|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (87), 2023 | | | | ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ПРОБЛЕМЫ НАЦИОНАЛЬНОЙ И МЕЖДУНАРОДНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ | | | Чичилимов С. В.
аспирант института экономики Уральского отделения Российской академии наук (г. Екатеринбург)
| |
| | | | | В статье рассмотрена политика скрытого протекционизма к третьему десятилетию XXI в., которая переформатировалась в систему неопротекционизма. Очередной виток эволюции защитных механизмов стал возможен благодаря их легитимизации на национальном уровне. В статье рассмотрены ключевые детерминанты укоренения системы неопротекционизма, среди которых можно выделить растущую конкуренцию за хозяйственную гегемонию между Глобальным Севером и Глобальным Югом, кризис энергоперехода и фрагментацию мирового экономического пространства. | | Ключевые слова: деглобализация, мировая экономика, неопротекционизм, государственное регулирование внешнеторговой деятельности, скрытый протекционизм | | УДК 339.9.01; ББК 65.5 Стр: 118 - 120 |
Оформление первичной системы скрытого протекционизма, которую мы определяем, как систему внеэкономических и вторичных инструментов влияния на экономику конкурента, ведет свое начало еще с XV в. С тех пор не терявшие актуальности в каждый последующий период механизмы скрытой защиты пополнялись новыми инструментами, а границы их применения расширялись от этапа к этапу. Так, например, вербовка иностранных специалистов (стимулирование «утечки мозгов»), морские блокады и создание торгово-профессиональных союзов с готовностью силового решения проблем известны еще со средних веков. Современная система скрытого протекционизма – защитные механизмы, находящиеся в серой зоне наднационального контроля, – зародились в 1930-х гг. в США. Например, закон «Покупай Американское» (1933 г.) [1] дискриминацией иностранных товаров создавал привилегии американской промышленной продукции в рамках государственных закупок. Известные с 1947 г. «доктрина Трумэна» и «план Маршалла», реализовывавшиеся в 1940–1960-е гг. под флагом «сдерживания» мирового коммунизма, предполагали реализацию комплекса мер по скорейшему восстановлению послевоенной Европы, которая в итоге могла выступать как потенциальный источник рабочей силы и рынок сбыта американской продукции [2]. С 1949 г. функционировала международная организация Координационный комитет по экспортному контролю (Coordinating Committee for Multilateral Export Controls), в эпоху холодной войны жестко регламентировавшая поставки техники и технологий в социалистические страны и прекратившая свое существование только в 1994 г [3].
Скрытый протекционизм в 2000-2020-х гг. трансформировался в систему неопротекционизма. Его главное отличие заключается в легализации на национальном и наднациональном уровнях вторичных и третичных инструментов влияния на экономику конкурента и официальное признание необходимости защищать свою гегемонию. Американский мозговой центр «Новый американский век», активно работавший в кооперации с правительством США в 1997-2006 гг., открыто преследовал концепцию поддержки и продвижения американского глобального лидерства [4]. Одним из ключевых выводов доктрины нового американского века стал призыв «...принять на себя ответственность за уникальную роль США в сохранении и расширении международного порядка, дружественного нашей безопасности, нашему процветанию и нашим принципам...» [5]. Одним из последних и ярких примеров ее проявления является принятый 9 августа 2022 г. в США закон «О чипах» (Creating Helpful Incentives to Produce Semiconductors for America Act [6]), согласно которому предусматривается предоставление субсидий и налоговых льгот (на общую сумму 52, 7 млрд. дол.) производителям микросхем, работающим в Соединенных Штатах, и устаналивается десятилетний план финансирования научных исследований в данной области на сумму 200 млрд долл. [7]. Министерству торговли США предоставлено право выделять средства в зависимости от готовности компаний поддерживать исследования, строить объекты и обучать новых работников. При этом компаниям запрещено поставлять в Китай и Россию передовые чипы, если они получают субсидии в соответствии с законом [8].
