Logo Международный форум «Евразийская экономическая перспектива»
На главную страницу
Новости
Информация о журнале
О главном редакторе
Подписка
Контакты
ЕВРАЗИЙСКИЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ English
Тематика журнала
Текущий номер
Анонс
Список номеров
Найти
Редакционный совет
Редакционная коллегия
Представи- тельства журнала
Правила направления, рецензирования и опубликования
Научные дискуссии
Семинары, конференции
 
 
Проблемы современной экономики, N 3 (79), 2021
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ПРОБЛЕМЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ И МЕЖДУНАРОДНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
Васильев А. Н.
слушатель программы DBA-19
Российской академии народного хозяйства и государственной службы
при Президенте Российской Федерации (г. Москва),
кандидат экономических наук


Еще раз к вопросу о векторе развития экономики России: европейская или азиатская модель индустрии 4.0
В статье рассмотрены стартовые условия немецкой модели промышленной политики «Индустрия 4.0» и китайской государственной программы «Сделано в Китае 2025» (Made in China 2025), как факторы выбора вектора развития экономики России в рамках дихотомии «Восток — Запад». Политические факторы влияния на выбор вектора развития рассмотрены в сферах: «однополярность — многополярность мироустройства» и «автаркия — международное разделение труда. В результате прогнозируется выбор особого вектора с акцентом на автаркию промышленной политики России
Ключевые слова: промышленная политика, вектор экономического развития, многополярность мироустройства, автаркия, реиндустриализация
УДК 332.025; ББК 65.5   Стр: 72 - 76

Сенеке приписывают высказывание о корабле, незнающем, в какой порт он направляется. Для такого корабля ни один ветер не будет попутным. Мудрость древнего философа в вечной актуальности сказанного. Действительно, если государство не выстраивает систему целей: от вектора своего развития до национальной идеи, то хаотичное распределение сил и средств приведет к минимизации общего результата развития и его общества, и его экономики.
Понятие дихотомия «Восток — Запад» появилось в XVIII веке и сразу носило не географический, а социокультурный контекст. Обычно отсылают к родоначальнику разграничения Шарлю-Луи де Монтескьё (его вышедшие анонимно в 1721 году «Персидские письма» — сатира на французское общество, основанная на трансляции взгляда персидского вельможи на него), описывающему нравы западного общества глазами представителя Востока.
Не раз в научной литературе обсуждался вопрос принадлежности России к Востоку или Западу. Обычно авторы сходятся во мнении на двойственность культуры России, в которую много европейского западничества привнес Петр I и следующие за ним просвещенные монархи, при значительном рудиментарном багаже восточных привычек и моральных правил, доставшихся нам от татаро-монгольского ига и соседства со странами явно «восточной» ментальности.
Ныне вектор развития будет определяться, по нашему мнению, двумя группами факторов: первая группа, может быть условно названа «Политические факторы»; вторая группа — «ресурсно-структурные факторы». Политические факторы влияния — это симбиоз внутренней политики государства и внешних тенденций, ее трансформирующих и переориентирующих. Ресурсно-структурные факторы — группа факторов, определяющих возможности по реализации той или иной политики, а также формирующих определенную политику на базе устоявшихся норм и правил экономической жизни, базирующихся на структуре экономики, ее ресурсах.
В данной статье предпримем попытку определить объективность выбора вектора развития экономики России в современном мире.
Гипотеза заключается в том, что Россия по объективным причинам выберет особую модель развития экономики (близкую европейской) в эпоху реиндустриализации, возможно на фоне усиления только политического (не экономического) альянса с Китаем в рамках формирования многополярного мира.
Данностью является, оставшийся в прошлом однополярный уклад мировой экономики с явным гегемоном — США, центром интеграционных трансатлантического и транстихоокеанского проектов.
