Logo Международный форум «Евразийская экономическая перспектива»
На главную страницу
Новости
Информация о журнале
О главном редакторе
Подписка
Контакты
ЕВРАЗИЙСКИЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНО-АНАЛИТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ English
Тематика журнала
Текущий номер
Анонс
Список номеров
Найти
Редакционный совет
Редакционная коллегия
Представи- тельства журнала
Правила направления, рецензирования и опубликования
Научные дискуссии
Семинары, конференции
 
 
Проблемы современной экономики, N 1 (81), 2022
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ СОВРЕМЕННОГО ОБЩЕСТВА
Кулакова Т. А.
профессор кафедры политического управления
Санкт-Петербургского государственного университета
доктор политических наук

Лукьянова Г. В.
доцент кафедры политических институтов и прикладных политических исследований
Санкт-Петербургского государственного университета,
кандидат политических наук

Волкова А. В.
профессор кафедры политического управления
Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор политических наук


От экономического патернализма к цифровому контролю
Авторы статьи обратились к изучению вигилантизма, специфической формы гражданской активности, которая в эпоху цифровизации приобретает новые характеристики. Цифровые вигиланты (бдительные граждане), стремящиеся к регулированию представлений о «нормальности» поведения, используя агрессивные, граничащие с экстремистскими, формы взаимодействия в социальных сетях, претендуют на роль значимого субъекта публичной политики. Этому способствует интенсивное развитие технологий и производство информации, которые общество не успевает полноценно воспринять и осмыслить: для цифрового вигилантизма важны эмоции, спонтанные реакции.
Легитимируя (за счет наращивания числа лайков) альтернативную систему определения нарушителей, преступников, жертв и наказаний, они не только стремятся к перехвату инициативы по формированию публичных ценностей, но зачастую игнорируют и замещают структуры государства. При этом, они все чаще стремятся через разжигание конфликтов не только собственных целей, но и определенной популярности или «сетевой власти», которая хорошо монетизируется. Платформы социальных сетей и сетевые ресурсы извлекают выгоду из безумной активности пользователей, возникающих в результате денонсационных кампаний. Они остаются в выигрыше от вирусных всплесков онлайн-взаимодействия после спорных, скандальных кампаний, а это значит, что они могут терпеть или даже культивировать такие согласованные формы социального вреда. Цифровой вигилантизм является междисциплинарной проблемой, которая требует, как концептуализации, так и серьезного эмпирического исследования.
Ключевые слова: поведенческая экономика, концепция «мягкого подталкивания», цифровые трансформации, социальные сети, цифровой вигилантизм, типология цифрового вигилантизма, публичные ценности, гражданское участие
УДК 338.2; 323.2; 334.012; ББК 65.050.2;66.79   Стр: 79 - 83

Зарождающаяся новая культура — вот, пожалуй, один из основных и наиболее болезненных вопросов развития цифровой публичной политики и стратегий государств по управлению ею. Речь не идет о способах производства и доставки предметов потребления и услуг, технологии продвижения которых (как достижений западной культуры) осуществляются весьма успешно. Необходимость территориальной связанности за счет модернизации транспортной и цифровой инфраструктуры реализуется в рамках модели рациональной бюрократии М. Вебера, уже отработаны и наборы инструментов для управления людьми и их поведением на основе рациональной же социальной инженерии построения алгоритмизированного общества. Но политическая составляющая новой мировой политической культуры, возможные стратегии ее реализации остаются открытыми и дискуссионными за одним исключением: это культура массового вовлечения [1, с. 30–35] и участия в политике, что определяется именно социальными сетями в цифровых платформах. Но это участие будет основано не на правовых нормах и идеологии, а на установках и чувствах (эмоциях) [2, с.126], которые усвоить сложнее в рационализирующемся «техницистском» мире, разрушающем «традицию и связи в обществе» [2, с. 128].
