|
| | | | Проблемы современной экономики, N 4 (68), 2018 | | | | ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ. МАКРОЭКОНОМИКА | | | Костин К. Б.
профессор кафедры мировой экономики и международных экономических отношений
Санкт-Петербургского государственного экономического университета,
доктор экономических наук
Губа М. Н.
аспирант кафедры мировой экономики и международных экономических отношений
Санкт-Петербургского государственного экономического университета
| |
| | | | | В статье дан критический взгляд на ряд традиционных основ неоклассической экономики. Рассмотрен современный этап эволюции мирового хозяйства, отличающийся переходом количественных изменений транзакционных и информационных издержек в качественные преобразования всей системы мирового хозяйства. Основным недостатком мейнстрима в вопросах экономического развития признается преследование идеи роста как самоцели. Применен подход гетеродоксальных направлений экономической мысли. В статье анализируются взгляды экономистов на проблемы экономического роста и развития, выявляется несогласованность целей современной экономической системы с ее исходными основаниями | | Ключевые слова: мировая экономика, эволюционная экономика, экономический рост, транзакционные издержки, сфера обмена | | УДК 339.9; ББК 65.5 Стр: 37 - 42 |
Аналогично тому, как научные картины мира меняются на протяжении человеческой истории, методология социальных наук, и в том числе экономики, претерпевает существенные сдвиги на каждом этапе своего развития. Метафизическое понимание пространства и времени как вместилищ согласовывается с подходом меркантилистов, физиократов, классиков и марксистов. В рамках неоклассической экономики было определено, что время как фактор «лежит в основе главных трудностей при решении почти любой экономической проблемы» [4]. Впервые введя фактор времени, Альфред Маршалл также обеспечил предпосылки для формирования принципа относительности времени в экономике, разделив рассматриваемые периоды на «короткий», «длительный» и «весьма длительный». Диалектическая же сущность пространства-времени, как внутренней структуры материальных процессов, и, в частности, социального пространства-времени, как внутренней структуры деятельности социального субъекта, была в экономической мысли представлена трудами институционалистов. Последние, начав рассматривать всю палитру экономических факторов, включая духовные и моральные, в историческом контексте, таким образом, превратили время из фактора во внутренний элемент экономической системы. Иными словами, они привнесли в экономику диалектику, сделав объектом своего изучения проблемы именно экономического «развития» и признав процесс направленного к прогрессу качественного изменения всей системы в роли главной цели экономики. Кроме того, последовавшая за включением институционалистами внеэкономических факторов в исследование экономических проблем концентрация представителей неоинституционализма на микроуровне, включающая выработку подходов к детальному и многопредметному изучению процессов на уровне отдельных экономических агентов, составляющих единую систему, сигнализировала о проникновении идей синергетики в экономику.
Соответствие отдельных экономических школ научным картинам мира можно проиллюстрировать представленной ниже таблицей:
Таблица
Соответствие экономических школ научным картинам мира| Научная картина мира | Экономические школы |
|---|
| Механическая картина мира | Меркантилисты, физиократы, представители классической школы и марксизма мыслят в границах факторов производства, т.е. неких частиц (= «атомов» в экономике), перемещающихся в пространстве и времени по неким причинам («механический детерминизм») — поиск баланса между трудом, землей и капиталом, как элементами закрытой системы, где нет случайности и всё происходит по необходимости | | Релятивистская картина мира | Маржинализм ознаменовал начало использования предельных крайних величин или состояний в экономике, которые характеризуют не сущность явлений, а их изменение в связи с изменением других явлений, т.е. введение в экономические теории принципа относительности | | Современная научная картина мира глобального эволюционизма | Если монетаризм видится новым меркантилизмом, а неоклассический синтез соответственно возвратом к неоклассической и кейнсианской экономике на качественно новом уровне, «первой ласточкой» второй смены парадигмы в экономике представляется институционализм, хронологически предшествующий более позднему монетаризму, но обратившийся к эволюции социальных институтов и давший таким образом начало эволюционной экономике как направлению в экономической науке |
Тесно переплетенные, постоянно обращающиеся к сторонним областям знания, неоднозначные и извечные вопросы экономического роста и экономического развития так или иначе интересуют экономистов всех направлений. Так, эволюционная экономика сегодня включает в себя целый ряд экономических школ, которые особое внимание уделяют вопросам развития, историзму и динамизму экономических процессов.