На политическую и экономическую арену выходит Китай, стратегический партнер и союзник. Вместе с тем, в рамках коалиции с Китаем Россия предпринимает попытки стать еще одним центром притяжения в политико-экономическом устройстве мира. Этот центр отдаляется от США и ощутимо ближе становится Китаю. Примером верности такого утверждения является политика улучшения отношений России с другими странами Азиатско-Тихоокеанского региона, особенно с Индией, Вьетнамом, Южной Кореей и Японией, в т.ч. в рамках Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). Россия стремится к более тесной интеграции на основе делегирования части суверенитета государств региона наднациональным органам (ОДКБ1, ЕврАзЭС2, группе BRICS3), Китай же не намерен делить суверенитет ни с кем другим. [1] Россия делает акцент интеграции на внеэкономических направлениях, связанных с безопасностью: урегулирование конфликтов в соседних государствах, противодействие наркоторговле, нелегальной иммиграции, терроризму и исламскому экстремизму.
По данным Федерального информационного агентства REGNUM4, в 2013 году объём торговли между Россией и ЕС был 417,5 млрд долларов, что составляло 49,4% всего российского внешнеторгового оборота, тогда как объём торговли между Россией и Китаем был почти в пять раз меньше, составляя 88,8 млрд долларов (10,5% от российского внешнеторгового оборота).
В 2019 году объём торговли между Россией и ЕС сократился на 33,3% до 277,796 млрд долларов, что составляло только 41,7% всего российского внешнеторгового оборота (на фоне уменьшения последнего, снижение составило всего 7,7%), тогда как объём торговли между Россией и Китаем составил почти половину названной суммы — 110,75 млрд долларов (15,7% от российского внешнеторгового оборота). Видно, что, кроме всего прочего, Россия действительно уходит от превалирующей роли торгового оборота с ЕС, усиливает экономические отношения с Китаем на фоне роста автаркии экономики России в эпоху мировых санкций. Так же, очевидно, что намечаются новые контрагенты в торговле — сравнение падения на 7,7% с ростом на 5,2%, дает смещение акцентов на третьи страны на 2,5%!
Многополярность будет развиваться на фоне отказа от политики кохезии, предполагающей, что самые богатые страны финансово поддерживают страны с более слабыми экономиками в рамках созданных или предполагаемых к созданию союзов государств. В рамках Европейского союза (ЕС), например, Германия, Франция и другие ведущие государства дотируют слабые экономики. По данным Евросоюза, в последние годы Германия и Великобритания дотировали по 17,2 млрд евро в год, Франция, Италия, Нидерланды, Швейцария — от 9,8 до 4,9 млрд евро в год, соответственно. Основными акцепторами были Польша (11,6), Венгрия (5,0), Греция, Португалия, Румыния (в районе 3 млрд евро в год). [2]
Причем принципы построения Евросоюза — как в худшем варианте кохезии — по принципу Древнего Рима или Греции, где существовали метрополии и колонии. Действительно, страны акцепторы с низкой производительностью труда и эффективностью инвестиций рассматриваются только как рынки сбыта и дешевой рабочей силы, а также как поставщики сырья. Все как в классической теории системы «метрополия — колония»: метрополия производит конечный продукт, унифицированные стандарты уничтожают местные производства, унификации подвергаются также ментальность, мораль, культура, образ жизни.
Это подтверждается тем, что страны так называемой «пятой волны расширения ЕС» увеличили площадь ЕС на 30%, совокупную величину рабочей силы — на 25%, при этом экономический потенциал ЕС вырос изначально только на 5%. [3]
Показателен пример Польши — страны получающей максимальные дотации ЕС. За годы пребывания в Евросоюзе Польша увеличила ВВП в 2,7 раза, но удельный вес технологичных товаров в экспорте остается на достаточно низком уровне — 8,5%. [3] Вернемся к примеру с метрополией. В Польшу завозят, например, процессоры для ЭВМ (ориентировочный вес 15–20 гр., цена — 50 евро). Польша же добывает и поставляет каменный уголь (76,5 миллиона тонн в год добывает и экспортирует — 10,6 млн тонн). При цене за тонну 110–120 евро. в Польшу возвращается примерно в 10 000 раз меньше ресурсов в материальном выражении.
Польские экономисты отмечают, что «... в стране наблюдается засилье иностранного капитала, и именно благодаря ему создаются новые рабочие места, происходит трансфер знаний и рост производительности труда» [3].