Как известно, в рамках поведенческой экономики в конце ХХ в. сформировалась концепция «мягкого подталкивания», строившейся на когнитивных, социальных и эмоциональных факторах на принятие экономических решений индивидами. Теория ограниченной рациональности Г. Саймона, настаивавшего на невозможности принятия совершенных рациональных решений в силу недостатка информации, слабой субъективной способности индивида перерабатывать информацию, ситуативных и немотивированных реакций послужила основанием для возникновения теории поведенческой экономики. Эту идею развивали Д. Канеман и А. Тверски, опубликовавшие ряд статей, в которых именно с когнитивными ограничениями они связали неспособность человека принимать рациональные, взвешенные, дающие максимальную выгоду решения [3]. Анализ принятия решений в условиях риска [4], позволил им сформулировать теорию перспектив, которая стала основополагающей в поведенческой экономике, поскольку явилась альтернативой теории ожидаемой полезности. Авторы обратили внимание на субъективное представление индивида о ценности для него возможного выигрыша или потери, которая определяется устойчивыми поведенческими реакциями. Многочисленные эксперименты позволили исследователям сделать вывод о том, что сходные поведенческие особенности приводят к принятию ошибочных решений с точки зрения теории рационального выбора; это позволило их не только систематизировать, но и прогнозировать процент «неправильных» решений. Процесс принятия решений индивидом стал предметом анализа для Р. Талера [5], который показал, что индивидам свойственно проявлять недооценку долгосрочных последствий тех или иных действий. Р. Талером и К. Санстейном был выдвинут концепт «либертарианского патернализма», предусматривавший возможность мягкой корректировки поведения адресатов регулирования (как правило, граждан) со стороны государства как будто в их собственных интересах [6]. Эти исследователи смогли ввести идеи поведенческой экономики в академический оборот [7; 8] не только в границах экономической теории, но и в системе государственного регулирования [9;10], получившей оправдание в патронировании населения, способного по большей части к безответственным и нерациональным решениям, к мягкому направлению и подталкиванию, а чаще — принуждению к подчинению правилам и нормам. Заметим, что неизбежно возникают обвинения и ограничения этического характера, поскольку теория подталкивания вполне укладывается в концепт манипулирования волей и поведением людей со стороны бизнеса и государства, прямо заинтересованных в унификации решений большими группами людей. Этому служат технологии маркетинга и рекламы, подталкивающие потребителей к «безудержному» потреблению не на основе реальных потребностей и нужды, а в силу обольщения новыми, зачастую призрачными, возможностями в повышении социального статуса, получении фантастических преимуществ. Как правило, государство не видит причин препятствовать таким соблазнам, поскольку торговля (пошлины, акцизы, НДС, рабочие места, НДФЛ) существенно наполняет государственный бюджет. Дизайн интерфейсов определяет архитектуру и алгоритмизацию человеческого поведения, побуждая индивида и группы людей к определенным действиям и выбору из возможных альтернатив.
Безусловно, теория подталкивания направлена на контроль за поведением человека в краткосрочных и корыстных интересах бизнеса и государства, но не на политику воспитания этичного и рационального поведения потребителей или бизнеса, принуждая его выпускать продукцию, потребление которой приведет к издержкам государства по восстановлению здоровья населения в дальнейшем. Это же касается и регулирования поведения населения без решения реальных социально-экономических проблем территорий и отдельных групп населения. В системе государственного регулирования применение инструментов теории подталкивания весьма уязвимо, поскольку нет исследований, посвященных причинам иррационального поведения с точки зрения администрации в разделенном обществе этническими, религиозными, групповыми, географическими, социальными, образовательными и прочими факторами. Доклад OECD «Поведенческие идеи и государственная политика. Уроки со всего мира» еще в 2017 г. свидетельствовал, что 25 стран использовали более 100 приложений, программ и ресурсов, реализующих «подталкивание» для продвижения государственных задач, связанных с управлением выбором и поведением граждан [11]. В условиях распространения COVID-19 мы увидели существенные ограничения применения инструментов «мягкого подталкивания» в обществе, тем более, что эти инструменты «расшифровываются» населением, усиливая недоверие общества к власти. К тому же, энтузиазм применения технологий мягкого подталкивания может незаметно привести к упоению самой возможностью использования политического давления, не контролируемого обществом [12].
Развитие цифровых технологий и применение теории подталкивания в коммуникативном пространстве должно вызывать еще больше опасений [13], поскольку, принося позитивный экономический эффект в сфере потребительской экономики [5], в информационной и коммуникативной среде (особенно в политической сфере и государственном регулировании) теория подталкивания может сыграть злую шутку. Предложения нового патернализма могут казаться незатейливыми, но если применить научный анализ, то в основе мы обнаружим широкую политическую подоплеку. Изменения в коммуникативном пространстве продиктованы политической повесткой дня и апробацией политических инструментов управления, которые мимикрируют от жестких административных мер (принуждения) для всех и заигрыванием со свободой выбора поведения для избранных групп. Это порождает риски стабильности в разделенном обществе, вызывая необходимость применения жестких мер в исключительных случаях даже к «элитариям» [14].