Неошумпетерианцы, используя в качестве основы своих рассуждений труды Йозефа Алоиза Шумпетера, акцентируют внимание на долгосрочном экономическом развитии, необходимости инноваций и роли предпринимателя в экономическом процессе. Эволюционный процесс в рамках неошумпетерианства — это динамический исторический процесс, макроэкономические характеристики которого являются следствием поведения агентов на микроэкономическом уровне [1]. Основными механизмами развития эта школа называет отбор и поиск инноваций, а основными характеристиками экономического эволюционного процесса — разнообразие и гетерогенность поведения.
К эволюционным относят также австрийскую экономическую школу: теория возникновения денег и других социальных институтов Карла Менгера, а также последние труды Фридриха фон Хайека о спонтанном порядке и развитии определенно отражают эволюционную концепцию развития экономики. Кроме того, в разряд эволюционных зачастую попадают разнообразные математические подходы — в первую очередь теория хаоса, экономическая кибернетика, эволюционная теория игр [1].
Непосредственно теория эволюционного развития экономики, авторами которой считаются американские экономисты Ричард Нельсон и Сидней Уинтер, опубликовавшие в 1982 году монографию «Эволюционная теория экономических изменений», опирается на привнесение в экономические исследования методологических подходов, свойственных эволюционной биологии. Нельсон и Уинтер в качестве субъектов популяции, подвергающейся естественному отбору, рассматривают организации, а в качестве признака, наследуемого «потомками» — инновации, которые подразумевают в том числе технологическую составляющую. К ключевым понятиям эволюционной теории относится понятие организационных рутин. Организационные рутины в рамках этой теории аналогичны генам как носителям наследственной информации в классической биологической теории эволюции. Они представляют собой, относительно стабильные в краткосрочной и среднесрочной перспективе, используемые фирмами стандартные правила и процедуры ведения деятельности, которые фиксируют методы получения информации, поиска и реализации стратегических и тактических решений, распределения конкретных задач между их исполнителями, технические методы производства, процедуры найма и увольнения, политику в области инвестирования, рекламную стратегию и так далее [5].
При этом теорией-предшественницей, признававшей решающую роль технологий в международной торговле, можно считать теорию технологического разрыва, разработанную Майклом Познером в 1961 году. А теорией-последовательницей — широко известную теорию конкурентных преимуществ Майкла Портера, в канву которой вплетена идея, хоть и не доминирующая, согласно которой субъекты, быстро реагирующие на изменения, происходящие в отрасли или в структуре рынка, получают преимущество, позволяющее им занимать более выгодную позицию на рынке, например, снижая издержки.
Основным объектом изучения эволюционной экономической теории являются процессы необратимых динамических изменений в хозяйственной системе. Соответственно базой, к которой Нельсон и Уинтер применили биологические концепции отбора и наследственности, стали идеи Альфреда Маршалла, Йозефа Шумпетера и Торстейна Веблена. При этом стоит заметить, что Маршалл зачастую позиционируется как ученый, впервые соединивший классическую теорию и маржинализм. А маржинализм, как уже отмечалось, представляется предтечей привнесения принципа относительности в экономику. Таким образом, еще раз четко прослеживается корреляция между сменой научных картин мира и сменой парадигм в экономике, которые каждая по-своему, и, тем не менее, обе «пришли» к эволюционной концепции, пройдя путь поступательного развития кумулятивного характера. При этом в проблеме эволюционности и революционности изменений в первую очередь непосредственно выражаются сами процессы необратимых динамических изменений в мировом хозяйстве.