Торкановский Е.П. в [4] высказывает гипотезу: «любая современная национальная экономика под воздействием как объективных, так и субъективных факторов осциллирует между автаркией и свободой торговли, причем в настоящее время тенденция автаркии оказывается более выраженной, как это демонстрирует в том числе и текущая экономическая политика США, проводимая администрацией Д. Трампа» [4].
Международное разделение труда базируется на дешевой рабочей силе и дешёвых ресурсах как результате низкого уровня жизни. Низкий уровень жизни, в свою очередь, это низкий уровень обученности трудовых ресурсов, особая ментальность работников, низкая эффективность труда. Постепенно союзы государств через акцепт и донорство поднимают уровень жизни, тем самым разрушая экономическую обоснованность международного разделения труда. Оно спускается на отраслевой уровень, становится фрагментарным, напрямую связанным с пространственной экономикой (наличием в конкретном месте природно-климатических, ресурсных условий для производства продукции).
Автаркия же укрепляет свои позиции в мире из-за того, что указанные выше изменения это предпосылки к ее развитию. Автаркия даёт политическую независимость, укрепляет самобытную культуру и традиции нации, стимулирует местное производство, особенно малый и средний бизнес.
Реиндустриализация — это следствие усиления политики автаркии в отдельных странах и, как становится ясно в последние годы, общемировая тенденция.
Переходя к отличиям китайской и немецкой моделей реиндустриализации, сразу выделим главное — реиндустриализация Германии — явное следствие тенденций к автаркии (утверждение верно для всех членов Евросоюза и США).
Китай не был индустриальной страной, структурировавшей экономику в эпоху научно-технической революции и промышленного бума начала ХХ века. Китай стал «колонией» промышленно-развитых стран, особенно США во второй половине ХХ века именно потому, что «метрополии» использовали все преимущества, рассматривая Китай как «новый образ колонии». Китай почти полностью зависим от экспорта в другие страны. Это механизм «нового образа колонии», где «метрополия» защитила свои технологии, ликвидировав возможность автаркии.
Китай создаёт в последние десятилетия самостоятельную экономику на промышленных рельсах. Главное отличие — отсутствие развитого внутреннего рынка. Следовательно, Китай осциллируя в координатах «автаркия-международная кооперация и разделение труда» будет строить модель с уклоном в международное разделение труда, предпринимая попытки самому стать «метрополией» для сопредельных стран.
Получается три вектора:
1. «Автаркия» + «Реиндустриализация»;
2. «Международная кооперация/Метрополия» + «Реиндустриализация»;
3. «Международная кооперация/Колония» + »Реиндустриализация».
Исходно «Индустрия 4.0» в Германии разработана как элемент национального плана по развитию высоких технологий, утвержденного правительством в 2010 году. План включает 8 глобальных проектов. Помимо «Индустрии 4.0» к ним отнесены:
• энергоэффективные города с нейтральным балансом выбросов CO2;
• возобновляемые биоматериалы как альтернатива нефти;
• «умная реструктуризация» энергообеспечения;
• здравоохранение (персонализированная медицина; улучшение здоровья с помощью профилактики и оптимизированной диеты, активный стиль жизни в преклонном возрасте);
• устойчивая мобильность (транспорт, инфраструктура, логистика);
• интернет-сервисы для бизнеса;
• защищенная идентификация личности5 [5].
