|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (87), 2023 | | | | ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ. МАКРОЭКОНОМИКА | | | Макеева Е. С.
докторант кафедры общей экономической теории и истории экономической мысли
Санкт-Петербургского государственного экономического университета,
кандидат экономических наук
| |
| | | | | В статье анализируется влияние экономических факторов на динамику самоубийств в различных фазах экономического цикла. Обосновывается включение в набор количественных параметров и ориентиров гума-низации экономики рыночного и нерыночного типов таких показателей, как число инициатив, направленных на преодоление проблемы социально-психологической дезадаптации человека, объем их государственного и частного финансирования и эффективность данных расходов. | | Ключевые слова: гуманизация экономики, предотвращение самоубийств, социально-психологическая дезадаптация | | УДК 330.16; ББК 65.01 Стр: 103 - 107 |
На первый взгляд проблема социально-психологической дезадаптации человека и, в частности, самоубийств не имеет прямой связи с экономикой и скорее выступает объектом изучения таких наук, как социология, психология, философия, медицина. Над ней рефлексировали, например, Фома Аквинский (1225-1274), Д. Юм (Hume) (1711-1776), И. Кант (Kant) (1724-1804), Ж. Пеше (Peuchet) (1758-1830), Э. Дюркгейм (Durkheim) (1858-1917), Н.А. Бердяев (1874-1948), В. Франкл (Frankl) (1905-1997), А. Камю (Camus) (1913-1960). Трагедия самоубийств также нашла отражение во многих произведениях художественной литературы, включая творчество А.Н. Островского (1823-1886), Л.Н. Толстого (1828-1910), В.Г. Распутина (1937-2015), С. Плат (Plath) (1932-1963) [1], Р. Кардозу Мартинша (Cardoso Martins) (род. в 1967) (озаглавившего свой первый роман, увидевший свет в 2016 г., фразой Родиона Раскольникова из «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского (1821-1881) «Я, может быть, очень был бы рад умереть») [2, с. 6; 3, с. 131].
В то же время, экономическая неустроенность – безработица, финансовая несостоятельность, долги и банкротство, сложные отношения в коллективе, профессиональное выгорание и пр. – может породить у человека суицидальные настроения и довести его до отчаянного и непоправимого шага. Так, например, в 2013 и 2016 гг. покончили с собой два топ-менеджера швейцарской страховой компании Цюрих Иншуранс (Zurich Insurance). Среди вероятных причин этого назывались стресс и ухудшение корпоративных финансовых показателей [4]. В Японии количество самоубийств, вызванных переутомлением и стрессами на работе (т.н. «кароджисацу», или «過労自殺»), в 2011 г. составило 2 689, в 2020 г. – 1 918, в 2021 г. – 1 938, в 2022 г. – 2 968 [5; 6] (рис. 1). В Китае в 2010-2012 гг. на фабриках одной из фирм, выпускающей смартфоны, была зафиксирована крайне тревожная ситуация с суицидами среди персонала из-за тяжелых условий труда [7, с. 90-91]. В Италии, Дании, Швеции и ряде других государств Запада, выполненные в конце XX в. Исследования, выявили прямую зависимость между уровнем безработицы и риском самоубийств [8, с. 11]. В США в обсуждаемом контексте представляются особо уязвимыми обанкротившиеся предприниматели как «слой, даже более обездоленный, чем безработные рабочие и служащие» (поскольку «многие социальные программы их не касаются – у них нет трудового стажа») [9, с. 17].
Приведенные ниже на рис. 2 и 3 данные по Южной Корее и США, обнародованные национальными статистическими бюро и доступные на платформе Статиста (Statista), позволяют составить некоторое представление о современной ситуации с суицидами, вызванными экономическими факторами, в этих странах. Так, в Южной Корее в 2020 г. финансовые трудности спровоцировали 25,4 % всех самоубийств (3 249 из 12 776), а проблемы на работе – 3,9 % (492 из 12 776). | | |  | | Рис. 1. Динамика самоубийств, связанных с проблемами на работе, в Японии в 2013-2022 гг. [6] | | |  | | Рис. 2. Основные причины самоубийств в Южной Корее в 2020 г. [10] | | |  | | Рис. 3. Динамика самоубийств, совершенных на рабочих местах, в США в 2009-2018 гг. [12] |
В США, где наметившееся в XXI в. общее ужесточение требований к квалификации и профессиональным навыкам, предположительно, стало одной из причин т. н. «смертей от отчаяния» («deaths of despair») [11], в 2013, 2016 и 2018 гг. были выявлены вспышки самоубийств на рабочих местах (рост по сравнению с предшествующими годами (2012, 2015 и 2017) на 13,3 %, 27,1 % и 10,5 % соответственно). В 2018 г. и вовсе был зафиксирован антирекорд в виде максимального числа происшествий – 304 случая – за всю на тот момент 26-летнюю историю осуществления наблюдений [12].