Результаты первой части данного исследования уже были нами представлены в статье «Эволюция мирового хозяйства: качественные изменения в ретроспективе», которая посвящена раскрытию понятия «мировое хозяйство» в узко-теоретичном смысле. Под ним мы понимаем неавтономную самовоспроизводящуюся сложную динамическую систему, основанную на сетях экономических связей между любого рода субъектами [2]. Зарождение мирового хозяйства, на наш взгляд, произошло одномоментно с переходом человека от присвоения к воспроизведению, то есть в период так называемой неолитической революции, когда образование излишка продуктов повлекло за собой необходимость формирования своеобразных пра-форм мирового рынка. Нами было также отмечено, что, если в узком смысле революция мирового хозяйства — это революция в области производства, то в широком смысле революционные изменения мирового хозяйства обусловлены главным образом существенным снижением уровня транзакционных издержек. Теперь мы остановимся на этом вопросе подробнее.
Как известно, согласно мнению ряда исследователей (в частности, согласно Клаусу Швабу), человечество сейчас переживает четвертую промышленную революцию. Ее ассоциируют, в первую очередь, с большими данными, системами распределенных реестров, способных их обрабатывать, переходом части человеческой жизни в дополненную реальность и т.п. То, что эту революцию называют предполагаемой, гипотетической, вполне укладывается в логику нашего исследования. Ныне происходящие изменения в мировом хозяйстве в меньшей степени касаются сферы производства, нежели обмена, которая переживает резкое изменение уровня транзакционных и информационных издержек. Именно поэтому революция мирового хозяйства в узком смысле еще не произошла, однако для мирового хозяйства в широком смысле нынешние преобразования более чем существенны и их вполне можно назвать качественными изменениями, то есть революцией мирового хозяйства.
Исландский экономист Трайн Эггертсон отмечал, что платность приобретения информации об обмене является, по сути, причиной транзакционных издержек, хотя концепции информационных издержек и транзакционных издержек не идентичны, и объяснял включение транзакционных издержек в перечень вопросов экономической теории тем, что таким путем был, наконец, отвергнут тезис о полноте информации, из которого долгое время исходило большинство экономических теорий и моделей [9].
Под транзакционными издержками традиционно понимают издержки перехода прав собственности. Классическое определение транзакции по Джону Коммонсу — «отчуждение и приобретение индивидами прав собственности и свобод, созданных обществом» [8]. Особенно любопытна мысль Кеннета Эрроу об аналогичности транзакционных издержек в экономике — силе трения в механике [6].
Можно заметить, как вместо того, чтобы уменьшать силу трения, мы совершаем переход в новую, над- или под- среду, в которой она существенно ниже, чем в исходной или вовсе отсутствует. Это связано с тем, что снижение силы трения становится в определенный момент более экономически нерациональным, и издержки перехода на новый уровень, в новую среду, становятся меньше издержек на продолжение поисков средств сокращения силы трения. Переход в новую среду и есть революция, то есть существенное качественное изменение. Сугубо количественное сокращение силы трения, соответственно, не имеет отношения к революции, в то время как переход в новую среду — изменение качественное потому, что являет собой полную смену способа действия. Пример из пограничной между экономикой и механикой области — летательные аппараты, которые развивались и приходили на смену «традиционным» наземным видам транспорта — условно и потому, что физическая сила трения в воздухе меньше, чем на дороге, и потому, что экономическая стоимость полетов стала сопоставима, а потом и вовсе уменьшилась (как минимум с точки зрения полезности для потребителя, экономящего свое время) по сравнению со стоимостью наземных перевозок. Однако, вместе с тем получается, что существенное количественное сокращение транзакционных издержек и порождает возможность перехода в новую среду, в новое, доселе неиспользуемое экономическое пространство. Так, в 2017 году объем розничных продаж, осуществленных посредством электронной коммерции, достиг 2,304 трлн долл. США [13]. То есть каждая десятая розничная продажа в мире сейчас осуществляется с помощью компьютерной сети. Электронная коммерция продолжает расти удивительно быстрыми темпами — графики объема продаж через розничную электронную торговлю демонстрируют рост показателя по экспоненте, а доходы, например, мобильной торговли достигли 700 млрд долл. США в 2017 году, что эквивалентно более чем 300-процентному росту всего за последние четыре года [10], а ведь речь идет о рынке, которого еще пару десятков лет назад вообще не существовало. Количество безналичных транзакций выросло на 11,2% за 2014–2015 гг., достигнув 433,1 млрд [12], и никто не сомневается в том, что и в последующие периоды их рост будет обозначаться двузначными цифрами. Так, продажи переходят в область с меньшей «силой трения», переходят в новую среду, где транзакционные издержки существенно ниже, чем в традиционной, одновременно тем самым создавая эту среду. Таким образом происходит революция в сфере обмена.