Как пишет А. Лосев, «мы видим интересный процесс: нас, с одной стороны, цифровыми технологиями затаскивают в какую-то антиутопию и новое средневековье, когда человек лишается приватности, права выбора, потому что свобода выбора и его воля заменяется алгоритмами. Он находится под постоянным контролем. Через соцсети можно обеспечивать работой человека, но можно и контролировать его» [15]. Политикам и администраторам требуется решение тех или иных проблем здесь и сейчас, чтобы поддержать представление об управляемости, но резкие движения могут иметь необратимые отдаленные последствия.
В коммуникативно-информационной политике применение патерналистского «подталкивания» сулит весьма существенные издержки в будущем при кажущейся экономии на издержках в краткосрочном измерении, что является риском при общем снижении качества управленческой культуры, и чрезмерной «рационализации» административного управления, если не технократизма [16, с.366], с одной стороны, и низкого уровня ответственности, субъективизма, и вплетенности в управленческую практику особых «прав для своих», с другой.
Приверженность людей когнитивным предубеждениям в силу различного уровня образования, социальной среды, особенностей психического строя характерна и для управляющего слоя, и для управляемого, инструментами подталкивания вряд ли можно изменить эти индивидуальные или групповые особенности поведения; процесс воспитания и просвещения долог и дорог для современного государства, но выбрать оптимальные рамки для информационного и цифрового «патернализма» придется, если хотим избежать цифровой диктатуры. Е.С. Ларина в статье «Понимание алгоритмических обществ. Гибридный интеллект и его зомби» [17] основательно прослеживает процесс эволюции взаимодействия разнородных организмов и механизмов, который в настоящее время привел к формированию алгоритмических обществ, использования практик не просто социальной инженерии, но уже социального программирования и формализации повседневной деятельности, а также переформатирование социальной, властной и функциональной стратификации общества. Подчеркивая приоритеты советских ученых как в области когнитивистики, аналитической психологии [18], программирования, аналитик и признанный специалист в области конкурентной разведки, развертывает анализ информационно-коммуникационной среды, «где самостоятельно или относительно автономно действуют алгоритмические машины: программы, сервисы, платформы и т.п.», действующие как устройства вынесения вовне человеческой психики в части ее «бессознательного, алгоритмизируемого контура» [17].
Текущая пандемия, безусловно, усугубляет всепоглощающее чувство «страха и неравенства», навеянное вызовами цифрового общества. Так, в рамках настоящего исследования представляется знаковым и важным отчет, представленный в августе 2021 г. и размещенный среди материалов Еврокомиссии «Механизмы, формирующие социальные сети, и их влияние на общество» [18]. Исследование, осуществленное европейскими аналитиками, проникнуто тревожными настроениями, а его авторы ставят весьма острые вопросы: «Означает ли это, что цифровая революция — это конец демократии и демократических свобод, которые были кропотливо завоеванные в прошлом веке?» Поскольку демократия неразрывно связана со свободным обменом информацией между гражданами, вопрос регулирования институциональной среды является фундаментальным и основным для обеспечения демократических свобод. Европейские исследователи фиксируют изменения в подходе к информации, к способам ее производства и обмена. Они фиксируют превращение традиционных средств массовой информации в систему взаимосвязанных горизонтальных коммуникационных сетей, где проблема злоупотреблений, искажений и манипуляций заставляет задуматься над другим, крайне болезненным вопросом: «Способны ли мы создать европейскую модель цифрового мира в соответствии с такими европейскими ценностями как: человеческое достоинство, свобода, демократия, равенство, права человека и мир?» [18, р. 6–7].
Несмотря на тревожные тенденции и нарастающие проблемы, европейские исследователи видят цель не в том, чтобы остановить или ограничить инновации, а в том, чтобы развивать их и вести в правильном направлении. Защиту европейских ценностей связывают с активностью законодателей, но не за счет использования вчерашних инноваций, а за счет формирования интеллектуального ландшафта.
