевидно, что локализация живого обмена в пределах предприятия противоречит смыслу «родовых потенций».
Источник развития родовых, общечеловеческих способностей или, что то же самое, присвоения всеобщего знания, не может быть ограничен рамками капиталистической (или какой-то иной) кооперации, за исключением, может быть, изолированных друг от друга локальных очагов общения в первобытную эпоху. Цивилизация вообще существует как информационный континуум. Что же касается меры присвоения и развития индивидом всеобщих знаний, то она исторически обусловлена и может быть различной, в зависимости от характера и содержания труда, уровня образования, степени развития информационно-коммуникативных технологий и т.п. Сравнительно рельефные очертания и практическую значимость феномен индивидуального присвоения принимает на постиндустриальной стадии, в эпоху формирования глобальных информационных сетей и становления экономики знаний. Надо признать, что социокультурная и экономическая реальность современной Марксу эпохи не располагала к подобным рассуждениям.
Сам термин «экономика знаний» представляет собой интеллектуальную вариацию на тему изменения ресурсной основы общественного производства, занимая свое место в целом ряду аналогичных концепций — постиндустриальной, информационной, инновационной экономики. Объединяет их идея перехода экономики в своем развитии на качественно новую ступень, на которой капитал уступает роль ключевого ресурса, монопольно обеспечивающего доступ к экономической системе, информации и знаниям.
По сравнению с режимом нещадной эксплуатации и равнодушия к творческому потенциалу наемного рабочего, характерных для эпохи раннего капитализма, ныне отчетливо просматривается заинтересованность крупного бизнеса (подкрепляемая невиданным прежде уровнем заработной платы) в индивидах и организациях, способных абсорбировать циркулирующие в глобальном интерактивном информационно-сетевом пространстве знания и придавать им технологически пригодную для производительного использования форму, — то, что Л.С. Бляхман охарактеризовал как «революцию в организации бизнеса»13. С одной стороны, ресурсное переключение крупного бизнеса сопровождается ослаблением зависимости наемного работника, как носителя способности освоения общественной производительной силы и продуцирования уникальных знаний, от капитала, а с другой — глобальной экспансией последнего, развивающейся, по определению А.В. Бузгалина и А.И. Колганова, в «тотальную гегемонию капитала по отношению к Человеку»14, что сопровождается усилением зависимости человеческого сообщества от крупного транснационального капитала.
Это не означает, что экономика перестала быть капиталистической, но не означает также, что наступила эпоха некоего «креативного капитализма». Изменения, которые претерпевает капиталистическая система, большей частью диктуемые погоней за прибылью, а отчасти вынужденные, происходят под давлением набирающей силу иной, нетоварной формы экономической связи, внутри которой развивается гениально предсказанная Марксом новая система присвоения, основанная на интерактивном, взаимообогащающем сотрудничестве индивидов — участников информационного обмена. Косвенным свидетельством этих процессов является трансформирующее воздействие интерактивной среды на рыночный механизм, который все дальше отходит от романтики свободной конкуренции, превращаясь в нечто противоположное, подлежащее общественному (или квазиобщественному) регулированию.
Следует признать, что марксов прогноз подтвердился в главном — в формировании (в тенденции) феномена индивидуального присвоения «всеобщего общественного знания». Что касается превращения рабочего в наблюдателя и регулировщика непосредственного производства как предпосылки указанного феномена, то современная реальность лишь отчасти подтверждает его справедливость. В чистом виде это может быть характерно для операторов, программистов и наладчиков полностью автоматизированного предприятия. Но в принципе, черты «креативного присвоения»15 присущи, в той или иной степени, т.н. когнитариату, — широкому профессиональному спектру работников информационного сектора. По некоторым оценкам, «к началу XXI в. численность и доля всех занятых инфо-трудом в развитых экономиках составила там от 1/3 до 1/2»16. Впрочем, и среди занятых, включенных в непосредственное производство, — современных станочников, слесарей-сборщиков, токарей, ремонтников, грузчиков и др. — встретить человека необразованного, не умеющего и не работающего с информацией, весьма проблематично.
Проблема, однако, заключается не только и не столько в изменении содержания труда, сколько в генезисе новой формы присвоения и в том, какие отношения выражаются формой «креативного присвоения».