Издержки поиска информации сродни транзакционным, благодаря таким технологиям как data mining. Указанные издержки не столько сокращаются, сколько качественно преобразуются в новой квази-среде. Вместо того чтобы рынок жил за счет «игры» на асимметричности информации — покупатель не знает, что купить, у кого и как, продавец не знает, что продавать, кому и как — рождается маркетинг. Эта асимметричность информации теперь как бы уничтожается — продавец продает то, что просчитано машинным интеллектом, а покупатель в свою очередь возможно даже еще не захотел это приобрести, но в итоге обязательно захочет. Искать информацию ни продавцу, ни покупателю становится не нужно и новая система образуется уже внутри этого информационного зазора — «в маркетинге». То есть, в области с завышенными по сравнению с потребностью рынка транзакционными издержками будут наблюдаться качественные преобразования и сама эта область будет распадаться на сегменты до тех пор, пока не образуется такой, который обеспечит приемлемый для всей системы уровень транзакционных издержек. Затем этот сегмент будет расти, потому что в нем «сила трения» минимальна, его выгодно использовать. После чего процесс повторится, и так будет происходить постоянно — система будет переходить от одного нестабильного, но кратковременно устойчивого состояния к другому, подталкиваемая растущими потребностями и возможностями человечества, в данном случае рассматриваемыми в качестве экстерналий. Над-система, таким образом, определяет развитие под-системы, а последняя трансформируется, порождая новые квази-системы, которые в конечном итоге все так же должны служить нуждам наиболее крупной над-системы. Однако весь этот механизм теряет жизнеспособность в случае, если вновь порожденные квази-системы перестают служить экзогенной.
Неустойчивость всей громоздкой системы современного мирового хозяйства, по мнению американского ученого Дугласа Рашкоффа обусловлена тем, что экономика сегодняшнего дня полностью основывается на маркетинге и рекламе. Мы существуем в системе, в которой платформы и компании, с которыми мы взаимодействуем, знают о нас больше, чем мы знаем о них. Социальный маркетинг создает иллюзию естественной волны интереса и, что особенно важно, обеспечивает маркетологов подробной картой социальных связей и зависимостей. Эти социальные графики составляют основу деятельности компаний, занимающихся анализом больших данных. А большие данные более ценны, нежели сумма их частей. Создается видимость, будто ни одна из отраслей уже не способна приносить прибыль сама по себе — только большие данные, которые собираются от пользователей, составляют истинную ценность [11].
Если поначалу маркетинг был направлен на целевые группы, то теперь он крайне индивидуализирован. Сложные современные программы на основе специальных алгоритмов научились предугадывать будущие покупки каждого отдельного человека. Основываясь в основном на статистике, им даже, в сущности, безразлично — верно предсказание или нет. Пугающим выглядит то, что иногда маркетинговые исследования обнаруживают корреляции, абсолютно не соответствующие здравому смыслу. Приватность при этом используется в качестве отвлекающего маневра. Истинную ценность для компаний, занимающихся большими данными, имеют не отдельные телефонные разговоры, электронные письма и тому подобные личные данные, а метаданные, окружающие их и, в особенности, их совокупность по миллионам пользователей с хоть какими–то общими чертами. И если 80% человек действительно захотят приобрести то, что должны захотеть приобрести согласно расчету машины, то остальные 20% станут видеть подталкивающие к этому рекламы–указания и рано или поздно тоже захотят приобрести это. Алгоритмы в процессе всех итераций будут совершенствоваться, самообучаться и выбор уже 90% человек будет точно предсказан машиной [11].