Важной особенностью сформировавшегося института неопротекционизма является экстерриториальность и выход за рамки исключительно экономической сферы нового инструментария. Так, попытка расшатать экономическую стабильность СССР в 1970-х гг. с помощью инструментов скрытого протекционизма ограничилась «ресурсной» версией, реализованной через нефтяной сговор США с Саудовской Аравией. Для непротекционистского давления 2020-х гг. характерно совмещение экономической и внеэкономической повестки, например, экологической. В ноябре 2022 г. группа развитых стран выдвинула требование к Китаю о снижении выбросов углекислого газа, ссылаясь на необходимость придерживаться «зеленого» пути развития хозяйственной системы. При этом главные инициаторы процесса «зеленого» регулирования кратно обгоняют КНР по доле выбросов СО2 на душу населения: Канада – 15,43 т, США – 14,76 т, Германия – 9,91 т, Япония – 8,54 т против 7,61 т в Китае на 2021 г.) [9]. По факту, в данном требовании подразумевается необходимость комплексной трансформации ТЭК страны, грозившая созданием огромных трудностей для китайской экономики, если не крахом, по оценкам некоторых экспертов, хозяйственной системы [10, c. 51].
К ключевым детерминантам, под влиянием которых происходило переформатирование и легализация скрытого протекционизма к третьему десятилетию XXI в. можно отнести следующие положения.
Во-первых, отметим обострение противостояния Глобального Севера и Глобального Юга и формирование новой би(много)полярности. Так, например, к 2010 г. доли США и КНР в мировом промышленном производстве сравнялись, достигнув 17% [12]. В 2016 г. Соединенные Штаты уступили КНР лидерство по вкладу в мировой ВВП (по паритету покупательной способности) – 15,7% против 18,3% у Китая. По состоянию на 2019 г., КНР заняла самую большую долю мирового рынка в 12 высокотехнологичных секторах, включая производство электронных компонентов (США – в 25, Япония – в 7) [13]. К концу 2020 г. Китай обогнал Америку по доле в мировом производстве полупроводников [14] и вкладу в мировое промышленное производство [13], а в 2021 г. – по уровню национального богатства (120 трлн. против 90 трлн. долл.) [14]. В 2022 г. КНР захватила лидерство по темпам внедрения сетей 5G, обеспечивая до 30% глобального экономического роста [17, c. 7], при этом оставляя за собой первое слово в зарождающемся сегменте 6G [18]. Перетекание хозяйственной инициативы в КНР заставляет блок западных стран делать ставку на развитие прорывных индустрий шестой инновационной волны, для поддержки которых необходимо, во-первых, восстановить утраченный промышленный потенциал (доля США в мировом промпроизводстве упала с 23,5 до 15%% [19] за 1990-2020 гг.), во-вторых, продолжать развитие экономики знаний в рамках новой инновационной волны.
Во-вторых, нельзя не обратить внимание на отсутствие собственной сырьевой и энергетической базы, способной обеспечить потребности западной цифровизации [20], и кризис энергоперехода, инициированного блоком западных стран. Чтобы компенсировать товарный и энергетический дефицит, а также отрицательный рост ВВП в результате конфликта с РФ [21], необходимо восстанавливать «грязную» традиционную промышленность, которой также потребуется дополнительная энергия. Однако топливно-энергетический сектор при росте спроса на энергию утрачивает свою эффективность. Если в 1950–1960-х гг. на добычу 100 бочек нефти требовался один галлон нефти, то сейчас – 60–80 [22, c.72]. На этом фоне страны активизируют протекционистскую политику, стараясь заново разогнать экономический рост, снизив потери национальной промышленности от конкурентной борьбы. Это означает, что борьба за экономическую гегемонию в ближайшее время будет напрямую связана с борьбой за сырьевую и инновационную базы [23].
Третьей детерминантой выступает деглобализация мировой экономики [24]. Еще в 2006 г. эксперты Всемирного экономического форума (ВЭФ) к ежегодной встрече крупнейших политических лидеров и руководителей бизнеса впервые подготовили доклад о вероятных и текущих глобальных рисках (Global Risks 2006 [25]). По итогам 2007 г. в топ-5 рисков впервые – и сразу вторую позицию – заняла деглобализация, уступив только «схлопыванию пузырей» на финансовых рынках. Статус-кво сохранялся по 2010 г. включительно, со специальной оговоркой «нарастание деглобализации» (deglobalization developed) [26]. С 2011 г. «деглобализация» формально исчезла из топ-5 (в докладе-2021 составлен топ-7) угроз, но по факту стала выступать причиной появления новых рисков, таких как «геополитические конфликты» (2011 г.), «разбалансировка финансовых систем» (2012 г., 2013 г.), «угроза применения оружия массового поражения» (2013 г., 2015–2021 гг.), «крах усилий по защите климата» (2013–2021 гг.). Данные тренды подтверждают не только политологи и экономисты, но и представители мировой бизнес-элиты. Так, согласно проведенному компанией Alix Partners осенью 2021 г. опросу 3 тыс. крупных – с годовой выручкой более 100 млн долл. корпораций 9 стран (включая США, Китай, Германию, Японию, др.), представлявших 9 отраслей, 69% руководителей назвали главной проблемой для современной мировой экономики последствия сбоев в цепочках поставок на фоне разраставшейся деглобализации [27]. Глобализация, которую выстраивали США последние 70 лет, стала утрачивать свой западноцентристский характер. При этом попытки Соединенных Штатов удержать растворяющуюся гегемонию в «последнем бою за лидерство» лишь усугубляли положение. По мнению профессора С.А. Караганова, в долгосрочной перспективе основным выгодоприобретателем глобализации впервые в Новой и Новейшей истории станет Глобальный Юг [28].
