|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (43), 2012 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ. ПРОБЛЕМЫ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ В СТРАНАХ СНГ И БАЛТИИ | | | Румянцев М. А.
доцент кафедры экономической теории Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук
| |
| | | | | В статье дан анализ противоречий современного позднего капитализма. По мнению автора, поздний капитализм исчерпал пределы своего исторического развития. Определены ключевые характеристики современных социально-экономических процессов. В качестве одной из задач современной политической экономии рассмотрена задача разработки антикапиталистической альтернативы | | Ключевые слова: капитализм, граница капитализма, противоречие, кризис, технологическая волна, экспертократия, политико-экономическая альтернатива | | УДК 330.101; ББК 65.01 Стр: 50 - 52 |
«Окно возможностей» возрождения политической экономии открыто благодаря тому, что понятийный инструментарий ведущих экономических школ Запада создавался для исследований развивающегося капитализма и не приспособлен для анализа его девиантных мутаций и прогноза грядущего. Анализ противоречий капитализма и критика капиталистической системы хозяйствования вновь становятся приоритетами экономической науки. Для решения этих задач экономической теории необходима новая исследовательская доминанта с новыми смыслами и новыми аксиомами.
Метаморфозы современного «позднего капитализма» раскрываются через понятие границы. Граница есть истина любой вещи, ситуация, когда все внутренние противоречия и содержания этой вещи оказываются исчерпанными, завершенными. Согласно Гегелю, именно на границе можно зафиксировать факт реального осуществления противоречия, истину самодвижения вещи: «Нечто вместе со своей имманентной границей, полагаемое как противоречие самому себе, в силу которого оно выводится и гонится дальше себя, есть конечное. Конечные вещи суть ... но истиной этого бытия служит их конец»1. Развитие любого культурно-природного феномена сводится к его предельному значению, только в котором прозрачно проступают смысл и цель всего исторического движения. По Флоренскому, предельное значение культуры «вместе с тем есть и цель, к которой культура стремится ...Конечная причина совпадает с причиною действующею, конец примыкает к началу»2. И именно сегодня — когда капитализм исчерпал свои границы, когда происходит диалектический таинственный скачок в экономике и начинается эпоха системных кризисов и катастроф, в центре внимания оказываются граничные параметры хозяйственного развития.
Логика доминирующего ныне «мэйнстрима» экономической науки базируется на исследовании причинно-следственных изменений: одни элементы экономики рассматриваются в качестве причин, другие — в качестве следствий. Экономисты фактически отказались от понятия развития, заменив его описанием всевозможных изменений: появлением новых институтов, новых технологий, новых факторов и условий производства. Подчас изменения наивно сводятся к количественным изменениям ВВП, уровня цен или других макроэкономических индикаторов. Но все это — лишь знаки скрытой за ними хозяйственной реальности. Народное хозяйство развивается как целое, становясь качественно иным из самого себя. В развитии хозяйства разрешается противоречие между его становлением в истории и пределом этого становления — границей с другими типами хозяйства.
Современный мировой экономический кризис носит не циклический, а системный и катастрофный характер. До сих пор каждая новая технологическая длинная волна движения капиталистической экономики сопровождалась системным кризисом, который разрешался переходом капитализма на новую стадию развития — своеобразной институциональной «перестройкой» капитализма. Промышленная революция в Европе 1770–1830 годов сопровождалась войнами и социальными потрясениями, создавшими институциональный базис для текстильной промышленности, прогресса угледобычи, черной металлургии и торговли. Последовавшая за промышленной революцией «эпоха пара и железных дорог» привела к концентрации финансового и промышленного капитала. Третья технологическая волна в конце XIX — начале XX века, основанная на доминировании стали, электричества и тяжелой промышленности, реализовалась благодаря I мировой войне и революционным потрясениям, окончательно сломавшим общества «старого порядка» (И. Валлерстайн) в Европе. Переход к массовому промышленному производству на базе нефтедобычи, индустриальным корпорациям и фордистским принципам организации труда в XX веке стал эффективным и повсеместным благодаря технологическому толчку, который мировая экономика получила вследствие II мировой войны. Последняя технологическая волна, приведшая к буму в информационных и телекоммуникационных технологиях, началась в 1970-х годах. Этот технологический сдвиг сопровождался финансовыми кризисами 1980-х годов и т.н. «неоконсервативной революцией», в результате которой была демонтирована сложная институциональная система управления общественно-хозяйственным развитием середины XX века, а его результаты были приватизированы владельцами крупнейших активов.