На базе «Немецкой стратегии в области ИКТ: цифровая Германия 2015» в апреле 2013 г. была предложена стратегия Германии «Индустрия 4.0». Документ носил декларативный характер и определял вектор развития как «...развитие умного производства и создание киберфизических систем, в целях роста конкурентоспособности немецкой обрабатывающей промышленности и, впоследствии, занятие Германией лидирующих позиций на новом витке промышленной революции». [5, 6]
Декларативный характер и общие формулировки привели к тому, что довольно обще и не систематически выявлялись потенциальные эффекты от реализации программы «Индустрия 4.0» (пример систематизации эффектов берется из [7]):
• Прирост производительности труда на 3–5%, включая: сокращение простоев внутрисменных и целосменных оборудования на 30–50%, сокращение ручного труда за счет автоматизации и механизации — на 45–55%;
• Снижение расходов на постпродажное обслуживание продукции — 10–40%;
• Сокращение этапа «выход на рынок» жизненного цикла товара на 20–50%;
• Повышение точности таких типов планирования как преактивное и инактивное планирование до 85%;
• Сокращение расходов на управление качеством на 10–20%;
• Оптимизация логистических затрат — их сокращение на 20–50%. [7]
Существовавшая потребность в детализации стратегии «Индустрии 4.0» была в значительной мере удовлетворена в 2016 году (март) «Цифровой стратегией до 2025 года» (разработана Федеральным министерством экономики и технологий, Германия), детализирующей и систематизирующей меры по развитию цифровизации Германии. На период до 2025 года предложено 10 шагов: строительство гигабитной оптоволоконной сети, открытие инновационной эры предпринимательства, прозрачность политической структуры, содействие интеллектуальному взаимодействию, усиление информационной безопасности программного и аппаратного обеспечения, цифровая трансформация малых и средних предприятий, помощь немецким компаниям применять стратегию «Индустрии 4.0», расширение возможностей НИОКР, укрепление цифрового образования и обучения, создание федеральных цифровых институтов. [6]
Наукоемкость сфер ядра технологического уклада предполагает рост затрат на науку, научные исследования, знание. Рис. 1 наглядно демонстрирует динамику ситуации в России, Китае и США до и во время четвертой промышленной революции.
Очевидным фактом становится необходимость возврата промышленности в регион потребления. Идеи постиндустриальной экономики подвергаются следующей критике: ориентация на экономику услуг (сейчас это в развитых странах около 65% ВВП), снижение материалоемкости производств и вывод их в регионы с дешевой рабочей силой. Возникает новая промышленная политика (New industrial policy): возвращение промышленности лидирующих позиций в экономике знания; реиндустриализация (процесс возвращения старых производств и создания новых, на принципах высокотехнологичности и наукоемкости) на фоне регионализации (антитеза глобализации).
От идеи классической макроэкономики — невмешательства государства, упования на «невидимую руку рынка», происходит переход к идее новой промышленной политики в рамках неоинституционализма — к «умному регулированию» (smart regulation).
Рациональное зерно данной тенденции — это сокращение малообученных рабочих/работников/служащих низшего и среднего звена, участвующих в производственном процессе в пользу интеллектуальных работников. Пропадает главная выгода от переноса производств в страны «третьего мира» с дешевой рабочей силой. При этом, на фоне сокращения при высокотехнологическом производстве ущерба экологии, все очевидней выгоды и от сокращения звеньев в цепочке добавленных стоимостей, и от мультипликативного эффекта промышленного производства. Чем больше производится средств труда, тем больше производство товаров и услуг (в том числе с высокой добавленной стоимостью) во многих сферах экономики (услуги компьютеризации, цифровизации, коммуникации и т.д.).
По данным за 2019 год, представленным на сайте MPAI6, в США мультипликативный эффект от развития обрабатывающей промышленности выявляется в следующих сферах — рис. 2.
Рис. 1. Валовые внутренние расходы на НИОКР и публикационная активность в период начала четвертой промышленной революции в России, Китае и США [5]
Источник: NBS, Росстат, OECD Data, World Bank, World databank
Рис.2. Мультипликативный эффект обрабатывающей промышленности США, 2019 г.

Промышленность создает самый высокий мультипликатор рабочих мест в экономике (1:4,6), то есть одно место в промышленности создает 4,6 других рабочих мест. «Индустрия 4.0» (цифровая промышленность) создает еще больше смежных специальностей и рабочих мест, увеличивая мультипликатор до 1:16 [6].
Отсюда и озабоченность властей США возвращением промышленных производств на территорию страны (начал процесс еще Барак Обама — программой Advanced Manufacturing Partnership (AMP, 2011), Дональд Трамп провозгласил реиндустриализацию и ставил задачу увеличить количество рабочих мест в промышленном производстве на 5 миллионов).
