|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (67), 2018 | | | | ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ. МАКРОЭКОНОМИКА | | | Лякин А. Н.
заведующий кафедрой экономической теории и экономической политики
Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук, профессор
Даровский И. Я.
аспирант кафедры экономической теории и экономической политики
Санкт-Петербургского государственного университета
| |
| | | | | Статья посвящена анализу природы прошедшего кризиса. Авторы доказывают, что особенности российской рецессии не выходят за рамки свойственных циклическим спадам индивидуальных особенностей: продолжительность рецессии, предкризисное торможение экономики не являются уникальными российскими явлениями. Проведенный расчет разрыва выпуска также показывает отклонение от тренда в ходе падения 2015–2016 годов. В то же время циклический характер спада не снимает вопроса о системном кризисе, который проявляется в изменении тренда экономического развития | | Ключевые слова: деловой цикл, рецессия, системный кризис, структурный кризис, стабилизационная политика | | УДК 338.12(470+571); ББК 65.012.3 Стр: 72 - 79 |
Введение
Российский кризис 2015–2016 годов1 стал третьим в череде российских циклических спадов. Ряд особенностей в протекании прошедшего кризиса вызвал активные дискуссии в экономическом сообществе относительно его природы, возможных мер стабилизационной политики и вариантов посткризисного развития. В отличие от «Великой рецессии», охватившей почти все развитые страны и значительную часть развивающихся, в период 2015–2016 годов большинство экономик продолжало движение к посткризисному восстановлению, в то время как Россия втягивалась в автономную рецессию, которая стала самой продолжительной после трансформационного спада.
Кризис 2008–2009 годов начался после стремительного роста, в полной мере соответствующего представлению о буме, ведущем к перегреву экономики и нарушению воспроизводственных пропорций. В период с 2000 до 2008 года включительно уровень безработицы опустился с 10,6% до 6,2%, что на тот момент соответствовало его естественному уровню, ежегодный рост реальной заработной платы в среднем за период составлял 14,7%, последовательно росла загрузка производственных мощностей, сохранялись высокие темпы инфляции — все эти процессы сигнализировали о приближении к верхней точке цикла. При этом падение производства, последовавшее за управляемой девальвацией и ростом процентных ставок, оказалось неожиданным и резким.
В противоположность этому, спад, начавшийся в декабре 2014 года, был прогнозируем и завершал двухлетний период предшествующей ему стагнации. Начиная с 2011 года последовательно снижались темпы экономического роста (незначительно в 2011 и 2012 годах и резко в 2013–2014 годах), и еще быстрее в этот период падали темпы роста валового накопления основного капитала (9% в 2011 году и -1,1% в 2014 году). Даже без учета «черных лебедей», таких как украинские события и последовавшие за ними санкции, обвал мировых нефтяных цен, по всем прогнозам в 2015 году ожидалось снижение ВВП, пусть и не такое глубокое, как оно оказалось в реальности. Причины торможения роста в предкризисный период так и не получили надежного объяснения. «Инвестиционная пауза» рядом экономистов объяснялась стечением обстоятельств, вызвавших сокращение масштабных инвестиционных проектов, финансируемых из бюджета [2; 9], либо институциональными причинами, такими как негативные ожидания инвесторов, обусловленные недоверием к проводимой государственной политике [6], либо сочетанием структурных (высокая заработная плата и низкая прибыль в структуре ВВП вместе с низкой производительностью), институциональных (неуверенность в защите прав собственности) и макроэкономических (снижение нефтяных цен и остановка роста внутреннего спроса) факторов [12]. Расчеты, проведенные Е.В. Шоломицкой, показывают, что инвестиции отреагировали на ухудшение условий торговли и замедление роста цен на энергоносители, а также важным фактором, тормозящим инвестиции, стало ухудшение условий доступа к капиталу на мировых финансовых рынках [29].
Снижение выпуска в ходе спада сопровождалось сокращением реальных доходов и крайне незначительным высвобождением труда. Такая реакция российского рынка труда отмечается в течение всех прошедших циклов. В нижней точке спада безработица выросла на 0,2%. В то же время по существующим оценкам не происходило заметного высвобождения производственных мощностей. То есть в ходе кризиса не шел процесс «созидательного разрушения» по Шумпетеру, обеспечивающий перераспределение ресурсов в пользу их более эффективного использования и создающий условия для нового подъема. Кроме того, в отличие от ситуации 2008–2009 годов, российская рецессия 2015–2016 годов носила автономный характер, в большинстве развитых стран в это время начинался восстановительный рост.
Природа российского кризиса. Обзор позиций.
Все это дало основание для гипотез об особой нециклической природе прошедшего кризиса, который определяли в литературе как системный, структурный или кризис модели развития. Четко определенной терминологии для разграничения различных видов кризисов, критериев отнесения складывающейся конъюнктуры к тому или иному классу процессов пока в экономической литературе не сложилось, и подчас у одного автора разграничиваемые понятия выступают как синонимы.
Для дальнейшей оценки характера прошедшего кризиса необходимо внести некоторые уточнения в используемую терминологию. Под одним и тем же термином «кризис» понимаются существенным образом различающиеся процессы.
