|
| | | | Проблемы современной экономики, N 4 (92), 2024 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ | | | Миропольский Д. Ю.
профессор кафедры общей экономической теории и истории экономической мысли
Санкт-Петербургского государственного экономического университета,
доктор экономических наук, заслуженный деятель науки РФ
Ломакина И. Б.
профессор кафедры гражданского права
Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения,
доктор юридических наук
| |
| | | | | Статья основана на теории, согласно которой вторичная общественная формация удвоена как западноевропейская и евразийская. С начала XVIII в. Россия становится лидером евразийской общественной формации. С экономической точки зрения, евразийская общественная формация развивается как номенклатура, трансформирующаяся в план. Россия стала лидером евразийского мира в период активного превращения номенклатуры в план. В статье показаны некоторые стороны этой трансформации в мануфактурный период. | | Ключевые слова: Россия, евразийская общественная формация, номенклатура, товар, план, капитал, цена, объем | | УДК 339.9; ББК 65.9 (2Рос)8 Стр: 53 - 58 |
Введение. Началом экономики является продукт. Продукт потенциально удвоен как номенклатура и товар [14]. Эта потенциальная удвоенность становится реальной при переходе ко вторичной общественной формации: продукт выступает уже не непосредственно, не как продукт, а либо как номенклатура, либо как товар. Обособление номенклатуры и товара друг от друга приводит к тому, что вторичная общественная формация определяется не как нечто единое, а как противоположность двух формаций. В одной формации доминирует номенклатура, а товар вторичен и подчинён номенклатуре. Мы предложили назвать эту формацию евразийской. В противоположной формации господствует товар, а подчиняется ему номенклатура. Это западноевропейская общественная формация [12].
Как известно, товар, развиваясь, трансформируется в капитал. Согласно такой логике, номенклатура тоже развивается и трансформируется в план. Изначальное простое различие номенклатуры и товара дает в ходе развертывания вторичной общественной формации противоположность плана и капитала.
Проблема состоит в том, что развитие товара и превращение его в капитал достаточно хорошо изучено, а вот трансформация номенклатуры в план является в науке большим белым пятном. Данная статья направлена на то, чтобы внести определенный вклад в ликвидацию этого белого пятна, показать некоторые процессы перехода номенклатуры в план.
Теоретическая постановка вопроса. У Маркса, как известно, простейшие формы движения товара и его стоимости показаны в «Капитале» [11, с. 56–80, с. 157–166]. Существует ли в экономической теории нечто аналогичное для номенклатуры? Если обратиться к политической экономии социализма, то в рамках данного научного направления не только отсутствует теоретическое осмысление развития номенклатуры до уровня плана, но отсутствует само понятие номенклатуры как противоположной товару формы продукта [7]. Мы не найдем этого и в работах теоретиков оптимального плана [8]. Ученые, стоящие на маржиналистских позициях, такими вопросами даже не задаются [20].
У Маркса товар имеет потребительную стоимость и стоимость. Деньги, являющиеся сначала посредником в торговых сделках, а затем начинающие свое движение как капитал, выступают у него не как упавшие с неба, а как развившаяся и обособившаяся от товара стоимость. Но если иметь в виду, что кроме товара одновременно возникает вторая форма продукта — номенклатура, то необходимо скорректировать понятия потребительной стоимости и стоимости. Потребительной стоимостью и стоимостью обладает продукт. Товар, как его форма, имеет, соответственно, товарную форму потребительной стоимости и товарную (ценовую) форму стоимости. Номенклатура, как противоположная форма продукта, имеет номенклатурную форму потребительной стоимости и номенклатурную же форму стоимости. Номенклатурная форма стоимости противоположна ценовой — это объемная форма стоимости, или просто объем. Следовательно, от товара отделяются не деньги вообще, а товарная или ценовая форма денег. Она же и превращается в капитал.