Примечательно, что анализируемая проблема носит ациклический характер, проявляясь и в периоды экономических спадов, и в периоды подъемов. Так, в США «во времена Великой Депрессии многие отцы семейств просто ушли из жизни, чтобы хоть страховкой поддержать свои семьи» [9, с. 20-21]. По утверждению главы Ленинграда тех лет С.М. Кирова (1886-1934), «дело дошло до того, что не только банки лопаются, но даже и человеческие мозги не выдерживают – люди стреляются из среды капиталистов» [13, с. 36]. Трансформационный спад 1990-х гг. на постсоветском пространстве и глобальный финансово-экономический кризис, охвативший мир в 2008-2010 гг., также ознаменовались разительной социально-психологической дезадаптацией [8, с. 16; 14; 15, с. 26, 51-76, 116] (рис. 4). | | |  | | Рис. 4. Динамика самоубийств в России в 1970-2021 гг., тыс. чел. [16] |
Вспомним слова философа Н.А. Бердяева, который еще в 1931 г. отметил, что «рѢзкое измѢненiе соцiальнаго положенiя, когда человѢкъ, принадлежавшiй къ высшимъ классамъ, дѢлается простымъ рабочимъ, и невѢрiе въ возможность улучшить свое положенiе въ будущемъ – все это очень благопрiятствуетъ эпидемiи самоубiйствъ» [17, с. 5]. По мнению же писателя, статистика и хранителя полицейских архивов Парижа эпохи второй Реставрации Бурбонов Ж. Пеше, «нужда является самой главной причиной самоубийства» (при всем печальном многообразии других причин, включающем помимо «потери должности, отказа в работе, внезапного понижения заработной платы» еще и болезни, «попранную дружбу и обманутую любовь, посрамленное честолюбие, семейные неурядицы», «не находящий применения энтузиазм» и пр.) [18, с. 294, 303]. А врач, психолог и философ В. Франкл, говоря о безработных, подчеркивал, что их «часто охватывает» «ощущение бессмысленности жизни», «у них … разрушается структура времени» (из нее выпадает будущее), «гаснет инициатива», нередко развиваются уныние и апатия (особенно если «кроме профессии» у человека нет «других дел», интересов и увлечений) [19, с. 133, 149, 151].
Вместе с тем, социолог Э. Дюркгейм установил, что «счастливые кризисы, во время которых благосостояние страны быстро повышается, оказывают на самоубийство такое же действие, как экономические бедствия» [20, с. 225]. «Если промышленный и финансовый кризисы имеют усиливающее влияние на число самоубийств, то это происходит не потому, что они несут с собой бедность и разорение … но просто потому, что они – кризисы, т.е. потрясения коллективного строя» [там же, с. 228]. Иными словами, даже те экономические шоки, которые принято считать положительными с точки зрения увеличения производительности труда, автоматизации рутинных бизнес-процессов, высвобождения времени, расширения ассортимента выпускаемой продукции и пр., могут вызвать у людей чувство социально-психологической дезадаптации (не исключено, что, среди прочего, за счет характерного для «процветающего общества» понижения «порога терпимости к фрустрациям» [19, с. 98]).
Вероятно, не случайно в передовых капиталистических государствах на протяжении уже не одного десятилетия так тревожна статистика потребления антидепрессантов и совершения попыток самоубийств [21, с. 53; 22, с. 11-12; 23, с. 221; 24; 25]. Например, в Финляндии рецессия начала 1990-х гг. и предшествовавший ей экономический бум парадоксальным образом сопровождались синфазной динамикой суицидов [8, с. 11]. Что касается цифровых реалий XXI в., они породили т. н. «Homo Confusus», или «человека растерянного», с трудом ориентирующегося в «растущих потоках информации» [26] при существенном ускорении ритма жизни [27, с. 26]. Это перекликается с метким замечанием экономиста Ж. Фурастье (Fourasti?) (1907-1990) о том, что, по сути, технический прогресс не приносит людям ни счастья, ни мудрости [28, с. 120]. Приведем также рассуждения психолога А. Анселин Шутценбергер (Ancelin Sch?tzenberger) (1919-2018) о том, что «если мы наблюдаем увеличение неврозов, психосоматических болезней, усталости, если тревога является все большей и большей частью текущей жизни, то разве это не часть ощущения того, что события нас обогнали, а наши ответы подходят прошлым и относительно стабильным ситуациям, но не соответствуют быстрой технической и культурной эволюции (или революции) нашего мира» [29, с. 34].