Во-первых, кризисом называют такую форму разрешения противоречия, когда оно достигает крайнего напряжения и дальнейшее развитие в прежних формах становится невозможным. Разрешение такого рода кризисов происходит за счет перераспределения ресурсов между экономическими агентами и различными направлениями их использования, изменения институтов, формирующих новые рамки для экономического развития, изменения форм хозяйственных связей и их участников и т.п. В этом смысле кризис вполне может не совпадать с циклическим спадом.
Так, трансформационный кризис21 происходит только в момент смены институциональной системы и обусловлен изменением целевой функции предприятий (вместо максимизации выпуска хозяйствующие субъекты начинают ориентироваться на максимизацию прибыли) [5]; сломом действующей системы хозяйственного механизма; перестройкой привычных форм хозяйственных связей и каналов товародвижения; приспособлением участников к новым правилам экономической игры. Он завершается в тот период, когда новые институты и создаваемые ими стимулы и угрозы обеспечивают возможность ведения экономическими агентами хозяйственной деятельности. Такого рода кризисы связаны с социальными революциями и, очевидно, происходят крайне нерегулярно.
Другой вариант кризиса, выходящего за рамки циклических колебаний, может порождаться сложившимися в экономике диспропорциями, когда не отвечающая изменившимся потребностям внутреннего и внешнего рынка отраслевая структура фиксирует неэффективное распределение труда и капитала, тормозя экономический рост в течение длительного периода, особенно если существующее распределение ресурсов закрепляется благодаря частным интересам групп влияния, включающих в том числе различные уровни и ветви государственной власти.
Во-вторых, под кризисом понимается определенная фаза делового цикла, которая определяется набором конъюнктурных показателей, таких как сокращение выпуска в течение двух кварталов подряд, рост безработицы и/или снижение ставок заработной платы, снижение темпов инфляции вплоть до отрицательных, сокращение инвестиционного и потребительского спроса и т.д. В этом случае, экономический кризис или спад представляет собой период в течение которого экономика движется от максимального значения выпуска предшествующего цикла до минимального значения нового цикла. В то же время показатели, характеризующие цикл, образуют существенно различающиеся в каждом отдельном случае сочетания и не строго совпадают во времени и последовательности. Любая рецессия имеет в своей основе накопившиеся диспропорции, и в процессе падения происходит расчистка экономики от неэффективных производств, перераспределение ресурсов, то есть наблюдается так называемое «созидательное разрушение». Вместе с тем сокращение выпуска, перераспределение капитала и высвобождение труда создают условия для последующего подъема.
Последняя рецессия стала уже не первым признаком исчерпания возможностей сложившейся в ходе восстановительного роста модели сырьевой экономики. Расширение экспорта сырья и продуктов первичной переработки, особенно в условиях сверхблагоприятной внешнеэкономической конъюнктуры, позволяло генерировать внутренний спрос отчасти за счет перераспределения части природной ренты через бюджет, отчасти в результате перетока доходов сырьевых отраслей во все остальные сектора, отчасти за счет быстрого роста денежной массы вследствие таргетирования обменного курса Банком России. Расширение спроса на продукцию остальной экономики и импорт вело к опережающему росту торговли, бюджетного сектора и жилищного строительства. Но между экономистами самых разных направлений сложилось согласие по поводу того, что данная модель экономического роста исчерпала себя уже к концу первого десятилетия. Высокие темпы роста в этот период объяснялись, с одной стороны, восстановлением производства после длительного трансформационного спада, когда совокупная факторная производительность увеличивалась за счет расширения масштабов производства и занятости без необходимости в значительных инвестициях, с другой стороны, благоприятной внешнеэкономической конъюнктурой, сформировавшей сырьевую модель роста. Именно исчерпанием ее возможностей объяснялась предкризисная стагнация 2013–2014 годов и последующая рецессия. Благоприятная конъюнктура сырьевых цен вела к расширению потребления без увеличения эффективности производства, рост занятости и зарплат подрывал стимулы для инвестиций [11]. Снижение темпов роста объяснялось исчерпанием возможностей стимулирования роста экономики за счет высоких цен на энергоносители. Так, Г. Идрисов, М. Казакова, А. Полбин показали, что высокие темпы роста связаны с нефтяными ценами только в период перехода от низких цен к высоким, в долгосрочном периоде темпы роста экономики определяются повышением эффективности факторов производства [13]. А.Н. Клепач видит причину сокращения темпов роста ВВП в кризисе энергосырьевой модели, объясняя при этом рост диспропорций в экономике России увеличением потребления при снижении инвестиционной активности, чему способствовала проводимая денежно-кредитная и фискальная политика. [15] Исчерпание возможностей роста в рамках модели стимулирования спроса отмечают С. Синельников-Мурылев, С. Дробышевский, М. Казакова [26].
При всей очевидной необходимости перехода к инвестиционной модели роста, основанной на увеличении производительности труда, масштабном обновлении основного капитала и широком внедрении инноваций, остаются неопределенными важнейшие условия этого перехода: какие стимулы для предпринимателей, меры экономической политики, финансовые ресурсы могут обеспечить смену модели роста. Последний кризис стал индикатором более глубоких проблем в развитии российской экономики нежели просто циклическое падение ВВП, обусловленное ухудшением условий торговли и ограничением внешнего финансирования. Это позволило говорить об особой природе прошедшего кризиса, который определялся как структурный или системный кризис.