Рашкофф делает вывод, что главная проблема тут кроется в том, что использовать большие данные — это как смотреть в зеркало заднего вида для того, чтобы ехать вперед. Все эти данные — история. Они не говорят ничего о том, что люди могут сделать. Они предугадывают то, что человек скорее всего сделает, основываясь на его прошлых действиях. Своеобразный камень преткновения он видит и в том, что изобретение действительно новых продуктов никогда не происходит из переработки нашего анализа существующих потребительских тенденций, но скорее из человеческой изобретательности. Без внутреннего источника инноваций компания теряет сравнительное преимущество перед конкурентами. А учитывая то, что алгоритмы все используют похожие и данные покупают у одних и тех же продавцов, реальная прибыль достается собственно компаниям, занимающимся большими данными [11]. То есть, в новую под-систему с меньшей «силой трения» перетекает прибыльность и рост, а основная система начинает стагнировать.
Ввиду вышеуказанных причин стоит по-новому оценить теорию рациональных ожиданий Нобелевских лауреатов Роберта Лукаса, Томаса Сарджента и Кристофера Симса, которая в качестве одной из исходных предпосылок принимает гипотезу о равной доступности информации всем участникам экономического процесса. Как известно, основная критика модели идет со стороны австрийской школы и кейнсианства и отражает их позицию о слишком высокой действительной цене информации, из-за чего прогнозы будущего не оптимальны и ожидания экономических агентов не могут быть рациональными. Вероятно, даже критике теории посвящено больше научных трудов, чем собственно ее раскрытию и одобрению. Даже самого Лукаса, «переметнувшегося» к проблемам экономического роста, обвиняют в неявном согласии с критикой теории.
Однако в экономике сегодняшнего дня мы максимально приближаемся к соблюдению условий теории рациональных ожиданий — информация дешевеет, ее асимметричность исчезает, продавцу почти не приходится тратиться на ее поиск, а покупателю еще до появления намерения о покупке предлагают желанный товар. Эггертсон, расширяя в собственном учении теорию рационального выбора, также косвенно подтверждает объективное содержание теории рациональных ожиданий. Он также комментирует и продолжает модель островов Лукаса — одинокий человек на острове будет нести информационные издержки, так как он осуществляет производство в секторе домашнего хозяйства, но изолированный индивид не вовлечен в обмен как таковой, а потому транзакционных издержек у него нет [9]. Благодаря подходу Эггертсона и вкладу Лукаса можно совершить переход к раскрытию революционности изменений мирового хозяйства в широком смысле.
Происходящие сейчас изменения одновременно касаются и информационных, и транзакционных издержек. Они во многом переплетены. Качественное снижение транзакционных издержек ведет к скачку в развитии мирового хозяйства — перестраиваются элементы, его составляющие, перераспределяются их функции, меняются их цели и средства. Но нельзя не заключить, что асимметричность информации нужна для существования известных нам доселе рынка и производства. Технологии типа data mining ее разрушают. Они как бы перетягивают на себя часть звеньев цепочки добавленной стоимости товара. Отток прибыли в под-систему с малой «силой трения» был бы абсолютно рационален и продуктивен для рынка и всего мирового хозяйства, если бы цели этой под-системы не противоречили целям экзогенной над-системы, то есть человеку как личности. Но когда создается такая альтернативная квази-система, доходность компаний-производителей снижается. Получается, что роль технологического фактора для них также будет все менее существенной, поскольку прибыль теряется для них вне зависимости от степени эффективности производства и достигнутого снижения себестоимости товара. Из-за этого у компаний-производителей становится все меньше стимулов для инвестирования в НИОКР.