К истокам постиндустриальной экономики знаний
Концепция постиндустриализма, еще совсем недавно, на памяти старшего поколения ученых, поражавшая воображение многих современников свежестью открытия, убедительностью и историческим оптимизмом, незаметно превращается в расхожую формулу с не вполне определенным содержанием, применяемую от случая к случаю в текстах экономистов и социологов как удобный способ стадийной идентификации современного общества. Возможно, причиной тому оказались завышенные и не вполне оправдавшие себя ожидания быстрого наступления «золотого века» человечества. Как отмечает В.Т. Рязанов, «по мере становления постиндустриальной экономики радужные и оптимистические прогнозы сменились более осторожными, а то и просто пессимистическими ожиданиями»17. Слишком впечатляющим оказался контраст между перспективой интеллектуально-духовного раскрепощения сил человека и экономического процветания цивилизации, с одной стороны, и реальным углублением пропасти между богатством и бедностью, усугубляющегося «формированием глобального имперского центра, исповедующего легитимность вмешательства в дела суверенных стран»18, — с другой.
Другая причина заключается в том, что концепция постиндустриального общества, сложившаяся изначально как относительно самостоятельная междисциплинарная область исследований, практически никак не повлияла на структуру и понятийный аппарат ведущих экономико-теоретических направлений — неоклассического мэйнстрима и марксистской политической экономии. Парадокс в том, что современная теоретическая экономика, не отрицая значимости постиндустриальной трансформации экономических систем, оценивает и интерпретирует эти изменения через призму традиционных теоретических конструкций и представлений, сложившихся в эпоху индустриального капитализма.
Среди исследователей постиндустриальной проблематики, как и примыкающих к ней концепций информационной экономики и экономики знаний, широко распространение получил ресурсный подход, выдвигающий в центр исследований информацию и знания. Однако даже такой «ключевой» ресурс в «чистом», социально нейтральном виде малопригоден для теоретической реконструкции общественно-экономического устройства. Выдвижение на первый план какого-либо ресурса (или продукта) подразумевает выяснение адекватной ему экономической формы движения, подобно товарной форме продукта в теоретической системе Маркса. И если такая форма существует, то она должна была сложиться задолго до постиндустриальных преобразований. Такие глубокие социальные сдвиги не могут быть исключительно результатом стечения случайных обстоятельств или технологических сдвигов. Они уходят своими корнями в прошлое и подготавливаются всем предшествующим развитием.
Даже для человека, малосведущего в истории и экономике, очевидно, что язык, знания, умения, информация, обучение, новшества, — эти постиндустриальные «бренды», — «были всегда», т.е. сопровождали человечество на протяжении всей его жизни. А на заре человеческой истории, не говоря уже о более поздних общественных устройствах, в архаических сообществах информационный обмен имел не меньшее, а может быть и неизмеримо большее значение, чем для современной цивилизации.
Действительно ценным, жизненно важным ресурсом, обеспечивающим кооперативное поведение и выживание социально сильных первобытных коллективов, были формы общения, — языковые и невербальные способы передачи информации, знания, умения, обычаи, и т.д. Движение этих информационных компонентов при всей кажущейся хаотичности подчиняется некоей закономерности. Этот информационный массив создается всеми и присваивается каждым, не предполагая ограничений доступа. Человеческое сообщество было бы немыслимо вне этой универсальной формы общения и развития. Такова интерактивная модель19 в чистом виде — «дар» первобытных предков постиндустриальным потомкам.
Неконкурентные явления в конкурентной среде
Давно известно свойство очевидных истин оставаться незаметными или малозначительными в глазах наблюдателя. К таким истинам относится, например, тот факт, что в товарном хозяйстве производители не только конкурируют, но и по необходимости сотрудничают друг с другом, обмениваясь информацией об объемах и сроках поставки товаров на рынок, об источниках сырья, о предпочтениях покупателей, о товарных и технологических новинках и т.д. и т.п. Общий рынок — это не только форма региональной интеграции, но и реальность рынка любого масштаба, если «общее» понимать как единую информационно-экономическую среду хозяйственной деятельности индивидов, заинтересованных в существовании такой среды. А. Маршалл, например, вообще не относил конкуренцию как таковую к «коренным особенностям индустриальной жизни» и полагал, что факторы, побуждающие людей конкурировать друг с другом, вместе с тем «действительно толкают людей в направлении установления сотрудничества и создания всякого рода объединений – корыстных и бескорыстных»20.
«Второе дно» рыночных отношений не осталось незамеченным и Марксом, отметившим, что «в содержании своего [частного] труда индивид определяется общественной связью и работает только как ее член»21. Маркс не уточняет конкретное содержание этой связи, а мы не вправе интерпретировать его высказывание в духе информационной экономики. Тем более что информационная прозрачность общественного производственного процесса, предшествующего купле-продаже товаров, плохо сочетается с представлениями об окружающих производителей сумерках неопределенности и товарным фетишизмом. И все же с позиций современной экономики представляется очевидным существование реальной, не a posteriori, общественной определенности труда частного производителя, — этой производящей общественной связи, реализующейся в конкретном труде частного производителя.