Посмотрим теперь, что происходит с номенклатурой. Простейшей формой номенклатурности является первобытная редистрибуция, когда во время голода охотники и собиратели в конце дня приносят добытое старейшине, а он балансирует произведенную номенклатуру с номенклатурой потребностей членов первобытной общины (рис. 1). | | |  | | Рис. 1. Простейшее номенклатурно-объемное отношение |
На рис. 1 буквы Н1 и Н2 обозначают отдельные номенклатурные позиции. В случае с общиной это отдельные пищевые продукты, производимые и потребляемые членами общины. Буква Н без цифры обозначает номенклатуру пищевой продукции, которой располагает община. В отличие от товара номенклатура — это не отдельный продукт, а весь агрегат произведенной и потребленной общиной продукции. Продукты Н1 и Н2 — всего лишь номенклатурные позиции в составе единой номенклатуры. Одновременно, буква Н означает объем произведенной и потребленной общиной продукции. Старейшина, которому члены общины сдают добытые продукты, оценивает, какой объем трудовых усилий затрачен на производство принесённой пищи и какой объем жизненных сил способна восстановить имеющаяся номенклатура пищевых продуктов. Исходя из этого, он разверстывает наличный объем пищи по едокам. Здесь номенклатура и объем переходят друг в друга прямо и непосредственно. Или, выражаясь точнее, непосредственно переходят друг в друга номенклатурная форма потребительной стоимости и номенклатурная форма стоимости.
Аграрная стадия эпохи разделения труда знаменует усложнение номенклатуры (рис. 2). | | |  | | Рис. 2. Усложнение номенклатуры на аграрной стадии |
Теперь сообщество людей производит и потребляет не единую номенклатуру (пища). Теперь отдельные номенклатурные позиции — Н1, Н2 и т.д. — агрегируются в номенклатуру НI и НII, однако эти разновидности номенклатуры сами стали номенклатурными позициями единой номенклатуры Н. Мы наблюдаем первый шаг к отделению объема от номенклатуры (номенклатурной стоимости от номенклатурной потребительной стоимости). Реально отдельно существующего объема еще нет, но жрецы храма, организующего сельскохозяйственную деятельность на прилегающей орошаемой территории, должны примерно оценивать и балансировать между собой объемы производимой и потребляемой продукции по номенклатурным позициям НI, НII и т.д., чтобы воспроизводство храмового хозяйства шло нормально. Таким образом, на этой стадии развития номенклатурной экономики объем распадается на неопределенное количество балансируемых между собой натуральных номенклатурных позиций (НI, НII ...).
По мере дальнейшего усложнения разделения труда начинает зарождаться денежная форма объема. В.В. Коровкин указывает на то, что в Древнем Египте при сборе налогов разные виды птиц пересчитывались в условные «утки», которые служили «... своего рода расчетными денежными единицами» [6, с. 238]. В данном случае номенклатурно-объемные отношения приобретают следующий вид (рис. 3). | | |  | | Рис. 3. Отделение объема от номенклатуры |
Рис. 3 демонстрирует тот факт, что отдельные виды номенклатуры (номенклатурные позиции) начинают агрегироваться уже не в номенклатуру, которая одновременно и объем, а в отделившийся от номенклатуры самостоятельно существующий объем. Для правящей бюрократии, расположившейся на верхнем уровне, существует только объем некоей номенклатуры (О). Скажем, число условных уток. Этот объем дезагрегируется в конкретные номенклатурные позиции (НI, НII). Однако внутри каждой номенклатурной позиции номенклатура является объемом (ОI, ОII), который тоже существует самостоятельно и который дезагрегируется в конкретные номенклатурные позиции (Н1, Н2 ...) на низовом уровне, уровне конкретных производителей и потребителей.
Следующая ступень развития номенклатуры — появление действительного денежного объема. Это уже не «утки» для отдельных разновидностей птиц и не литры для глиняных изделий, это объемные деньги, потенциально способные охватить все номенклатурные позиции, потенциально способные агрегировать их в единый абстрактный объем.
Однако потенциальная способность агрегировать всю номенклатуру в единый объем, а объем дезагрегировать в номенклатуру, еще не есть реальная способность. В условиях товарной экономики действительные деньги появились задолго до капитализма. Также и в номенклатурной экономике появление денег еще не означает ее превращение в плановую экономику. Товарная экономика стала капиталистической тогда, когда отношения купли-продажи охватили все, включая рабочую силу. В случае превращения номенклатуры в план номенклатурно-объемные отношения должны проникнуть во все поры евразийского способа производства. Объем в этой ситуации полностью отделяется от номенклатуры. Мало того, он превращается в величину, способную к безграничному возрастанию и подчиняющую себе движение номенклатуры. Пока доминировала номенклатура, правящая бюрократия была заинтересована в ее увеличении. Но возрастание номенклатуры имеет естественные пределы. Выше пирамиды Хеопса все равно не прыгнешь. А вот абстрактный денежный объем границ не имеет.