Логично, что и Германия не остается в стороне от общей тенденции. На базе стратегии «Индустрии 4.0» в 2019 году министр экономики представил проект «Национальной промышленной стратегии до 2030 г.». В ней четко декларируется, что в рамках «Индустрии 4.0» следует интегрировать инновационные технологии, цифровизацию в традиционные отрасли промышленности.
В стратегии возникает понятие «промышленного интернета» (цифровая взаимосвязь оборудования, цифровые технологии, искусственный интеллект). Ставится задача увеличить долю обрабатывающей промышленности в создании валовой добавленной стоимости Германии до 25% к 2030 году (сейчас 23%).
Подразумевается, что основные положения Национальной промышленной стратегии Германии до 2030 г. станут общими задачами промышленной политики всех стран Евросоюза.
По данным ЮНКТАД (UNCTAD) на 2019 год, не менее чем в 100 странах мира приняты официальные стратегии промышленного развития.
Проблема заключается в разнице базовых условий для реализации национальных стратегий промышленного развития в разных странах. Даже в рамках Евросоюза, отмечает автор «Национальной промышленной стратегии до 2030 г.» министр экономики и энергетики Германии Петер Альтмайер: «во многих странах процесс деиндустриализации идет еще полным ходом»7. И сразу указывает общий ориентир для стран Евросоюза — 20% (доля обрабатывающей промышленности в создании валовой добавленной стоимости) в среднем по Евросоюзу.
Анализ указанных выше более 100 документов, проведенный в работе [6], показал, что проявленность идей реиндустриализации в рамках промышленной революции сопряжена в документах с базовым (текущим) уровнем развития экономики (по индексу сложности экономики (Index Complexity Economic)) при 100% наличия во всех документах ключевых идей «Индустрии 4.0».
Петер Альтмайер, оценивая лучшие практики «Индустрии 4.0», говорит о Китае и его государственной программе «Сделано в Китае 2025» (Made in China 2025), основанной на идеях «Индустрии 4.0» и творчески их переосмысливающей в целях приспособления к китайским реалиям.
Что можно рассматривать как базовый «задел» для реализации программы «Сделано в Китае 2025»:
• Возможность стимулировать экономику за счет роста внутреннего спроса (по показателю «Доля расходов домохозяйств в ВВП» Китай находится на уровне Габона, Алжира, Омана — 35–38%, резко отставая от передовых экономик);
• Огромный внутренний рынок (из-за численности населения);
• Значительное число малых и средних предприятий во всех отраслях, имеющих низкоэффективную производственную базу, но готовых и стремящихся выпускать инновационную высокотехнологическую продукцию. Сейчас они, в основном, заняты сборкой готовой продукции и узлов, а это процессы минимально создающие добавочную стоимость;
• Значительный человеческий капитал;
• Низкую, не целеустремленную составляющую развития за счет плановой экономики Китая, которая строится на значительном государственном секторе в промышленности. В сфере телекоммуникаций, судостроения, авиации, железнодорожного сообщения доля госсектора составляет 83%; в электронике — 45%.
Что в рамках программы планируется и когда? Общая задача — развивать в Китае «умное производство». 2015–2020 гг. были посвящены внедрению цифровых сетевых технологий в производственные отрасли, непосредственно на предприятия.
Второй этап — до 2025 года, будет ориентирован на интеграцию сетевых технологий, интеллектуализацию процессов производства. Результатом должна стать интеграция процессов информатизации и индустриализации, рост производственного капитала страны, улучшение экологии, рост качества продукции.
На каких принципах основана программа «Сделано в Китае 2025»?
• Инновационность производства, товара, бизнес-процессов.
• Искусственный интеллект в производственных процессах.
• Поддерживать и развивать промышленные предприятия.
• Экологическая безопасность всех процессов и нововведений.
Ставится задача «сконцентрировать финансовые ресурсы в отраслях производства высококачественного оборудования, в направлении технической реконструкции и обеспечения наращивания мощности промышленной базы страны».
Важным, является создание инфраструктуры «Индустрии 4.0» в Китае. Строятся большие дата-центры, развивается механика и программное обеспечение облачных технологий, искусственного интеллекта, индустрии интернета вещей (IoT). Провинции Китая вступили в конкурентную борьбу в рамках программы. Провинция Шаньдун ставит задачу стать лидером по объему строительства и уровню развития цифровой инфраструктуры к 2023 году. В Гуанчжоу опубликовано «22 постановления» по развитию цифровой экономики, ускоренному строительству города на базе цифровой экономики и инноваций.