Существование общей информационной среды частных, конкурирующих производителей предполагает их общую заинтересованность в ее доступности и развитии. Маркс не отрицает наличия подобного интереса, но полагает, что, как таковой, он «не является мотивом, а существует, так сказать, лишь за спиной рефлектированных в самих себя отдельных интересов»22. Трудно оспорить это положение, учитывая историческую определенность общественного интереса частных производителей. Ретроспективно, — чем более разреженным и содержательно бедным является информационно-коммуникативное пространство, в которое погружен индивид, и чем более в индивидуальном труде превалирует физическая составляющая и его накопленная собственным опытом, в том числе путем проб и ошибок, способность работать с предметом, тем иллюзорнее для индивида будет существование этого общего интереса и тем сильнее будет подсознательная редукция общего интереса к интересу эгоистическому.
Человек, живущий в экономике знаний в режиме непрерывного обучения, участник глобальных информационных коммуникаций, отчетливо понимает, что его собственная производительная сила — это мера личностной трансформации, присвоения и использования общественного творческого потенциала. Тем отчетливее проступает вплетенная в ткань отчужденных товарно-стоимостных форм, но вместе с тем и качественно отличная от них, система экономических отношений, основанная на сотрудничестве индивидов в процессе продуцирования, присвоения и применения всеобщей производительной силы, — источника материального и духовного богатства общества. Таким образом, исторически и логически исходной формой этой складывающейся в экономике знаний системы присвоения является форма коллективного производства.
Коллективное производство: выбор объекта и метода анализа.
Коллективное производство многолико. Используя терминологию и подход Маркса к анализу кооперации23, оно представляет собой особую форму, характеризующую: натуральное хозяйство в первобытной общине; организацию совместного труда в производственной ячейке (предприятии) индустриальной эпохи. Возможны и другие особенные спецификации совместного труда. Вместе с тем, коллективное производство в своих конституирующих определениях представляет собой всеобщую форму, пронизывающую все исторические эпохи и «вмонтированную» в общественно-экономическую структуру национальной или, в пределе, мировой экономики, оснащенной единой информационно-экономической средой.
Проблема выбора объекта и метода анализа возникает, как правило, на начальном этапе построения теории. Как известно, аксиоматический метод применяется в поведенческой теории, отправляющейся от некоторого набора высказываний (аксиом) относительно «типовых» индивидов, которым приписываются определенные свойства, — рациональный выбор, максимизация полезности и т.д. В жертву построения математически точных моделей приносится реализм. Альтернативой неоклассической аксиоматике является генетический метод, реализованный Марксом. Его отличительной чертой является выбор эмпирического референта, который принимается за исходный пункт как налично данный объект, допускающий возможность определенных познавательных действий. Из вышеперечисленных форм наиболее приемлемым эмпирическим референтом коллективного производства представляется промышленное предприятие с присущим ему функциональным разделением труда между «частичными» работниками. Что касается архаических форм коллективного производства, то они слишком сложны для анализа, учитывая понятную необходимость использования современных этнографических аналогов и первобытный синкретизм. Понимание же коллективности как всеобщей формы возможно только как результат генезиса.
Двойственность труда в коллективном производстве
Коллективное производство представляет собой организацию совместного труда многих индивидов, согласованными усилиями создающими общественный продукт. Таким образом, предполагается производственное сообщество (совокупный работник) на одной стороне и его общественный продукт — на другой. Тем самым уже утверждается отсутствие вещного опосредствования в отношениях между участниками производственного процесса. Ни одна из выполняемых функций не имеет самостоятельного экономического значения с точки зрения создания общественного продукта как экономически значимого результата. Обмен, имеющий место в коллективном производстве, — это обмен живой деятельностью — знаниями и умениями, циркулирующими в виде информации. Живой обмен обеспечивает как выравнивание, так и дифференциацию деятельностных способностей индивидов, порождает проинновационные знания в процессе индивидуальной интерпретации индивидом воспринимаемых информационных сигналов, способствует формированию общественной производительной силы, ее освоению и развитию участниками обмена24.
Создание этой развивающейся производительной силы составляет имманентное свойство и специфический результат коллективного труда, так что коллективный продукт производится лишь постольку, поскольку производится общественная (коллективная) производительная сила. Но коллективная деятельная способность не существует как некая самодовлеющая субстанция, отчужденная от каждого отдельного участника совместного трудового процесса. Благодаря коллективному обмену, каждый отдельный работник применяет и развивает ее как свои собственные способности. Именно это и придает индивидуальному (частичному) труду конкретно-общественную форму, в которой реализуется общественная связь всех участников коллективного производства.