В итоге стремление к приватизации общественных ресурсов и благ владельцами крупнейших активов, государственными и корпоративными топ — менеджерами стало доминантным мотивом позднего капитализма, нацеленного на создание всевозможных спекулятивных финансовых пирамид. Например, в России совокупные расходы государства на преодоление финансового кризиса в 2008–2009 гг. составили 40% Валового Внутреннего Продукта страны (в ценах 2008г.). По оценке академика С.Ю. Глазьева, «85–88% этих ресурсов пошли на поддержку финансовой системы, игру на фондовом рынке и на спасение олигархов, а на помощь реальному сектору экономики — соответственно 12–15%»3. Институциональный контекст данной метаморфозы проявляется в демонтаже социальных надрыночных основ государства и, более того — в принципиальном отказе от признания внерыночных целей цивилизации (общества). В странах Евросоюза, к примеру, это выражается в росте безработицы, который обновляет многолетние максимумы (средний показатель уровня безработицы по 17 странам ЕС, использующим евро, достиг в мае 2012 г. 11%, что означает отсутствие работы у 17 млн человек экономически активного населения)4. На фоне жесткой экономии социальных расходов бюджета крупные корпорации продолжают уклоняться от уплаты налогов. Так, в уклонении от уплаты налогов были замечены крупные британские фирмы, такие как Barclays, обманувшая государство на сумму более 500 млн фунтов стерлингов5. Таким образом, распространение капиталистических отношений на сферу общественных благ (наука, образование, здравоохранение), отказ государства от ряда своих социальных обязательств и переложение их на граждан привели современные общества к росту социальной поляризации и к торможению развития.
И совершенно закономерно, что в этой политико-экономической ситуации блокируется переход к новой технологической волне, которую большинство исследователей связывают с био- и нанотехнологиями, ядерной энергетикой, когнитивными технологиями. Вполне показательно, что технологии новой постиндустриальной волны были названы С. Коэном и Дж. Зисманом «трансформирующими технологиями»6. В отличие от классических индустриальных технологий, которые механическими способами воздействовали на форму вещества природы, нанотехнологии и производство композитных материалов изменяют внутреннюю структуру вещества природы, моделируют и трансформируют сами принципы образования природных веществ. Производственный сдвиг подобного эпохального масштаба требует таких технологий управления, идеологий развития и общественных инвестиций, которые современный капитализм, эмансипировавший экономику от внерыночных целей, предложить не может. Иными словами, переход к новой технологической волне невозможен в рамках разрешения очередного системного кризиса капитализма. И если такой знаток экономических и политических циклов как Джованни Арриги связывает новую длинную волну экономического развития с грядущим Азиатским системным циклом накопления, который придет на смену большому циклу американской гегемонии7, то мы вправе предположить, что новый системный цикл экономического и технологического развития будет базироваться на некапиталистических принципах. Очередная перестройка институциональной структуры капитализма вряд ли будет успешной.
Итак, поздний капитализм исчерпал свои институциональные (приватизация социального государства), территориальные (глобализация) и культурные («когнитивный капитализм», внеморальность экономики) границы. Прежняя модель капитализма базировалась на однородных экономических пространствах, на эквивалентном рыночном обмене, на капитализации доходов, на принципах конкуренции и чётко отличала себя от культуры, от всей сферы внеэкономического бытия человека. В последние годы экономическое пространство стало крайне неоднородным, иерархическим, производным от культурных вменений и внеэкономических целеполаганий. Как и в Темные века, хозяйствующие субъекты соперничают из-за рент, преференций и бенефиций. Экономика вновь стала статусной и зависимой от внеэкономических иерархий, что совершенно нарушает принципы эпохи Модерна и Просвещения — справедливость конкуренции, развитие для всех, образование для всех, прогресс для всех. Доходы и благосостояние субъекта определяются ныне антирыночным образом: финансовыми рентами, рейтинговыми агентствами, экспертными оценками, положением в системе властных, геополитических и социокультурных статусов.
Современные мутации капитализма деонтологизируют хозяйство извне — посредством оборотничества всего экономического мира в своеобразную неожреческую структуру реальности. В самом деле, изменение одной буквы (!) в кредитном рейтинге страны может вызвать в ней экономический обвал и рост безработицы, что, скорее, представляет культурологическую, а никак не экономическую проблему. Нумерологическая экспертократия оперирует баллами, рейтингами, валютными курсами, эмиссией и инфляцией — вмененными фантомами денег, стоимости, цен, полезности и самого человека.