Европейские эксперты сходятся во мнении, что лавинная и вынужденная цифровизация, носящая характер революции, изменила определение политического участия, но как показывает практика новые смыслы и формы гражданского участия, нарастающая гражданская активность, и технологии прямой горизонтальной коммуникации, все еще далеки от эффективности. Особо следует подчеркнуть, что публичное и аргументированное признание экспертами того факта, что огромный мобилизационный потенциал не всегда означает движение к общественно значимым целям или механизмам, не противоречащим ценностным достижениям и моральным нормам.
Поскольку количество людей, использующих социальные сети в качестве основного источника новостей, неуклонно растет во всем мире, быстрое распространение дезинформации в Интернете становится угрозой для наших демократических обществ с быстро снижающимся уровнем доверия к правительствам, частным организациям и традиционным СМИ. В Европе более 50% людей находят информацию в основном в социальных сетях, в среднем этот показатель вырастает до 69% для молодых людей в возрасте до 29 лет. Вызывает беспокойство то, что большинство людей, использующих социальные сети для доступа к информации, обращают мало внимания или вообще не обращают внимания на источники (достоверность) [8, p. 22].
Рост цифровой информации и экспоненциальных технологий трансформирует политические (геополитические), социальные, экономические механизмы и механизмы безопасности. Проблемы, которые они создают для управления, беспрецедентны, ведь речь идет о масштабных искажениях и манипулировании общественным дискурсом, а через это— и политическими результатами. Одним из самых глубоких изменений, вызванных интенсивным развитием инновационных технологий, является появление новой экономической логики, основанной на повсеместном цифровом слежении за повседневной жизнью людей и перепродаже этой информации в качестве информации для прогнозирования. Реакция ЕС на эту новую среду была медленной и неадекватной. Установление эффективного контроля над участниками и процессами, использующими инновационные технологии, потребует не только специальных навыков управления данными, но и более глубокого понимания влияния этих технологий, налаживания партнерских отношений через разделение между государственным и частным секторами, повышения политической и социальной ответственности корпоративных субъектов, участвующих в их разработке и применении [19].
Среди проблем, волнующих обществоведов всего мира — разрастание и распространение вигилантизма, социального явления (специфической формы гражданской активности), которая привлекла внимание обществоведов еще в 1980–1990 гг., но стала реальной проблемой в эпоху цифровых трансформаций. Изначально, в научной литературе по криминологии, социологии, психологии данное явление определялось как «запланированные и организованные гражданами публичные акты насилия» [20; 21], направленные против нарушителей общественного порядка. Формирование общепризнанного определения вигилантизма до сих пор затруднено, но наиболее простой его дефиницией является «взятие закона в свои руки», что подразумевает реакцию на угрозы или действия, нарушающие формальные границы установленного социально-политического [22, p. 542.; 23] порядка. Вигилантизм рассматривается как вид самосуда, возникающий, когда уполномоченные структуры правопорядка не справляются с выполнением своих функций, и отдельные индивиды или группы в обществе берут исполнение этих функций на себя.
Сегодня интерес европейцев к этому явлению подтверждается наличием исследовательских проектов и грантов, что позволило значительно продвинутся в понимании природы и социальных функций вигилантизма. «Ритуалы вигилантов могут превратить страх и праведный гнев в коллективные насильственные действия, они порождают чувство принадлежности к группе и восстанавливают целостность морального императива...Такие ритуалы могут включать в себя как заранее спланированные реакции, так и немедленные, более импульсивные реакции» [24].
Цифровой вигилантизм (Internet vigilantism, netilantism, cyber-vigilantism, online vigilantism) во всем мире осознается как серьезная проблема сетевого гражданского общества [25]. Сегодня мы уже можем разделять институциональный вигилантизм (организованные, постояннодействующие в социальных сетях группы) и проявления спонтанного вигилантизма (cyberbullying), поиск и публикация информации о человеке с целью мести, травли и шантажа (doxxing), онлайн опозоривание (online shaming).
В России вигилантские движения набирают силу после 2010 г., что связано как с развитием Интернет коммуникации и распространением персональных гаджетов, так и с распадом проправительственных молодежных проектов («Наши», «Молодая гвардия» и др.). Активная молодежь из «комиссарского сообщества» формирует структуры, организованные по сетевому принципу, которые поддерживают, а затем и перехватывают у государственных органов инициативу по порицанию нарушителей общественного порядка («СтопХам», «ЛевПротив», «Хрюши против»). Таким образом, исследуемые группы цифровых вигилантов имеют схожий генезис и можно сказать, что в России распространена своеобразная модель управляемого (лояльного) вигилантизма, который старается держаться в рамках вспомогательного института, совершая редкие действия «замещающего» института в случае бездействия полиции или других государственных органов.