Рассмотрим некоторые процессы этого превращения номенклатуры в план. Тем более, что страной, которой выпала участь этого превращения, стала Россия.
Россия — лидер евразийского мира. Так получилось, что в тот исторический период, когда мир переходил от аграрной к индустриальной стадии, лидером незападного, т.е. евразийского мира, становилась Россия. В начале XVIII в., т.е. в период интенсивной петровской модернизации, Османская империя и Персия вошли в состояние нараставшего упадка. В Индии разваливалась Империя Великих Моголов, что в конечном счете привело к превращению Индии в английскую колонию. Китай, при поверхностном взгляде, еще процветал. Однако У. Мак‑Нил пишет: «... Какие-либо общие стремления или серьезный интерес к европейским знаниям и цивилизации, и без того ... небольшой в XVII в., стали все меньше проявляться в XVIII в. Китайские образованные круги были слишком уверены в надежности китайских институтов и слишком убеждены в самодостаточности их собственного культурного мира, чтобы тратить время на погоню за варварской ерундой» [10, с. 916]. Эта самодовольная стагнация, как известно, закончилась опиумными войнами и полуколониальной зависимостью Китая от Англии. Таким образом, в начале XVIII в. противоположность западноевропейской и евразийской общественных формаций выразилась в противостоянии развитых стран Западной Европы и России.
Подобная постановка вопроса многим исследователям может показаться странной и неправильной, ибо для них существует один путь развития всего передового человечества — от феодализма западноевропейского типа к капитализму западноевропейского типа, в том числе и для России. Если же какие-либо сообщества людей (незападные) допустили исторические вихляния на аграрной стадии, то на индустриальной стадии им следует остепениться и двинуться в сторону западноевропейского капитализма. Например, Р.М. Нуреев и Ю.В. Латов заявляют: «Российский опыт догоняющего развития уникален тем, что ни одна другая отстающая страна мира не имела в своем распоряжении так много времени — целых два века ... История поставила в России своего рода эксперимент: есть страна с культурными корнями во многом близкими европейским, с большими (но не изобильными, провоцирующими рентоискательство!) ресурсами и с тянущейся к Европе элитой; пусть она за 200 лет попробует «стать Европой» [16, c. 73]. Результат получился крайне противоречивый: на протяжении 1612–1917 гг. доминировала тенденция к сближению социально-экономических институтов России и Западной Европы, но затем едва ли не одномоментно они снова резко разошлись [16, с. 73]. При этом тенденция сближения тоже весьма неоднозначна. Те же авторы признают, что «и в начале XVIII в., и в начале XX в. Россию не считали нормальной Европой» [16, с. 101].
Именно тот факт, что, имея в своем распоряжении 200 лет, Россия так и не стала Европой, говорит о том, что Россия и не могла, и не должна была становиться Европой. Объективный социально-экономический процесс постепенно и незаметно делал Россию страной, где на индустриальной стадии евразийский способ производства получил наибольшее развитие: номенклатура превратилась в план.
Однако это российское превращение номенклатурной экономики в плановую было далеко от чистых лабораторных условий. Трудность изучения данного процесса состоит в том, что в рассматриваемый период в России весьма сложно и переменчиво сочетались номенклатурность и товарность. Шли два переплетающихся и одновременно борющихся между собой процесса — развитие номенклатуры в направлении плана и одновременно развитие товара в сторону капитала. Поэтому сам по себе сложный и малоизученный процесс трансформации номенклатуры еще больше осложняется и затемняется в России постоянными вторжениями и пароксизмами товарности. В.Т. Рязанов, также считавший движение к капитализму нормальным путем развития человечества, определил эту борьбу номенклатурности и товарности в России как смену периодов реформ и контрреформ [18, с. 11–70]. Все, что связано с усилением номенклатурности и, с нашей точки зрения, органично для России, в интерпретации В.Т. Рязанова является контрреформами. Последовательно развивая данный подход, В.Т. Рязанов пишет о том, что возникшая в СССР плановая экономика тоже является контрреформаторской: «... этот курс наследовал контрреформаторскую (антирыночную) традицию, которая сложилась и действовала в дореволюционную эпоху» [18, с. 43].