Содержание, вкладываемое в понятие «структурный кризис», существенно отличается у различных экономистов. Так, В. Мау описывает текущий кризис как совмещение, взаимоналожение нескольких кризисов, включая структурный, циклический, демографический, кризис модели экономического развития и т.д. [17, с.11–12], отмечая что это накладывает существенные ограничения на экономическую политику и значительно усложняет ситуацию. В то же время он использует понятия системного, структурного кризисов и кризиса модели развития как синонимы: «Системный (структурный) кризис как кризис сложившейся модели экономического роста и экономического регулирования предполагает для выхода из него осуществление серьезных (хотя и необязательно радикальных) институциональных преобразований. В его основе лежат масштабные технологические сдвиги». В понимании структурного кризиса его позиция близка С. Глазьеву [7]. Аналогичные аргументы приводятся в работе А. Акаева и А. Коротаева [3], где кризис связывается с переломом волны кондратьевского цикла с последующим ускорением роста, начиная с 2018 года на основе нового технологичного уклада. Но сам кризис определяется как системный.
То есть структурный кризис возникает в момент перехода к новому технологическому укладу и происходит в период перелома длинных кондратьевских волн, с периодичностью 40–50 лет. Следовательно, он проявляет себя не только и не столько в конкретной рецессии, сколько в изменении темпов экономического роста, а также в сочетании и продолжительности различных фаз цикла. Поэтому не случайно В. Мау, при рассмотрении возможности осуществления стабилизационной политики, апеллирует к опыту прохождения Россией (СССР) структурного кризиса конца 1980-х годов, когда попытка стимулирования экономики методами экспансионистской финансовой политики завершились катастрофическим десятилетним падением.
Иначе определяют структурный кризис А. Френкель, Я. Сергиенко, Н. Райская, И. Мальцева [28]. По мнению авторов, тормозом для экономического роста выступает негибкая и неэффективная отраслевая структура совокупного выпуска. За десятилетие практически не изменилась доля добывающего сектора в промышленном производстве, доля отраслей, ориентированных на внутренний инвестиционный и потребительский спрос. Другие структурные диспропорции, ограничивающие потенциал роста, связаны с высокой долговой нагрузкой корпоративного сектора, зависимостью бюджета от нефтегазовых доходов, противоречием между инвестициями и социальными обязательствами. Накоплением структурных дисбалансов (а именно повышением доли зарплат в ВВП при снижении доли корпоративной прибыли) объясняет стагнацию А. Клепач [15] и предлагает поддерживать экономический рост методами монетарного и бюджетного стимулирования.
Таким образом, разрешение структурного кризиса не происходит в рамках одного цикла, поскольку отраслевые сдвиги, значимые на макроэкономическом уровне, требуют длительного периода перестройки. Любая рецессия имеет в своей основе структурные диспропорции. Каков бы ни был внешний шок, который вывел систему из состояния равновесия, если исходное распределение ресурсов между отраслями, различными группами экономических агентов близко к оптимальному, то спада деловой активности в целом по экономике не произойдет, а сама подстройка будет происходить без больших потерь. И наоборот, значительные диспропорции, неустранимые в рамках одного цикла, препятствуют посткризисному росту и свидетельствуют о структурном кризисе. В этом смысле гипотеза о переходе к новому технологическому укладу, как причина диспропорций, кажется вполне рациональной применительно к развитым странам, поскольку именно в этот период структура экономики значительно меняется. Для стран догоняющего развития устойчивые отклонения отраслевой структуры хозяйства от оптимальной могут возникать не только в момент технологических сдвигов. Главной проблемой в определении структурных кризисов является неопределенность количественных критериев, позволяющих утверждать о структурном характере кризиса.
Относительно признаков системного кризиса расхождений меньше. Под ним понимаются институциональные несовершенства, препятствующие эффективной хозяйственной деятельности и ограничивающие потенциал роста. «Модернизация экономики, переход к инновационному развитию страны зависят не столько от технологических сдвигов, сколько от характера действия институтов... Успех модернизации зависит фактически от «второй трансформации» с выходом на магистральный путь развитого демократического рыночного хозяйства, на который надеялись выйти еще при старте реформ» [8, с. 59]. Системный кризис проявляется прежде всего в ограничении инвестиционной активности в результате слабой защиты прав собственности, что отмечают практически все экономисты, рассматривающие институциональные препятствия для экономического роста. [26; 27]. Целый ряд корпоративных конфликтов недавнего времени показал, что не только малый и средний бизнес может быть подвергнут административному давлению и изъятию собственности, но и крупные компании не всегда способны защитить свои активы. Помимо слабой защиты прав собственности среди институциональных проблем, ведущих к стагнации, выделяют:
– административные барьеры, повышающие трансакционные издержки и препятствующие инвестициям; коррупцию, ограничивающую инвестиционный потенциал и рыночную конкуренцию, тем самым сдерживающую рост эффективности [8; 10];
– последовательное расширение госсектора, охватывающего все большее число отраслей, увеличивающего долю в выпуске и занятости при ослаблении правовых и рыночных институтов, усилении давления на бизнес как административного, так и налогового [4]; низкую эффективность государственных компаний [20];
– барьеры для внешней торговли и иностранных инвестиций, отсутствие нормализации экономических связей с внешним миром [6; 20];
– организацию российского рынка труда, который становится серьезным препятствием для повышения эффективности производства и роста производительности труда.