К другому типу сообществ относятся ситуативные вигилантские сообщества, чье возникновение и институциональный дизайн обусловлены возникшей проблемой, как правило острой и имеющей широкий охват. Так, общественные наблюдатели и патрули возникли в период жесткой изоляции в первую волну COVID в России в 2020 г. «Бдительные граждане «выходили на рейды, снимали фото и видео материалы, обличающие незаконно работающие магазины, точки общепита и салоны красоты. Они позорили граждан, нарушающих режимные требования в транспорте, в других общественных местах. Эти материалы отсылались в правоохранительные органы, на горячие линии и выкладывались в сетях.
Исследование российского цифрового вигилантизма позволило авторам настоящего исследования выявить не только его институционализированные формы, но и проявления «спонтанного» (неинституционализированного) вигилантизма, когда в рамках популярных сетевых проектов («Подслушано» и др.) периодически возникают «точки концентрации» бдительных граждан.
Кроме того, говоря о типологизации цифровых вигилантов в России, можно выделить вигилантские сообщества общероссийского (федерального) масштаба («СтопХам», «ЛевПротив», «Хрюши против», «Антидиллер»), которые задают тон и институциональные рамки движения и проекты регионального или местного уровня, организованные в интересах локальных сообществ, но подражающие федеральным проектам («ДНД. Муринский паруль», «Петергоф патруль»). Следует отметить, что основной посыл их видеоматериалов — «смотри и распространяй», способствует быстрому росту просмотров и накоплению лайков; также присутствуют призывы помочь донатами, рекламные ссылки (с промокодам на скидку) или полноценные рекламные материалы.
Социальные платформы, обладая потенциалом к консолидации населения, в своих бизнес-моделях содержат элементы, способствующие формированию расщепленного общества по ценностным основаниям, но с унифицированными шаблонами поведения. Очевидно влияние форм организации деятельности гражданских объединений, использующихся в мире, сходность направлений деятельности, способов коммуникации, методов взаимодействия с государственными органами и публикой. Таким образом формируются не только вигилантские сообщества, но и группы их противников («те, кто против тех, кто против нас»). Действующие сегодня в России сообщества могут быть отнесены к группе «вигилантские сообщества» и к группе «анти-вигиланты» (фонд «Общественный вердикт», борцы с антиваксерами и др.).
Неоднозначность и противоречивость феномена цифрового вигилантизма состоит в том, что эта форма самоорганизации гражданского общества использует такие публичные ценности как ответственность, участие, открытость, сотрудничество и др. Во всем мире такие движения зачастую поддерживаются (явно или латентно) органами государственной власти и спонсорами, поскольку при явной артикуляции декларируемых движениями публичных ценностей в реальном и информационном пространстве они способны поддерживать механизмы идеологической координации государством различных взаимодействий социальных акторов и служить «клапанами для выпускания пара», снятия напряжения или переключения общественного внимания.