В позднем капитализме ясно просматриваются смыслы капитализма раннего или протокапитализма: неэквивалентность обменов, статусность доходов, перераспределительные игры операторов мирового рынка на различиях в уровнях цен и условиях производства. При этом акторы позднего капитализма имеют беспрецедентную технологическую возможность оптимизации экономического пространства.
Ключ к пониманию метаморфоз «позднего капитализма» можно обнаружить в концепции макдональдизации общества Джорджа Ритцера8. Ритцер так определяет базисные принципы организации современной социально — экономической жизни:
— полная предсказуемость; — количественная оценка всех параметров и полная стандартизация; — максимальная эффективность. Иными словами — тотальный контроль над будущим.
Современные корпорации, университеты супермаркеты, офисы, государственные и культурные учреждения становятся неотличимыми: повсюду доминируют антирыночные бюрократические организационные процедуры со стандартами тотальной рациональности, искусственно вменяющей окружающим свои локальные системы оценок (рейтингов, баллов, цен) и обеспечивающей полный контроль над сотрудниками и покупателями. Мир выстраивается по образу «Макдональдс» — «железная клетка рационализации» (М. Вебер) становится всеохватывающей. Бесконечные хаотичные акты покупок и продаж, трудовых и профессиональных взаимодействий всегда и везде имеют единое четкое универсальное целеполагание и завершаются просчитанным стандартным результатом — с тем, чтобы мгновенно вновь и вновь воспроизводить себя в расширенном масштабе и так вменить себя бытию. Поздний капитализм образует тоталитарное, принудительное пространство сменяющих друг друга стандартных целеполаганий и стандартных систем оценки результатов деятельности человека, между которыми нет никаких реальных и подлинных содержаний.
Где же существует подобное сплошное, бесконечное и беспредельное становление, безразличное бытию и жизни, но постоянно воспроизводящее себя посредством всепоглощающего универсально организованного хаоса? К примеру, согласно античным представлениям, это Аид. Аид это «ужасная бездна», в которой есть начала и концы жизни, но нет самой жизни, взятой в ее онтологической подлинности. «Античный Хаос всемогущ и безлик, он все оформляет, но сам бесформен. Он — мировое чудовище, сущность которого есть пустота и ничто. Но это такое ничто, которое стало чудовищем, это — бесконечность и нуль одновременно»9.
Экспансия капитала (а суть его и состоит именно в безграничной экспансии) наконец преодолела границы, отделявшие его от культуры. Капитал преобразовал антропологическую стихию творчества в интеллектуальные коммерческие активы, в своеобразное культурное сырье для маркетингового продвижения бизнеса. В результате капитал лишился своего исторического антипода и донора, питавшего его пассионарностью, идеями и инновационностью. Метаморфоза знания в капитальный актив наглядно показывает несовместность позднего капитализма с всеобщими основами бытия и мышления. Для превращения знания в рыночный ресурс необходимо искусственно навязать ему качество дефицитного блага — путем конструирования всевозможных «интеллектуальных прав» и внедрения контролирующих оборот знания институтов. По выражению А. Горца, «Капитализм знаний — это не капитализм, подверженный кризисам, он сам и есть кризис капитализма, до глубин потрясающий общество»10.
Теоретики и практики современной экономики с каким-то неестественным воодушевлением анализируют, классифицируют и оценивают «элементы» всевозможных неэкономических капиталов — «элементы» человеческого, культурного, интеллектуального, социального и даже языкового капиталов. В подобном вырожденческом развороте можно увидеть исчерпанность самой парадигмы мышления XIX–XX вв., перешедшей с восходящей на нисходящую стадию движения. В самом деле, первой исследовательской интуицией при размышлении об обществе и его сферах является ощущение потенциального единства общества, единого в себе самом, еще не дифференцированного, не многообразного. Затем мы распознаем следующий момент общества — его дифференцированное единство. Целое (общество) видится нам разъединенным на части (сферы), но первичное единство по-прежнему пронизывает все частные области, которые переходят друг в друга. Момент единства пока еще преобладает. В дальнейшем в представлениях об обществе начинают доминировать идеи о функциональной ограниченности и систематической определенности его сфер, стремление к четким и непротиворечивым классификациям социальных структур. При всей кажущейся основательности подобного кредо, оно исчерпывает возможности мышления об обществе. Органическое единство общественного бытия здесь неизбежно вырождается в сконструированное единство, когда органическая целостность общества умаляется: первичное единство распадается на обособленные моменты, в конкуренции которых — при отсутствии прежней синтетической сверхиндивидуальной доминанты — необходимо побеждает наиболее материальный, близкий к механизму, а не организму момент. «Победившая» в этом противостоянии обособленных сфер общества сторона уподобляет все остальные себе самой в своей максимально выраженной материалистичности и механистичности.