Главной проблемой, как в случае структурного, так и в случае системного кризиса остается количественная неопределенность критериев, которые позволяют диагностировать протекающие процессы как проявление системного или структурного кризиса. Так, в период 2011–2017 годов Россия в индексе Doing Business (наиболее авторитетном индикаторе качества инвестиционных условий) продвинулась со 124 до 35 места. Именно на это время приходится инвестиционная пауза и последующее снижение доли валового накопления основного капитала в ВВП с 27,6% до 19,5%3. Между тем, определение природы кризиса составляет не только академический интерес. В зависимости от того является ли кризис циклическим, при котором происходит отклонение от долгосрочного тренда в силу приспособления экономики к изменению спроса, либо структурным, при котором воспроизводственные диспропорции тормозят экономический рост, либо системным, когда несовершенная институциональная система ограничивает возможности для перераспределения ресурсов в пользу их более эффективного использования, меняются приоритеты экономической политики. Терминологические отличия влекут за собой серьезные расхождения в рекомендациях по проведению экономической политики, то есть корректная идентификация протекающих экономических процессов предполагает соответствующий выбор экономической политики.
Выбор вариантов проведения экономической политики в зависимости от природы кризиса.
В случае циклического характера рецессии, как бы она ни была осложнена структурными проблемами и институциональными несовершенствами экономики, должна реализовываться экспансионистская политика стимулирования спроса через бюджетные и/или денежно-кредитные меры. В условиях неблагоприятной конъюнктуры государство традиционно остается последним оптимистом, расширяющим собственные расходы, в отличие от бизнеса и домохозяйств. О необходимости стимулирования роста и активной контрциклической политики среди экономистов шла активная дискуссия. На важности расширения бюджетных расходов и смягчения денежно-кредитной политики настаивали экономисты, представляющие кейнсианское и шире дирижистское направление [1; 14; 16; 25]. Речь идет не о долгосрочной стратегии монетарного расширения и дефицитного финансирования, а о тактических мерах по противодействию рецессии и выходу на траекторию устойчивого экономического роста. «Хотя факторы производительности, технологий и накопления капитала являются главными и в среднесрочной, и в долгосрочной перспективе, в ближайшие годы есть условия для существенного ускорения роста за счет стимулирующей денежной и бюджетной политики. В результате кризиса 2015–2016 годов... российская экономика находится значительно ниже траектории потенциального ВВП. Более быстрый рост, чем это соответствует траектории потенциального ВВП, в этих условиях свидетельствует не о перегреве, а о возврате долга по росту, об использовании возможностей, упущенных раньше, которые позволяют повысить уровень самого потенциального ВВП» [14, c.217–218].
В противовес этому экономисты, скептически относящиеся к возможностям государственного вмешательства, выступают против экспансионистской политики, полагая, что она способна нарушить макроэкономическую стабильность, увеличивая государственный долг или инфляцию или и то и другое одновременно, но не способна ускорить рост и способствовать выходу из рецессии. Так, например, В. Мау резко выступает против использования идей «вульгарного кейнсианства» в целях стимулирования роста. «В России сейчас невозможен путь денежного стимулирования (quantitative easing), поскольку его результатом были бы дальнейшая дестабилизация, ускорение инфляции и углубление спада экономической активности» [17, с. 26]. Ключевым аргументом при этом является именно оценка характера рецессии. Если это структурный феномен, когда инвестиции стагнируют в силу высоких рисков вложений, неопределенности будущей структуры производства и спроса, отсутствия проектов с приемлемым соотношением риска и рентабельности, то проблема заключается не в возвращении к тренду, а в изменении самого тренда экономического роста. В данных условиях экспансионистская стимулирующая политика не может быть эффективной.
Структурный кризис требует иных форм государственной политики, отличных от классических кейнсианских рецептов. Некоторые подтверждения отсутствия отрицательного разрыва выпуска содержатся в работе А. Полбина и А. Скроботова [23], где предпринимается попытка декомпозиции российского ВВП на трендовую и циклическую составляющие с учетом зависимости динамики российской экономики от цен на энергоносители. Авторы приходят к выводу, что в 2014–2016 годах в результате резкого ухудшения условий торговли произошло сокращение потенциального выпуска. «... Фактический спад ВВП во время последнего кризиса оказался приблизительно равен снижению перманентного уровня ВВП из-за спада нефтяных цен и соответственно снижению перманентного дохода отечественной экономики» [23, с. 79] То есть произошло снижение потенциального объема выпуска в связи с неблагоприятными условиями торговли. Следовательно, смягчение денежно-кредитной политики тогда не способствовало бы сглаживанию цикла.
Более того, его системная или структурная природа делает нецелесообразным экспансионистскую кейнсианскую политику и наоборот — высокие процентные ставки и дефицит спроса должны способствовать очистительной работе рынков — перетоку трудовых ресурсов, изменению отраслевых приоритетов развития, банкротству бизнеса, поддерживаемого на плаву исключительно благоприятной конъюнктурой. Риторика о необходимости развития обрабатывающих секторов и отказа от нефтяной зависимости активизируется всякий раз вслед за падением нефтяных цен и наступлением общеэкономического спада.