Если и издержки обмена правами, и информационные издержки должны снижаться для обеспечения развития системы, так как от этого зависит степень эффективности ее функционирования и соответствия целям над-системы, то такого рода снижение информационных издержек, которое наблюдается сейчас, приводит лишь к разрушению информационной энтропии, которая служит своеобразным топливом мирового хозяйства, и к нарушению цельности и сонаправленности деятельности всех элементов рассматриваемой большой системы, в которой сосуществуют и рынок, и мировое хозяйство, и отдельный человек.
Революция мирового хозяйства (в широком смысле) — это повсеместное существенное количественное сокращение издержек обмена, приводящее к качественным преобразованиям системы связей между элементами мирохозяйственного механизма. Резкое снижение транзакционных издержек — главный триггер этого процесса. При этом нынешнее снижение информационных издержек приводит не к качественному изменению всей системы или хотя бы ее развитию, а только к ее росту, что не одно и то же.
Рашкофф считает, что главное противоречие нынешней экономики состоит в противостоянии человечества как такового и современной экономической системы, запрограммированной на рост несмотря ни на что. Ортодоксальная экономика рассматривает рост, как некую безусловную эндогенную цель существования любой системы. Но в действительности экономика, в которой мы сегодня существуем, создавалась людьми, в определенные моменты истории и с определенными целями. Отгораживаясь от этого человеческого содержания, мы оказываемся бессильны перед всем происходящим и отдаем себя на милость этой иллюзорной «природной» системе. Каковы основные тенденции современной экономической системы? Происходит своеобразная оптимизация всех систем — но не для людей или увеличения добавленной стоимости, а ради роста как такового. И вместо того, чтобы человек получил больше свободного времени, он получает меньше, а вместо того, чтобы приобрел больше вариантов самовыражения и взаимодействия с другими людьми, оказывается заключенным в клетку ориентированной на рынок предсказуемости действий и автоматизации. Технологии стали, таким образом, самоцелью — они теперь извлекают стоимость из человека, а не наоборот. Технологии разрабатываются не на благо человечества или бизнеса, а для максимального роста спекулятивного рынка, что не одно и то же. Огромная диспропорция между капиталом и стоимостью или инвестированным капиталом и доходом от него — ярчайшая черта современной цифровой экономики [11].
Глен Арнольд, выражая концепцию ценностно-ориентированного менеджмента и подчеркивая необходимость повышения отдачи от инвестированного капитала, вместе с тем, постулирует в качестве конечной цели деятельности фирмы как экономического субъекта удовлетворение интересов акционеров. Ценностно-ориентированный менеджмент на уровне организации позволяет соединить воедино подходы к оценке акций инвесторами, и стратегию фирмы, ее организационные и финансовые возможности [7].
В рамках этого подхода вместо плановых показателей бухгалтерской отчетности, которые могут подвергаться искажению, как намеренному, так и случайному, основной целью деятельности менеджеров предлагается сделать дисконтированный денежный приток к держателям акций, превышающий денежный отток. Таким образом, менеджерам одновременно предоставляется некая новая свобода, и устанавливаются новые границы — теперь стратегические и операционные планы менеджмента компании должны быть нацелены на удовлетворение потребностей акционеров — не на числа в бухгалтерской отчетности, не на показатели финансового состояния компании, не на рост ради роста, а на акционеров, достижение их, в конечном счете, личного благосостояния [7].
Удивительно, насколько трансформируется вся система корпоративного менеджмента при принятии всего одного нового постулата — о доминировании идеи человека как самоцели. Эгоцентризм системы, противоречащий ее исходным предпосылкам, просто аннигилируется ее возвратом к первоначальной парадигмальной основе на качественно новом уровне. При этом практически все классические принципы, на которых она строится — сохраняются.
Рашкофф утверждает, что любая рентабельность, полученная компанией, это не столько возмещение вложенных затрат, сколько рентабельность, потерянная для всех остальных. Проблема цифровых бизнес моделей состоит в том, что они нацелены на рентабельность и рост компаний за счет людей, которым должны были бы служить. А именно в этом состоит фундаментальная исходная причина существования бизнеса как такового, как средства для создания текущей стоимости для клиентов, сотрудников и владельцев компаний. Арнольд, таким образом, не искоренив до конца парадигму роста из экономической жизни фирмы, смог вывести ее на новый уровень, качественно трансформировав. Отход от идеи роста ради роста неминуем для любой системы, которая хочет существовать.