Производство коллективной производительной силы и общественного продукта (потребительной стоимости), – это две противоположные, но взаимообусловленные стороны труда работника в условиях коллективности. Первое представляет собой специфический результат конкретно-общественного труда, второе – частичного, функционального, формально непроизводительного. И если частичный труд, как таковой, выражает функциональную обособленность деятельности работника, его абстрактную односторонность, то конкретно-общественный труд отрицает какое бы то ни было обособление и предполагает, что индивид действует как коллективная производительная сила. Но одно без другого не существует, так же как одно осуществляется лишь как противоположность другого. Такова, общих чертах, двойственность труда в условиях коллективного производства. Конкретно-общественный труд выступает здесь как генетически исходная форма, в тенденции, на основе достижений информационно-технологической революции, развивающаяся в систему присвоения всеобщей производительной силы.
Контуры новой системы присвоения в экономике знаний
Под всеобщей производительной силой мы понимаем неовеществленную «кодифицированную» форму существования общечеловеческой культуры, важнейшей составной частью которой является научное знание. Этот объект весьма специфичен по сравнению с обычными факторами производства. Он не локализован в пространстве в отличие от обычных материально-вещественных условий производства; он очень подвижен, «текуч» и находится в постоянном изменении, подпитываясь знаниями своих продуцентов; он неотчуждаем от своего естественного носителя — человечества, поскольку одно без другого просто не существует. Таким образом, обычные (рыночные) способы реализации собственности применительно к данному объекту неосуществимы, — его нельзя купить или продать, передать по наследству, его нельзя разделить на части (поскольку эта производительная сила существует лишь как целое) и юридически зафиксировать «долевое участие» отдельных субъектов.
Это не значит, что всеобщая производительная сила существует вне рыночной среды. Так, предметом рыночного оборота является интеллектуальная собственность. Однако было бы ошибочно смешивать объекты интеллектуальной собственности, как отдельные информационные блоки, с феноменом всеобщей производительной силы. Объекты интеллектуальной собственности существуют в виде информационных продуктов. Их можно зафиксировать и юридически обозначить как отдельные объекты собственности. Но нетождественность их с всеобщей производительной силой обнаруживается всякий раз, когда объект интеллектуальной собственности вдруг «съеживается» как шагреневая кожа или его рыночная ценность резко возрастает в результате новых открытий и изобретений, которые инициируются движением «всеобщего интеллекта».
В отличие от обычного орудия труда, представляющего собой вещь или комплекс вещей и выступающего по отношению к индивиду как нечто внешнее или даже не принадлежащее ему, всеобщая производительная сила есть система общечеловеческих способностей. Применять ее в своей деятельности индивид может не иначе, как только трансформируя в структуру своей личности и используя, в меру ее освоения и реализации, как свои собственные способности. Поэтому применение силы всеобщего интеллекта выражается в обогащении, развитии индивидуальных способностей человека, а значит — в инновационном продуцировании новых знаний, которые обогащают новыми элементами саму всеобщую производительную силу и расширяют творческие возможности других субъектов ее присвоения.
Внутренним движущим противоречием этой формы является неустранимое несовпадение индивидуального творческого потенциала и силы «всеобщего интеллекта». Это противоречие обусловливает безграничность стремления индивида к освоению творческого потенциала сообщества. Мера присвоения индивидом силы всеобщего интеллекта есть мера его специфической общественной власти, которую в отличие от денег нельзя носить в кармане, но которая вместе с тем допускает различные способы использования в зависимости от уровня развития общества, нравственных или иных регуляторов.
В позднеиндустриальную (или раннюю постиндустриальную) эпоху интерактивная модель впервые в истории опосредствуется глобальной информационно-компьютерной сетью с относительно свободным доступом. Сетевая версия интерактивной модели возвращает человека в живое, но уже глобальное, интерактивное пространство, расширяя возможности экономического самоопределения и интеллектуального развития индивидов, но пока при абсолютном доминировании коммерческого использования сетей.
Дальнейшая эволюция позднеиндустриального капитализма во многом будет зависеть от способности мирового сообщества поставить под контроль действие гигантских сил, вызванных к жизни всеобщим интеллектом, и возможности придать этим силам действительно общечеловеческую направленность, несовместимую с полюсами богатства и нищеты, а также с имперскими устремлениями отдельных стран.
Предвидел ли Маркс подобную эволюцию индивидуальной собственности в экономике знаний? Ответ на этот вопрос не имеет принципиального значения. Важно, что творческая лаборатория выдающегося мыслителя помогает лучше понять современные социально-экономические явления и тенденции. |
| |
|
|