Преодоление структурного кризиса предполагает масштабные сдвиги в отраслевой структуре, перераспределение ресурсов между отраслями, ускоренное развитие перспективных отраслей, ограничения (вплоть до ликвидации) для неперспективных отраслей, высвобождение труда, затраты на переобучение и перемещение трудовых ресурсов. Такие задачи решаются в рамках стратегического планирования и промышленной политики. Участие государства позволяет ускорить процессы структурных сдвигов за счет перераспределительных процедур и корректировки рыночной информации через налоги, субсидии, заказы и т.д. На сегодняшний день в России стратегическое планирование не реализуется через текущие планы и действия по согласованию интересов территорий и хозяйствующих субъектов, а мероприятия, реализуемые в рамках промышленной политики, при всей безусловной пользе от деятельности институтов развития, таких как Внешэкономбанк, Фонд развития промышленности, Российский фонд прямых инвестиций и т.д., носят фрагментарный характер и заметного макроэкономического и структурного эффекта не оказывают. Дискуссия о необходимых мерах государства по стимулированию инвестиционного процесса и источниках финансирования государственных инвестиций обострились в связи с майскими (2018 года) указами президента об инвестициях в инфраструктурные проекты.
Преодоление системного кризиса требует, в зависимости от остроты проблемы, существенного совершенствования или реформирования институциональной среды. С одной стороны, процесс эволюции институтов идет непрерывно под воздействием заинтересованных в их изменении сторон, с другой стороны, значительные изменения (если не рассматривать революционный слом действующей институциональной системы и возникновение новых, ранее не существовавших, институтов) возможны только в результате соответствующих действий государства по преобразованию действующих и насаждению новых институтов. Процесс изменения норм, правил и формирование механизмов для принуждения к их исполнению идут непрерывно. Но если учесть, что сохранение действующих институтов, как и их смена, затрагивает интересы определенных групп, то процессы институциональных изменений нелинейны и не однонаправлены. Например, важность реализации программы приватизации государственных активов декларируется на протяжении последнего десятилетия. При этом, в отличие от 1990-х годов, сегодня существует необходимая инфраструктура, легальные капиталы, возможности для рыночной оценки и т.д., но доля госсобственности постепенно увеличивается, охватывая новые сектора экономики вплоть до ритейла — отрасли традиционно развиваемой частным капиталом. При имущественной дифференциации в стране равной предреволюционной (в начале ХХ столетия), налоговая система оказывается не в состоянии сглаживать социальное неравенство.
Необходимость институциональных реформ очевидна всем, в то время как пути их реализации далеко не столь очевидны, также как их эффективность применительно к задаче ускорения экономического роста.
Особенности циклических спадов и рецессия 2015–2016 годов в российской экономике
Любой циклический спад, каким бы ни был непосредственно вызвавший его импульс, является кризисным механизмом восстановления оптимальных воспроизводственных пропорций. Рецессия приводит к тому, что потери несут все экономические агенты, однако ряд отраслей и компаний вынужден сокращать выпуск, высвобождая ресурсы и создавая для других условия для быстрого роста в ходе восстановления экономики. Суммарный ущерб от спада включает в себя как издержки перераспределения, так и чистые потери, связанные с торможением выпуска во всех секторах экономики, сокращением использования ресурсов, прежде всего труда. В этом смысле любой циклический кризис также выступает формой разрешения противоречия между сложившейся структурой экономики и требованиями экономического роста.
Применительно к определению циклических кризисов (спадов), в экономической науке к настоящему времени сложился определенный консенсус. Классическое определение цикла, которое с 1946 года используется для его датировок, содержит ряд важных моментов. «Бизнес-циклы — это тип колебаний агрегированной экономической активности стран, в которых производственная деятельность осуществляется в основном на частных предприятиях. Цикл состоит из экспансий, случающихся одновременно в различных направлениях экономической активности и сменяющихся рецессиями и вновь оживлениями, переходящими в экспансию следующего цикла. Эта последовательность смены фаз бизнес-цикла является повторяющейся, но не периодичной. Длительность бизнес-циклов варьируется от чуть более одного до десяти или двенадцати лет. Эти циклы не делятся на менее продолжительные колебания с аналогичными амплитудами». [31, p.5] (выделено нами). Из этого следует, что:
1) рассматривать циклические колебания имеет смысл применительно к странам, в которых производственная деятельность осуществляется в основном на частных предприятиях. Следовательно, нецелесообразно искать циклические колебания в централизованно-планируемых экономиках, странах со значительной долей натурального хозяйства и т.д.,
2) нет строго определенных интервалов между одинаковыми состояниями конъюнктуры. Рецессии могут начинаться с различным интервалом. Важность имеют состояние экономики и внешний импульс, способствующий нарушению равновесия.
Определение поворотных точек представляет собой отдельную самостоятельную научную задачу. Статистику деловых циклов в американской экономике ведет The National Bureau of Economic Research (NBER)4, при этом их датировка осуществляется Комитетом по определению дат бизнес-циклов США. Аналогичные задачи в еврозоне решают Центр по исследованию экономической политики (CEPR)51 и Комитет по датировке бизнес-циклов в зоне евро (Euro Area Business Cycle Dating Committee). Последний ведет хронологию рецессий и пиков деловой активности. Поворотные точки в европейских деловых циклах выделяются с 1970 по 1998 год по 11 странам, первоначально входившим в ЕЭС, и Греции, а начиная с 1999 года собственно по странам зоны евро. Институт исследования бизнес-циклов (ECRI)6 в США дает датировку поворотных точек по 21 стране мира, начиная с 1949 года. Как отмечают исследователи из этого центра: «Каждая рецессия уникальна и вызвана различным набором факторов. Это приводит к широкому разбросу мнений в оценке вины за спад, даже среди экспертов» [30, р. 69].