Как ни парадоксально, сам по себе рост превратился в конечную цель — двигатель экономики — и люди теперь стали представлять собой некие препятствия на пути функционирования этого алгоритма, отмечает Рашкофф. Все наши меры оценки экономического успеха, начиная от прибыли корпораций и заканчивая валовым национальным продуктом, усиленно игнорируют человеческую составляющую экономики. Поэтому экологическая катастрофа и ужасающая заболеваемость раком все еще не мешают оценивать экономику как дающую общий положительный результат. Они способствуют росту расходов на ликвидацию последствий ухудшения состояния окружающей среды и на дорогостоящие медицинские препараты, что оказывает стимулирующий эффект на бизнес. Этот и другие примеры, приведенные Дугласом Рашкоффым, свидетельствуют о том, что мы сегодня имеем экономическую систему, рост которой противоречит нашему собственному процветанию и благополучию [11].
Заявления Рашкоффа только на первый взгляд кажутся популистскими. Почему современная экономическая система устроена так, что не имеют значения жизни работников умственного труда, которые стали зарабатывать меньше квалифицированных рабочих, труд и навыки которых были обесценены, потребителей, чьи социальные связи были ослаблены, и общество в целом, на которое были перенесены издержки этой экономики? — спрашивает он. Разве разрушительно для фирмы действовать во благо ее создателя — разве не рационально направлять усилия менеджмента корпораций на удовлетворение частных интересов держателей акций? — продолжает мысль Арнольд. На наш взгляд, первое, чем должна характеризоваться любая система, созидаемая человеком, это ориентация на основную цель — на самого человека. Дальнейшее целеполагание должно приводить к тому, чтобы все под-системы, подчиняясь основной цели, эффективно функционировали во благо над-системы. В этом случае под-системы неминуемо будут разрастаться в соответствии с принципами теории эволюционного развития экономики, и это будет обеспечивать согласованность всех элементов системы, увеличение ее производительности, но этот рост будет (и должен быть) следствием, а не причиной.
Центральная идея Лукаса, так же, как и Шульца, так же, как и Беккера, заключается в необходимости накопления человеческого капитала для экономического развития, однако характер этого накопления Лукас считает невидимой причиной, которой приписываются все наблюдаемые эффекты [3]. Он, пройдя так далеко, приходит к выводу, что теория экономического развития нужна в конечном итоге для того, чтобы иметь модель, с помощью которой можно будет отличать случайность от возможности [3], и он так же, как и все неоклассики, подчиняет эту модель идее роста. Однако сегодня любое моделирование экономического роста приходит к старому тупику — отрегулировав набор постоянных и переменных величин, проанализировав их соотношения, откалибровав и эмпирически проверив функциональные зависимости, можно получить уравнение, описывающее в конечном итоге эти же самые величины. Мы ничего не знаем о собственно переходе системы, о мнимом или реальном ее равновесии, об изменениях внутри институтов, которые исследуем обобщенно.
Игнорирование глубины эволюционных идей неоклассической экономикой приводит к тому, что малый бизнес, огромные транснациональные корпорация (ТНК) и многонациональные корпорации (МНК), целые отрасли и рынки, экономики стран — все оказываются вовлечены в погоню за ростом как таковым. Если бы исключительно использование наиболее успешных из известных организационных рутин позволяло бы получать максимальную прибыль, ни о каком экономическом развитии не могло бы быть и речи в таком мире. Однако в эволюционной экономике «гиперрациональность» экономических субъектов уже не является исходным принципом теории и, таким образом, сразу отвергается постулат о всегда оптимальном способе принятия ими решений. Случайность, а именно фактор случайных ошибок, напротив же, признается сторонниками теории эволюционного развития экономики неотъемлемой частью процесса накопления субъектом полезного опыта хозяйственной деятельности, что в конечном итоге и обусловливает эволюционное развитие.