Важным аспектом легитимизации скрытого протекционизма является процесс узаконивания на международном уровне механизма «гибридных конфликтов» – силовых и хозяйственно-санкционных механизмов, работающих на дестабилизацию экономической системы конкурента. Их приведение в действие возможно, как собственными силами, так и побуждением к аналогичным действиям союзников по альянсу или интеграционному объединению. Гибридные конфликты ярче всего характеризуют события весны-лета 2022 г. Между строк читается намерение США воспользоваться возможностью «нанести удар по своим главным экономическим конкурентам – КНР и ЕС. Обострение энергетического и продовольственного кризисов, бьющее по экономикам едва не всех стран мира, попутно вынуждает те же Европу и Китай «конкурировать за покупку важнейшего стратегического ресурса» [29, c. 9]. При этом у США «вырисовывается мотив продолжать поддержку Украины как можно дольше» [30, c. 9]. В целом, США «стремятся всячески разъединить Россию и Европу, ибо сотрудничество Европы и России представляет серьезную конкурентную угрозу США в мировой экономике», так как «именно во взаимовыгодном взаимодействии с Россией кроется залог европейского благополучия» [31]. Навязанная России «гибридная экономическая война» принципиально отличается, скажем, от обстоятельств холодной войны середины столетия. Главное состоит в том, что «если цинично говорить, то США Европу бросили в центр этого конфликта с Россией, а сами пребывают на расстоянии заинтересованного наблюдателя … в Европе спад, а в Америке оживление деловой активности и даже некоторое ожидание подъема. Издержки переложены на Европу, чего не было раньше. А если на Европу перекладываются издержки, то есть риск, что противоречия, которые были внутри этого разнородного объединения, будут обостряться» [32, с. 23].
На основе проведенного исследования причин формирования системы неопротекционизма можно сделать следующие выводы.
Страны Глобального Севера для удержания своего экономического лидерства в борьбе с Глобальным Югом встали перед необходимостью развития прорывных индустрий и восстановления утраченного промышленного потенциала. Обострение конфликта с блоком стран, претендующих на гегемонию, а также борьба за сырьевую базу, послужили прикрытием для легализации системы скрытого протекционизма и ее внедрения в смежные с экономикой сферы. К третьему десятилетию XXI в. обновленные «легальные» защитные механизмы выступают одним из главных инструментов сдерживания потенциального экономического роста конкурента.
Растущая потребность в доступном и дешевом энергосырье привела к формированию нового меркантилистского тренда, в рамках которого ведущие страны мирового хозяйства стараются аккумулировать сырьевые запасы, производственные мощности и технологические компетенции. При этом шестая инновационная волна вносит коррективы, при которых модель классического накопления ресурсов и капитала себя исчерпала: легкоизвлекаемая сырьевая база истощается, а политика деиндустриализации западных стран создала промышленные диспропорции, в рамках которых инновации невозможно мультиплицировать и сделать коммерчески выгодными, так как сами по себе технологии без индустриального фундамента и квалифицированного сопровождения малополезны [33].
Мировую экономику в среднесрочной перспективе ждет период регионализации и растущего протекционизма. Национальные государства в составе региональных блоков будут ключевыми акторами грядущего изменения архитектуры и институционального фундамента мировой экономики. При этом, можно предположить, что хозяйственная инициатива продолжит смещаться в сторону быстро индустриализирующихся развивающихся стран. |
| |
|
|