Выделение поворотных точек цикла строится на критерии двух кварталов. Например, уже упоминавшийся выше Комитет по датировке бизнес-циклов в зоне евро (Euro Area Business Cycle Dating Committee) определяет рецессию как «значительное снижение уровня экономической активности, распространяющееся по всей экономике еврозоны; обычно наблюдаемый в течение двух и более кварталов подряд отрицательный рост ВВП, занятости и других показателей совокупной экономической активности для еврозоны в целом»71. Критерий снижения выпуска в течение двух и более кварталов используется всеми исследователями циклов, при этом аналитики учитывают поведение остальных значимых макроэкономических индикаторов, корректируя в связи с этим дату начала спада.
Отсутствие строгой периодичности и предсказуемости интервалов между одинаковыми состояниями конъюнктуры, по мере накопления статистических данных о протекании циклов, серьезно обесценило детерминистские модели цикла, имеющие задачу объяснить повторяемость экономических колебаний. Попытки обнаружить внутренние причины эпизодических нарушений равновесия и дать инструмент прогнозирования поворотных точек, основанный на выявленных причинно-следственных связях, оказались неудачными. Слабая прогностическая сила моделей, направленных на выявление причинно-следственные связей, вызывающих неизбежность колебаний, привела к повсеместному отказу от них. Интерес к таким работам, начиная от «Капитала» К. Маркса и заканчивая гипотезой финансовой нестабильности Х. Мински, возрастает в периоды глобальных экономических катаклизмов подобных «Великой рецессии» и вновь спадает по мере восстановления нормального хода экономической жизни.
Вероятность наступления очередного кризиса возрастает при удлинении временного интервала от последнего спада. При определенных условиях выверенная контрциклическая политика или высокие темпы экономического роста позволяют решать проблему поддержания необходимых пропорций без разрушительного сжатия. Во второй половине ХХ — начале ХХI века по крайней мере в 12 случаях отмечался интервал между рецессиями свыше 16 лет8. Тем не менее развитие капиталистического производства невозможно без циклических колебаний.
Необходимо выделить ряд характерных для циклических спадов особенностей:
1. Строгой согласованности между рецессиями в национальных экономиках, как по времени начала рецессии, так и по продолжительности, нет.
По данным ОЭСР, включающим 35 стран ОЭСР, страны БРИКС, Аргентину, Индонезию, Литву и Колумбию, на экономики которых в совокупности приходится более 90% мирового ВВП, взятым на интервале с 1970 по 2017 годы, за период с 1970 года было отмечено 148 рецессий (данные по странам Восточной Европы, Прибалтики, БРИКС, странам Латинской Америки и Азии представлены начиная с 1990-х годов). Из них к глобальным рецессиям можно отнести две: кризисы 1974–1975 годов и 2007–2009 годов. Начало спада датируется очень близко по большинству стран и совпадает со средним по группировкам (страны ОЭСР, Европейского союза, НАФТА). Данными рецессиями было затронуто подавляющее большинство стран. Кризис 1996–1998 годов коснулся стран с трансформационной экономикой и азиатских государств. В качестве автономных мы рассматривали рецессии, которые проявлялись в отдельных странах, тогда как в среднем по группировке рост продолжался. Также в качестве автономных рецессий мы рассматривали такие, при которых расхождение начала спада в конкретной стране и соответствующей группе стран составляло более года. За рассматриваемый период 44 рецессии были автономными, то есть от них пострадали некоторые экономики, но в среднем по группам стран продолжался экономический рост.
В целом корреляция квартальных темпов роста ВВП (в постоянных ценах 2008) к соответствующему кварталу предыдущего года по странам совокупности не высока — среднеарифметическое значение коэффициентов парной корреляции только в трех странах превысило 0,5 — Словении, Эстонии и России. В России оно достигает самого высокого значения – 0,60. В то же время зависимость между соседними странами (связанными экономиками) оказывается достаточно значимой (табл. 1)
Однако даже в странах ЕС, за исключением кризисов 1974–1975 и 2008–2009 годов, расхождения в начале рецессии в 1980-е и 1990-е годы были весьма значительны. В 1980 году начался спад в экономике Нидерландов, в 1982 году — в Бельгии, Германии, Италии, в 1983 году — в Португалии, в 1984 году — в Австрии. Экономика Европейского союза в целом в 1980–1983 годах имела положительные темпы роста.
Таблица 1
Коэффициенты парной корреляции квартальных индексов экономического роста (квартал к соответствующему кварталу предыдущего года) с 1970 по 2017 годы.| | Австрия | Бельгия | Финляндия | Франция | Германия | Италия | Нидер-ланды | Португалия | Испания |
|---|
| Австрия | 1 | 0,67 | 0,49 | 0,76 | 0,76 | 0,71 | 0,69 | 0,65 | 0,56 | | Бельгия | 0,67 | 1 | 0,52 | 0,79 | 0,66 | 0,77 | 0,71 | 0,65 | 0,60 | | Финляндия | 0,49 | 0,52 | 1 | 0,65 | 0,36 | 0,57 | 0,48 | 0,45 | 0,52 | | Франция | 0,76 | 0,79 | 0,65 | 1 | 0,71 | 0,82 | 0,67 | 0,75 | 0,65 | | Германия | 0,76 | 0,66 | 0,36 | 0,71 | 1 | 0,72 | 0,70 | 0,57 | 0,44 | | Италия | 0,71 | 0,77 | 0,57 | 0,82 | 0,72 | 1 | 0,67 | 0,71 | 0,56 | | Нидер-ланды | 0,69 | 0,71 | 0,48 | 0,67 | 0,70 | 0,67 | 1 | 0,59 | 0,65 | | Португалия | 0,65 | 0,65 | 0,45 | 0,75 | 0,57 | 0,71 | 0,59 | 1 | 0,64 | | Испания | 0,56 | 0,60 | 0,52 | 0,65 | 0,44 | 0,56 | 0,65 | 0,64 | 1 |
Расчитано по: OECD.stat Quarterly National Accounts //http://stats.oecd.org/Index.aspx?DataSetCode=QNA
Таким образом, автономные рецессии — это норма. Пока скорее глобальные рецессии следует рассматривать как исключение. До настоящего времени не было ни одной рецессии, которая охватывала бы все страны мира.