Почему Россия развилась как страна, где утвердился не западноевропейский, а евразийский способ производства с доминированием номенклатуры?
Диалектика потребительной стоимости и стоимости товара является у Маркса диалектикой производительных сил и производственных отношений, только в свернутом виде. Следуя этой логике, диалектика номенклатурной формы потребительной стоимости и номенклатурной формы стоимости также является свернутой диалектикой производительных сил и производственных отношений евразийского способа производства. Таким образом причиной, вследствие которой Россия развилась как страна с евразийским способом производства, является номенклатурная форма потребительной стоимости или особый, номенклатурный характер развития производительных сил. В понятие производительных сил мы включаем не только технику, технологию и рабочую силу, но и те природные условия, которые влияют на процесс производства и потребления. Номенклатурный характер развития производительных сил России обнаруживает себя в целом ряде характеристик. В рамках отдельной статьи нет возможности анализировать эти характеристики развернуто, поэтому мы обозначим лишь главные моменты. Тем более, что в литературе этот вопрос освещался неоднократно [18, 4, 17].
1. Большая, малоосвоенная территория. Большая территория сама по себе является причиной повышенных транспортных затрат, а если она недостаточно освоена, то кроме текущих транспортных затрат требуются огромные вложения в прокладку новых транспортных путей и затем вложения во всю остальную инфраструктуру. Кроме того, большая территория требует больших непроизводительных затрат на армию.
Значительные транспортные и военные расходы, во-первых, делают российские продукты неконкурентоспособными на внешних рынках и, во-вторых, снижают уровень накопления.
2. Низкая плотность населения. Низкая плотность населения, во-первых, затрудняла формирование культуры рыночных обменов, и, во-вторых, стимулировала уход недовольного или лишнего населения не в города, а на вольные земли.
3. Несмотря на выходы к морям, Россия в целом сухопутная страна. Это означает, что большие транспортные расходы надо умножить на дороговизну сухопутных транспортных средств по сравнению с морскими перевозками. Военные расходы это тоже увеличивает, так как нет морских барьеров для внешней агрессии как, например, у Англии или США.
4. Суровость природно-климатических условий. Суровость природно-климатических условий — это опять же повышенные затраты со всеми вытекающими последствиями и, кроме того, необходимость постоянного масштабного перераспределения ресурсов, которое может осуществлять только государство, используя номенклатурно-объемные отношения.
5. Разнообразие условий хозяйственной деятельности (природно-климатических, исторических, этнических и т.д.). Отсутствие однородности условий препятствовало и препятствует образованию единого рынка, порождает громоздкое и дорогостоящее управление, которое при этом далеко не всегда эффективно. Кроме того, регионы России распались на хлебопроизводящие и хлебопотребляющие, что толкало помещиков к торговле на дальние расстояния и угнетало развитие локальных рынков.
6. Ресурсная база. Считается, что Россия хорошо обеспечена ресурсами. Хотя на разных исторических этапах эта характеристика варьировала. Например, наличие природного газа не имело значения на аграрной стадии, когда требовались плодородные земли. И тем не менее, в целом наличие природных ресурсов, во-первых, формировало основу для автономного, независимого от Запада экономического развития, что помогало России выдерживать постоянное военно-политическое и экономическое давление. Но, во-вторых, то же наличие ресурсов и создавало у Запада интерес давить на Россию с целью держать ее в качестве своего ресурсного придатка.
7. Менее развитая по сравнению с Западной Европой материально-техническая база. Материально-техническая база России отставала потому, что, во-первых, рассмотренные выше характеристики производительных сил действовали в сторону повышения затрат и соответственно снижения нормы и массы накопления. Во-вторых, часть этих скудных ресурсов накопления необходимо было пускать на освоение необжитых территорий, а не на развитие того, что уже есть.