Нам представляется, что выработка мер профилактики самоубийств, обусловленных экономическими факторами (равно как и иными причинами как социального, так и индивидуального толка), должна опираться на тонкий философский анализ человеческой природы, понимание ее общественного характера [30, с. 347; 31, с. 235; 32, с. 555], чтобы, как говорил еще один персонаж Ф.М. Достоевского Семен Захарович Мармеладов, «всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти» [3, с. 15] и обратиться за квалифицированной помощью и поддержкой. Например, в Южной Корее в 2021 г. более чем в 2 раза по сравнению с 2020 г. – с 26 до 57 – увеличилось количество сотрудников национальной суицидологической горячей линии (хотя в абсолютном выражении их численность по-прежнему считается недостаточной) [33]. Мировой и отечественной практикой являются:
• систематические междисциплинарные исследования феноменов депрессий и счастья и мониторинг ментального благополучия граждан [34; 35; 36; 37, с. 159];
• осуществляемая силами государства и общества борьба против склонения к совершению самоубийств (в т. ч. в Интернете [38]);
• организация экстренных психологических служб и телефонов доверия;
• открытие центров библио-, арт-, лого- и других форм терапии [19, с. 82-85; 23, с. 226; 24; 29; 39; 40] (в т. ч. для «обучения созидательной спонтанности», способствующей «изобретению новых ответов» на актуальные проблемы и вызовы своего времени [29, с. 34]);
• оказание институционализированной поддержки в поиске работы, внутренней трудовой миграции, устройстве на курсы профессиональной переподготовки, списании долгов и прохождении процедуры банкротства, решении трудовых споров;
• размещение в общественных пространствах (например, в метро) жизнеутверждающих вывесок и указателей [41; 42].
В нашем понимании императив гуманизации экономики в рассматриваемом контексте заключается в изыскании ресурсов на реализацию подобных программ, проектов и инициатив и, соответственно, в содействии минимизации числа самоубийств. При этом важно учитывать, что «сама экономика себе задач не ставит», а первостепенную роль играют «задачи, поставленные обществом» [9, с. 190]. Если в (нео)либеральной парадигме в отношении риска разорения фирм применяется весьма жесткая логика «сколько погибло – столько и родилось» [там же, с. 17], над людьми в той или иной мере – иногда незримо, иногда явственно – довлеет «опасность оказаться без средств к существованию» [43, с. 37], а абсолютизация индивидуалистических установок и оценка значимости личности в координатах рыночной «полезности» и «антиполезности» подчас и вовсе вопиющим образом оправдывают суициды (как, например, в философии Д. Юма [44; 45, с. 264, 269, 272]), то в подлинно гуманном обществе, проникнутом духом «универсализма», а не «буржуазного индивидуализма» [46, с. 8], экономическая эффективность не должна трактоваться как главный приоритет в ущерб солидарности и взаимопомощи. Говоря языком К. Поланьи (Polanyi) (1886-1964), такой подход, вероятно, можно назвать «менее экономическим» с (нео)либеральной точки зрения, но при этом «в каком-то смысле более человечным» [43, с. 37].
В свою очередь, в общностях, где доминируют коллективные ценности (на уровне стран или компаний с соответствующей корпоративной культурой [47, с. 5, 47, 70; 48, с. 164, 166-167; 49, с. 116]), гуманистический вектор видится нам как некое ослабление «комплекса коллективизма» [50, с. 100]. Это явление, определяемое представителями школы Евразийской политической экономии (ЕПЭ) как «гипертрофированное» «чувство единения с другими людьми» [там же], тоже способно довести отдельно взятого индивида до эмоционального истощения и даже самоубийства [23, с. 230; 48, с. 168; 51, с. 89; 52, с. 9]. Опираясь на идеи ЕПЭ, а также социолога Р. Инглхарта (Inglehart) (1934-2021), мы полагаем, что роль экономики в его хотя бы частичном преодолении связана с созданием возможностей для «выживания» в одиночку [53, с. 460-461] (например, путем диверсификации структуры производства, включения в нее как «делимой», так и «неделимой» продукции [50, с. 186-190] и, соответственно, предоставления выбора между индивидуальным и коллективным трудом; посредством реформирования монопсоний на рынке труда и внедрения разнообразных моделей занятости (в т. ч. альтернативных системе пожизненного найма) [5; 50, с. 378; 54, с. 35]; за счет продвижения досуговых мероприятий, дающих уединение, и индивидуальных видов спорта.
Подводя итог нашим рассуждениям, отметим, что во всех фазах цикла экономика, как хозяйственная деятельность, может и провоцировать самоубийства, и, наоборот, изыскивать ресурсы для их недопущения. Число инициатив, направленных на борьбу с проблемой социально-психологической дезадаптации, объем их государственного и частного финансирования и эффективность данных расходов могут быть отнесены к количественным параметрам и ориентирам гуманизации экономики (рыночного и нерыночного типов) и общества в целом. Предотвращение суицидов представляется важным элементом укрепления общественного здоровья и, несомненно, способствует ослаблению «фундаментального противоречия» между «накопленным социальным опытом отдельного человека» (или его бесконечным потенциалом – у молодежи) и «ограниченностью его жизни» [55, с. 152-153]. |
| |
|
|