2. Циклические спады протекают с неравномерными интервалами, их границы значительно шире, чем предполагали А. Бернс и У. Митчелл в 1946 году.
111 деловых циклов датируемых ECRI в 21 стране мира распределялись по продолжительностиi так, как это отражено на диаграмме 1. | | |  | Рис. 1. Распределение циклов в интервалах по продолжительности (21 страна 1948–2016 гг.)
Источник: Business Cycle Peak and Trough Dates, 21 Countries, 1948–2016 //Economic Cycle Research Institute (ECRI) www.businesscycle.com |
Как видно из диаграммы, на циклы продолжительностью менее 7 лет приходится более половины циклов в странах, по которым ECRI ведет датировку. Бразилия с 1987 года испытывала рецессию 8 раз, Швеция с 1970 по 1990 годы — четыре раза, Австрия с 1974 по 1995 годы — четыре раза, Аргентина с 2008 по 2017 годы — четыре раза. В то же время ряд стран оказался неуязвим в периоды глобальных рецессий. Китай с 1988 года не сталкивался с циклическими спадами, Австралия — с 1990 года, Индия — с 1996 года. Польша по завершении трансформационного кризиса устойчиво растет более двадцати лет. Отметим, что каждый цикл включает в себя уникальное сочетание отрезков различной экономической динамики. Рецессия может сопровождаться быстрым подъемом после достижения дна или длительной стагнацией и т.д. Соотношение периодов спадов и подъемов в разных циклах может существенно различаться.
Сегодняшние подходы к прогнозированию разворотов цикла основаны на моделировании взаимосвязи динамики упреждающих индикаторов и показателей экономической активности, при этом ищутся не причины, а симптомы наступления рецессии [22]. Отсутствие строгой периодичности в динамике выпуска и появлении спадов привело к изменению целей исследования циклических колебаний. Если переход от экспансии к рецессии вызывается экзогенными шоками, при наличии серьезных накопившихся в экономике диспропорций, то ключевой задачей становится не объяснение природы этих шоков, а анализ механизмов приспособления экономики к изменившимся условиям и поиск форм государственного воздействия, способствующих минимизации потерь при сокращении выпуска.
Продолжительность временного интервала между двумя одинаковыми состояниями экономической конъюнктуры сама по себе не является характеристикой природы спада. Его циклический характер определяется повторяемостью сходных состояний конъюнктуры и колебанием экономической активности вокруг тренда.
3. Темпы роста экономики во всевозможных циклах могут меняться, а протекание различных фаз цикла — замедляться или ускоряться (в зависимости от глубины и продолжительности рецессии).
Гипотеза о рецессии как моменте смены тренда впервые была высказана Ч. Нельсоном и Ч. Плоссером [34]. В ходе спада в экономике складываются новые условия, которые меняют потенциальные темпы экономического роста, и после падения экономика переходит к новому долгосрочному тренду. В этом случае, каков бы ни был характер шока, речь идет не о подстройке экономики к колебаниям спроса, а об изменении в производительности, приводящем к новой траектории роста. Следовательно, в результате шоков макроряды переходили к случайным трендам надолго и могли не возвращаться к своим детерминированным трендам, а блуждающие тренды требуют их переопределения в рамках каждого цикла. Применительно к российской экономике А. Полбин и А. Скроботов [24] выделяют два сдвига тренда долгосрочного роста: с III квартала 1998 года темпы восстановительного роста составляли 5,3%, с III квартала 2007 года до II квартала 2015 года — 1,3%. «Великая рецессия» и последовавшее за ней замедление темпов роста мировой экономики стимулировали работы в этом направлении. Р. Мартин, Т. Маньян и Б. Вильсон [33] в результате анализа 150 рецессий в 23 развитых странах в течение последних 40 лет не смогли обнаружить ускоренный восстановительный рост, в результате которого должно происходить возвращение к тренду. Более того, спад, по мнению авторов, приводил к понижению темпов роста в следующем цикле.
Чтобы проверить насколько предшествующая кризису динамика экономического роста, глубина и продолжительность рецессии влияют на темпы экономического роста в текущем цикле, нами была построена линейная регрессия следующего вида:
Gс = ∆Gt-1 + RM + GR + Months + ε ,
где Gс — темп роста в рассматриваемом цикле, интервал от предкризисного максимума предыдущего цикла до предкризисного максимума настоящего цикла,
∆Gt-1 — отклонение темпов экономического роста в последний год перед началом данного цикла от средних темпов в рамках цикла,
RM — продолжительность спада в месяцах от пика до дна,
GR — глубина падения в нижней точке данного цикла в годовом измерении,
Months — продолжительность цикла в месяцах от пика до пика,
ε — ошибка регрессионного уравнения.