Вигилантские сообщества формируют своеобразный язык общения и поведения, которые должны скорее пугать, нежели развлекать добропорядочную публику. Неспособность к рефлексии, господство сенсенсиальной и предиктивной логики в суждениях, невысокий уровень культуры определяют качества дискурса групп вигилантов, но сила их в том, что они готовы действовать. Группы вигилантов относительно мобилизованы с учетом слабых связей между членами на фоне атомизированного и молчаливого большинства. Их присутствие в сети Интернет позволяет приоткрыть потенциал сообществ, находящихся на периферии социума, что представляется важным условием для прогнозирования их участия в социальной трансформации [30] в целях сохранения стабильности и монополии государства на насилие в целях поддержания порядка. По мнению А.Б. Боровой, «с учетом закономерностей виртуального общения, и в особенности его анонимности, запретительные меры неэффективны (они будут означать уже цензуру, нарушающую права пользователей). Ввиду же его локальности по интересам, низкой, можно ожидать и эффективность разъяснительных мер». Влияние «цифровых технологий на язык и культуру определяется личностным выбором большинства пользователей», который зависит от степени образованности, культурного развития и принятия общечеловеческих и общекультурных норм и ценностей» [26, с.82]. Кроме того, в работе с такими группами важно понимать значение эмоционального интеллекта [27, с.92.]. Как правило, членами вигилантских групп в России становятся люди до 35 лет, система ценностей которых не случайно стала предметом исследований социологов и политологов. Иллюзия полной свободы, понимаемой часто как вседозволенность, подталкивает вигилантов к использованию агрессивных, граничащих с экстремистскими форм социального взаимодействия в социальных сетях цифровой среды [28]. При этом, они все чаще оказываются не бескорыстными мстителями, а индивидами, стремящимися заявить о себе и добиться через разжигание конфликта не только собственных целей (в том числе, получения прибыли), но и определенной популярности или «сетевой власти», которая хорошо монетизируется [29]. И если Г. Лассуэл в перечень личностных черт «демократа» включал «открытое эго» — теплое и заинтересованное отношение к другим людям; способность разделять ценности других людей; многоцветную, а не однозначную ориентацию; доверие к окружающим и готовность положиться на них, относительную свободу от тревоги и страха, свойственных не только демократическим режимам, то мы должны признать, что они не отражают политическую составляющую, т.е. то, каким образом политическая система интериоризирована в знаниях, оценках, чувствах социальной общности. Сегодня на первом месте оказываются технологии, с помощью которых осуществлялось широкое вовлечение в цифровую публичность и публичную политику на установках, эмоциях и чувствах, а не на рационализированных формах диалога в обществе.


Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ ЭИСИ 21-011-31445 «Цифровой вигилантизм и практики формирования публичных ценностей: захват сетевого гражданского общества?»

Список использованных источников:
1. Кулакова Т.А. Принцип «вовлечение в публичность» // Сотрудничество в публичной политике и управлении / Под ред. Л.В. Сморгунова. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. Ун-та, 2018. — C. 30–35.
2. Алмонд А., Верба С. Гражданская культура (подход к иучению политической культуры) (I) // Полития. Анализ. Хроника. Прогнозы. — 2010. вып. 2 (57). — С. 122–144.
3. Kahneman D., Tversky A. Judgment under Uncertainty: Heuristcs and Biases // Science. — 1974. — Vol.185. — N 4157. — Р. 1124–1131.
4. Kahneman D., Tversky A. Prospect Theory: An Analisis of Decision under Risk // Econometrica. — 1979. — Vol. 47. — N 2. — P. 91–263.
5. Thaler R. H. Toward a positive theory of consumer choice // Journal of Economic Behavior & Organization. — 1980. — Vol. 1. — No. 1. — P. 39– 60.
6. Thaler R., Sunstein C. Nudge: Improving Decisions about Health, Wealth and Happiness. Yale: Yale University Press, 2008. — 304 p.
7. Капелюшников Р. Поведенческая экономика и «новый» патернализм. Часть I // Вопросы экономики. — 2013. — № 9. — С. 66–90.
8. Капелюшников Р.И. Поведенческая экономика и «новый патернализм» Часть II // Вопросы экономики. — 2013. — № 10. — С.28–48.
9. Белянин А.В. Ричард Талер и поведенческая экономика: от лабораторных экспериментов к практике подталкивания // Вопросы экономики. — 2018. — № 1. — С. 5–25.
10. Солодникова А.Е., Цыганков Д.Н., Юнусова М.А. Потенциал использования концепции «Nudge» в государственном регулировании. — [Электронный документ] — https://cyberleninka.ru/article/n/potentsial-ispolzovaniya-kontseptsii-nudge-v-gosudarstvennom-regulirovanii (дата обращения 10.11.2011)
11. Behavioural Insights and Public Policy. Lessons from Around the World. — [Электронный документ] — http://www.oecd.org/ gov/regulatory-policy/behavioural-insights-and-public-policy-9789264270480-en.htm (дата обращения: 18.11.2021)
12. Журба Н.В. Критический взгляд на теорию подталкивания // Экономические исследования и разработки. — [Электронный документ] — http://edrj.ru/article/02–08–17 (дата обращения 09.11.2021)
13. Милкова М.А. Теория подталкивания и ее искажения в информационной среде. — [Электронный документ] — http://digital-economy.ru/images/easyblog_articles/586/de-2019–4–2.pdf (дата обращения 09.11.2021).