В заключение отметим, что Китайский опыт стратегического планирования промышленной политики для России менее интересен, чем немецкий опыт, из-за двух моментов:
1. Мы не можем стимулировать рост экономики за счет внутреннего потребления, т.к. в отличие от Китая, доля расходов на конечное потребление в структуре ВВП РФ, например, по итогам III квартала 2019 года составила 67,7%.
2. У нас не стоит проблема избежания «ловушки средних доходов», которая очень остра сейчас в Китае.
А именно этими двумя факторами определяется, во многом, специфика государственной программы «Сделано в Китае 2025».
Отметим еще одну, специфическую проблему экономики России при переходе к «Индустрии 4.0» — у нас на данный момент очень низка доля инвестиций в ВВП, особенно в основной капитал — 17% в 2019 году. Также низка доля вложений в человеческий капитал — 14%.
Германия, в рамках сохраняющегося в Евросоюзе международного разделения труда и наличия рынков сбыта в менее технологически развитых странах союза, пока выстраивает промышленную политику в рамках второго вектора.
Китай с низким пока потенциалом внутреннего рынка и попытками создания союзов государств, которые могут стать акцепторами продукции индустрии Китая, также идёт по пути второго вектора.
Очевидность политики России на создание таких евразийских союзов только в политической сфере с самостоятельными экономиками, утверждает нас, что у России есть предпосылки выбрать первый вектор, который является в современном мире самым прогрессивным. При этом, развивая многополярность мироустройства, очевиден перспективный политический альянс с Китаем, включающий созданные союзы государств Евразии.


Список использованных источников:
1. Шанхайская организация сотрудничества (ШОС). Официальный сайт. — [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://rus.sectsco.org/news/20180610/443025.html (Дата обращения 12.04.2021 г.)
2. Кто в ЕС доноры, а кто получатели? Инфографика // Аргументы и Факты. Очень Дальний Восток. 2020. № 7. (12/02/2020). — [Электронный ресурс]. — Режим доступа: https://aif.ru/gazeta/number/42799 (Дата обращения 21.04.2021 г.)
3. Габарта А. Польша: 30 лет от начала социально-экономических трансформаций и 15 лет членства в ЕС // Современная Европа. — 2019. — № 7. — С. 82–92.
4. Торкановский Е.П. В защиту автаркии как современного способа национального экономического развития // Экономические отношения. — 2019. — Т.9. — № 1. — С. 157–168.
5. Структурные изменения в российской экономике и структурная политика. Аналитический доклад / Ю. Симачев, Н. Акиндинова, А. Яковлев и др.; под научным руководством Е.Г. Ясина. — М: Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», 2018.
6. Головенчик Г.Г., Юань Ван. Цифровая трансформация промышленности Китая: опыт для ЕАЭС — Минск: Изд. центр БГУ, 2020. — 166 с.
7. Аптекман А. [и др.] Цифровая Россия: новая реальность. — М: McKinsey, 2017. — 133 с.

Сноски 
1 Организация Договора о коллективной безопасности.
2 Евразийское экономическое сообщество. с 2015 года — Евразийский экономический союз (ЕАЭС) — организация-правопреемник ЕврАзЭС.
3 Группа из пяти стран: Бразилии, России, Индии, КНР, ЮАР.
4 https://regnum.ru/
5 Здесь автор опирается в выводах на материалы аналитического доклада Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» «Структурные изменения в российской экономике и структурная политика», 2018 [5].
6 Manufacturers Alliance for Productivity and Innovation — Альянс производителей за производительность и инновации, США — https://www.mapi.net
7 См., например, Аналитическая записка // Институт Европы РАН. 2019. — №  4 (155).

Вернуться к содержанию номера

Copyright © Проблемы современной экономики 2002 - 2024
ISSN 1818-3395 - печатная версия, ISSN 1818-3409 - электронная (онлайновая) версия