Предполагалось, что в случае, если темпы роста ВВП в ходе цикла не выравниваются за счет изменения темпов восстановительного роста, они будут отрицательно зависеть от продолжительности и глубины спада, а снижение темпов в предкризисный год будет свидетельствовать о структурных проблемах и должно быть связано с пониженными темпами роста в последующем цикле. Гипотеза подтвердилась частично. Регрессоры ∆Gt-1 и GR оказались статистически незначимы. В 36 из 96 рецессий спаду предшествовало снижение темпов роста, в остальных 60 случаях – ускорение. Но предкризисное изменение экономического роста не оказывало влияния на последующие темпы. Исходя из доступной статистики, глубина падения измерялась в годовых данных, а не в нижней точке, что существенно искажало картину при непродолжительных и неглубоких спадах.
После удаления из модели незначимых регрессоров было получено следующее характеристическое уравнение:
Gc = 2,70 – 0,0648*RM + 0,0134*Months + ε ,
(0,320) (0,0139) (0,00203)
R2 = 0,376, в скобках указаны стандартные ошибки.
МНК-модель, количество наблюдений: 96
Зависимая переменная: Gс
| | Коэффициент | Ст. ошибка | t-статистика | P-значение | | | const | 2,6982 | 0,320258 | 8,4251 | <0,0001 | *** | | RM | -0,0647997 | 0,0138654 | -4,6735 | <0,0001 | *** | | Months | 0,0134462 | 0,00202578 | 6,6375 | <0,0001 | *** |
| Среднее зав. перемен | 2,760816 | Ст. откл. зав. перемен | 1,743779 | | Сумма кв. остатков | 180,3864 | Ст. ошибка модели | 1,392709 | | R-квадрат | 0,375550 | Испр. R-квадрат | 0,362121 | | F(2, 93) | 27,96558 | Р-значение (F) | 3,09e-10 | | Лог. правдоподобие | -166,4942 | Крит. Акаике | 338,9885 | | Крит. Шварца | 346,6815 | Крит. Хеннана-Куинна | 342,0981 |
Таким образом, темпы роста в цикле будут отрицательно зависеть от продолжительности рецессии и положительно — от продолжительности цикла. Чем большую долю в рамках цикла занимает период роста, тем выше будут темпы экономического роста в целом за цикл.
Изменение темпов роста российской экономики в ходе последнего цикла не противоречит существующим представлениям о циклических спадах и само по себе не свидетельствует об особом характере кризиса.
Чтобы убедиться в циклическом характере наблюдавшегося в России спада, необходимо оценить отклонение траектории фактического экономического роста от тренда (рис. 2).
Наличие отрицательного разрыва выпуска в I кв. 2015 — I кв. 2017 годов свидетельствовало о циклической природе последней рецессии и указывало на теоретическую возможность ускорения темпов роста ВВП в данный период при реализации контрциклической политики. Вместе с тем на фоне стабилизации нефтяных цен в 2011–2012 годах и завершения восстановительного роста после «Великой рецессии» наблюдалось замедление долгосрочных темпов роста российской экономики, которое не может трактоваться как циклическое. По всей видимости, произошел переход к новому общему равновесию с более низким потенциальным экономическим ростом, что является характерной чертой системного кризиса. Негативные внешние шоки 2014–2015 годов вызвали конъюнктурный цикл, который совпал с длительной тенденцией угасания трендового экономического роста.
Выводы:
Последняя российская рецессия вполне укладывается в представление о циклическом спаде. Свидетельств нециклической природы завершившегося кризиса не было выявлено. Более того, хотя падение 2014(5)–2016 годов было вполне автономным, если в качестве критерия автономности брать отсутствие спада в крупной группе взаимосвязанных экономик, однако при этом Россия была не единственной страной, столкнувшейся с кризисом.
Циклическая природа рецессии подтверждается также повторяемостью фаз цикла, последовательностью их протекания, сходством источников импульсов, выводящих из равновесия российскую экономику, механизмами ее приспособления к шокам.
Колебания вокруг тренда вызваны мощным внешним шоком, отягощенным ограничениями геополитического характера.
Уникальные черты российской рецессии укладываются в набор специфических особенностей, свойственных спадам, протекающим в конкретных условиях национальной экономики.
В то же время изменения в тренде экономического роста могут быть объяснены структурными диспропорциями и институциональными несовершенствами, связанными со структурным и системным кризисом.
Гипотезы о структурных и системных кризисах, вызывающих замедление экономического роста, требуют выделения количественных критериев, позволяющих говорить о такого рода явлениях. | | |  | Рис. 2. Разрыв выпуска (output gap) в России
Рассчитано авторами по: Федеральная служба государственной статистики. Национальные счета [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_main/rosstat/ru/statistics/accounts/ (29.06.2018)
Примечание: значения получены с помощью одномерного фильтра Ходрика — Прескотта (параметр сглаживания λ для квартальных данных составляет 1600), предварительно временной ряд реального квартального ВВП был очищен от сезонности посредством процедуры TRAMO/SEATS в эконометрическом пакете EViews 6 и прологарифмирован. |
| |
|
|