14. Whitman, Glen The New Paternalism — [Электронный документ] — https://onlinelibrary.wiley.com/doi/full/10.1111/j.1468–0270.2011.02115_3.x (дата обращения 18.11.2021).
15. Математик Александр Лосев: С цифровыми технологиями мы движемся в Средневековье // Аргументы недели. 6–12 октября 2021г. — [Электронный документ] — https://argumenti.ru/interview/2021/10/741329?utm_referrer=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com&utm_campaign=dbr (дата обращения 20.11.2021)
16. Кулакова Т.А. Политика изменений: административные реформы и взаимодействие государства и общества. — СПб.: Санкт-Петербургский университет, 2011. — 381 c.
17. Ларина Е.С. Понимание алгоритмических обществ. Гибридный интеллект и его зомби // Свободная мысль. — 2017. — № 5(1665). — C.5–26. — [Электронный документ] — https://www.elibrary.ru/item.asp?id=30774002 (дата обращения 18.11.2021)
18. Mechanisms that Shape Social Media and their Impact on Society — Report on the State-of-the-Art in Research // Shaping Europe’s digital future — [Электронный документ] –https://digital-strategy.ec.europa.eu/en/library/mechanisms-shape-social-media-and-their-impact-society-report-state-art-research (Дата обращения 07.11.2021).
19. Caparini M., Gogolewska A. Governance challenges of transformative technologies // Connections. — 2021. — Vol. 20, № 1. — P. 91–100. DOI10.11610 /Connections.20.1.06
20. Abrahams R (2003) What’s in a name? Some thoughts on the vocabulary of vigilantism and related forms of informal criminal justice. In: Feenan D. (ed.) Informal Criminal Justice. London: Ashgate, P. 25– 40.
21. Johnston L. What is vigilantism? // British Journal of Criminology. — 1996. — Vol. 36(2).– P. 220–236.
22. Rosenbaum, H.J., Sederburg, P.C. Vigilantism: An analysis of establishment violence// Comparative Politics. — 1974. — Vol. 6, Iss. 4. — P.541–570.
23. Bateson, R. The Politics of Vigilantism // Comparative Political Studies. — 2021. — Vol. 54. — Iss. 6. — P. 923–955. doi:10.1177/0010414020957692 : 923
24. Asif, M. and Weenink, D. Vigilante rituals theory: A cultural explanation of vigilante violence // European Journal of Criminology. — 2019. — November. — P.1–20. doi.org/10.1177/1477370819887518
25. Chang, LYC, Poon, R. (2017) Internet Vigilantism: Attitudes and Experiences of University Students Toward Cyber Crowdsourcing in Hong Kong // International Journal of Offender Therapy and Comparative Criminology. — 2017. — Vol.61, Iss.16. — P.912–932. doi:10.1177/0306624X16639037
26. Боровая А.Б. Цифровые технологии в развитии языка и культуры в современной России // Коммуникология: электронный научный журнал. — 2020. — Том 5. — No 3. — C.77–83. — [Электронный документ] — https://drive.google.com/file/d/1fhVmDOgz_ Css2HJcpREr7XS5YHdb8_it/view (дата обращения 19.11.2021).
27. Березенко И.П. Эмоциональный интеллект как основа эффективного воздействия на целевую аудиторию. C.84–96. — [Электронный документ] — https://drive.google.com/file/d/1fhVmDOgz_Css2HJcpREr7XS5YHdb8_it/view (дата обращения 19.11.2021).
28. Волкова А.В., Кулакова Т.А., Волков А.П. Социально-политические эффекты инновационных технологий городского развития и политика цифровизации // Проблемы современной экономики. — 2020. — №4(76). — С. 127–131.
29. Волкова А.В., Лукьянова Г.В., Мартьянов Д.С. Цифровой вигилантизм: стратегии захвата сетевого общества // Возможности и угрозы цифрового общества: Материалы Всероссийской научно-практической конференции / Под ред. А.В. Соколова, А.А. Фролова. — Ярославль: «Цифровая типография». — 2021. — С. 53–58.

Вернуться к содержанию номера

Copyright © Проблемы современной экономики 2002 - 2024
ISSN 1818-3395 - печатная версия, ISSN 1818-3409 - электронная (онлайновая) версия