Вырождение базовых структур позднего капитализма вовсе не означает его автоматической гибели и перехода к новому хозяйственному типу. Исчерпав пределы, капитализм имитирует развитие в своих периферийных, прежде некапиталистических культурных, территориальных и когнитивных пограничных зонах. Причем подобная мимикрия может быть бесконечной. Новая нумерологическая буржуазная аристократия кастового типа способна к непрерывным манипуляциям и оптимизациям перераспределительного характера. Требуется действенная антикапиталистическая альтернатива. Политическая экономия при разработке вариантов антикапиталистического будущего может объединить альтернативные «мэйнстриму» течения экономической мысли в рамках нового научного дискурса, предполагающего радикальный пересмотр сложившейся аксиоматики экономической науки.
Ясно, что политико-экономическая альтернатива призвана создать смысловое поле для рождения будущего антикапиталистического субъекта. Однако на первых порах политико-экономическое мышление будет разлагаться скрытыми контекстами знания, вменившими экономистам строго определенный взгляд на реальность — как в западном, так и в советском вариантах экономической науки. Идолы неоклассики и исторического материализма даны в коллективном бессознательном экономистов, в силу своей исходной тотальности они обладают генетической способностью к метаморфозам в формах нового, даже радикального экономического знания. Типологическое подобие предрассудков неоклассики и марксистской политической экономии будет неизбежно порождать, если использовать термин Гегеля, «несчастное сознание» — раздвоенное сознание, «имеющее в себе другое сознание, с которым оно не может достигнуть единства и примирения». Политическая экономия и экономикс окажутся в ситуации когнитивного пата, взаимно подрывая и разлагая друг друга. Чтобы избегнуть эту ловушечную структуру мышления, необходим стоический порыв к истокам мысли, к «стоическому самосознанию» — сознанию, которое, по Гегелю, погружено в «простую существенность мысли».
Одним из наследственных дефектов экономической науки является гипертрофированный объективизм и бессубъектность социально-экономического анализа. Проблема взаимосвязи хозяйственного субъекта и общественно-хозяйственной системы ранее, как правило, рассматривалась с точки зрения системы: человеческие аспекты хозяйства интерпретировались в качестве производных по отношению к прогрессу производительных сил, смене технологических парадигм и изменениям экономических институтов. Акцент на субъекте хозяйства максимально сблизит науку с жизнью, поскольку понятие «экономическая система» — гипостазированная реальность, а хозяйственный субъект — не гносеологическая, а онтологическая реальность. Если исследовать проблему субъекта и хозяйственной системы со стороны субъекта, то в фокусе исследования оказываются антропологические характеристики экономики (смыслы, цели, воля к развитию, мотивации, уровень трудовой мобилизованности, ценности, хозяйственная этика). Современная политическая экономия призвана воссоздать в новых исторических условиях принципы мышления традиционного общества, согласно которым экономические цели личности включены в ткань внеэкономических целей общества, воспроизводящих человека во всей его полноте.
Кроме того, российский политико-экономический взгляд на хозяйство нуждается в приведении аксиоматических установок мышления в соответствие с отечественной религиозно-философской традицией. Православная традиция отстаивает реальность всеобщих понятий (этика, справедливость, народное хозяйство), отрицаемых либеральной презумпцией суверенного индивида. Она ориентирует экономистов на холистические установки, предполагающие ограничения личного потребления и приоритет общественных целей. Первенство отдается исследованию народного хозяйства России в целом, что предполагает научно — технологический футуризм и разработку Больших народнохозяйственных проектов, поиск оптимальных форм разделения труда для экономики Российских пространств, идею социальной справедливости. Установки отечественной школы во многом релевантны принципам и задачам политической экономии XXI в. |
| |
|
|