Критерием отбора рутины выступает прибыль, в связи с чем рентабельные фирмы будут расти, а нерентабельные — сжиматься, обусловливая все большую роль функциональных характеристик более рентабельных фирм в деятельности субъектов отрасли. Соответственно организации, рутины которых окажутся наиболее адаптированными к особенностям внешней среды пройдут «естественный отбор», а рутины, которые будут переданы «следующему поколению» — это те, которые максимально повышают уровень адаптированности. При этом изменение условий внешней среды и обусловливает сам процесс отбора в связи с необходимостью в экспериментальном изменении набора рутин для получения такого набора, который будет максимально адаптирован к новым условиям внешней среды, что вовсе не равнозначно максимизации эффективности деятельности субъекта. То есть прибыльность фирмы представляет собой условие ее попадания/непопадания в перечень прошедших отбор субъектов, но вовсе не цель ее существования. Таким образом, процесс отбора и есть процесс развития, а результат эволюционного процесса не обязательно обеспечивает максимальную эффективность.
Однако современная ортодоксальная экономика редко исследует организации в подобном ключе. Как отмечал Трайн Эггертсон, микроэкономическая теория цены рассматривает организации и институты как некий закон Всемирного тяготения для экономики — эти факторы имплицитно принимаются как существующие, но они не учитываются ни как независимые переменные, ни как зависимые в применяемых в рамках традиционных школ моделях [9]. Используя же теоретические подходы Маршалла, Шумпетера и Веблена, Нельсон и Уинтер отказываются от понятия репрезентативного хозяйствующего субъекта и концентрируются на процессах, ведущих к возникновению и изменению с течением времени вариации индивидуальных признаков субъектов, которыми признаются модели поведения фирм и технологические параметры их деятельности. Таким образом, концептуальная схема анализа микроэкономических проблем, созданная в рамках эволюционной теории, оказывается принципиально отличной от неоклассической, хоть и частично основывается на последней.
Иными словами, в теории эволюционного развития экономики человек впервые за всю историю экономических учений приобретает свободу выбора. Так же, как поведенческая и институциональная экономика объясняют момент соединения идей с определенными действиями людей, в результате чего первые становятся движущей силой социальных процессов, эволюционная экономика объясняет момент соединения деятельности человека с условиями и обстоятельствами его деятельности, на которые он призван воздействовать, используя их для достижения своих целей. Кроме того, используя понятие организационных рутин, теория эволюционного развития экономики подтверждает возможность исследования всей совокупности реализаций случайного процесса на основе одной достаточно продолжительной реализации, то есть доказывает эргодичность системы мирового хозяйства. Неразложимость этой сложной динамической системы с инвариантной мерой на две подсистемы, не связанные друг с другом, как раз и позволяет изучать процесс экономического развития с помощью эволюционного подхода. Это же свойство дает возможность хотя бы гипотетически преодолеть динамическую стохастичность мирового хозяйства, применив к процессам его развития закон больших чисел. Получая результаты, почти не зависящие от случая, на основе анализа совместного действия большого числа случайных факторов, экономика могла бы решить проблему экстерналий, отказаться от теоретизации реальных процессов и даже вновь утвердить благо человека в качестве своей генеральной цели.
Таким образом, рассмотрение основ неоклассической экономики под нетрадиционным углом зрения позволило нам заключить, что преследование идеи роста как самоцели ведет к достаточно порочным для всей экономической системы результатам. Обнаруженная нами несогласованность актуальных ныне целей и исходных оснований существования последней должна быть квалифицирована как явный признак отклонения ее развития от траектории, наиболее предпочтительной для человечества как такового. В условиях сегодняшнего дня сугубо количественное снижение уровня издержек внутри системы уже нельзя считать панацеей. Мы приходим к выводу, что спасти ее от летального исхода способна лишь качественная перестройка всей современной экономической системы, высокотехнологичной и информационно насыщенной, на старом, но мощном фундаменте службы на благо человечества. |
| |
|
|