Историческое материально-техническое отставание делало более развитый Запад опасным конкурентом, способным сделать Россию своей колонией и постоянно втягивало нас в режим догоняющего, форсированного развития. Догоняющего не в смысле превращения в Европу, а в смысле выхода на одинаковый с Европой уровень развития производительных сил. Форсированное же, догоняющее развитие, возможно только номенклатурным путем.
8. Особое качество рабочей силы. Рабочая сила, как известно, главная производительная сила общества. Эта главная производительная сила в Западной Европе была развита лучше, также как и материально-техническая база. Причина та же: вложения в квалификацию в Европе исторически были выше, чем в России. Следовательно, режим догоняющего развития и здесь был необходим.
Кроме отставания в квалификации, трудящиеся в России обладали устойчивыми специфическими чертами: склонностью к взаимопомощи, неприятию личной выгоды, способностью к коллективным, авральным, креативным усилиям в экстремальной ситуации и несклонностью к монотонному ежедневному улучшению качества продукции с целью победы над конкурентами.
Номенклатурный характер развития производительных сил порождает соответствующие номенклатурно-объемные отношения. Именно поэтому в период от петровских преобразований до революции 1917 года генеральной линией развития российской экономики было не превращение товара в капитал, а превращение номенклатуры в план.
Посмотрим, как развивалась номенклатурность на отдельных этапах рассматриваемого периода и как она перемешивалась с товарностью.
Исследователи выделяют в рассматриваемом историческом отрезке два периода — восходящий и нисходящий. «Летопись войн четко показывает, как восходящая тенденция (от Северной войны до Отечественной) сменилась нисходящей (от Крымской войны до Первой мировой)», — пишут Р.М. Нуреев и Ю.В. Латов [16, с. 101]. Что касается первого периода, то, как отмечает П.Н. Лященко: «Промышленность, торговля, транспорт, строительство городов, военное дело в первые 30–35 лет после Петра I пришли в упадок» [9, с. 391]. Однако в целом в мануфактурный период «русская промышленность сделала относительно крупные успехи. Русская промышленность в конце XVIII в. являлась вовсе не тепличным и не небольшим по размерам растением, а, наоборот, в некоторых отношениях ставила Россию на одно из видных мест сравнительно с другими странами» [9, с. 524]. К концу царствования Петра I в России, по некоторым оценкам, насчитывалось 233 мануфактуры, на момент воцарения Екатерины II — 984, ко времени ее смерти — 3161 мануфактура [9, с. 442]. Иностранцы, посещавшие Россию в конце XVIII — начале XIX в., оценивали российскую промышленность как весьма развитую [15, с.127].
Второй (нисходящий) период развития российской экономики В.Т. Рязанов оценивает таким образом: «В длительной исторической перспективе экономические позиции России на фоне ведущих держав постепенно ослабевали, экономические реформы 60-х гг., а также реформы Витте-Столыпина смогли лишь несколько приостановить действие отмеченной выше тенденции» [18, с.147]. Опираясь на данные других исследователей, В.Т. Рязанов показывает, что уровень индустриального развития на душу населения в России по отношению к усредненному уровню на душу населения в таких странах как США, Англия, Германия и Франция составил в 1800 г. 57%; 1830 — 47%; 1860 — 27%; 1880 — 22%; 1900 — 23%; 1913 — 21% [18, c. 147]. Дело дошло до того, что С.Ю. Витте «... в докладе Николаю II официально называет Россию «колонией» западноевропейских государств ...» [3, с. 24].
Рассмотрим внимательнее первый период, период восходящего развития. Очень важной представляется оценка В.В. Волкова, который считает, что «Россия, вступив в XIX в., унаследовала созданную еще Петром I и несколько модернизированную его последователями весьма специфическую систему государственного управления экономикой. В стране сложилось производство, ориентированное, в первую очередь, на выполнение правительственных заказов» [4, с.52]. Исходя из этого, экономику восходящего периода следует изучать, прежде всего, с точки зрения содержания петровских преобразований.
Восходящий период номенклатурной трансформации и его противоречия. В Западной Европе мануфактуры начали развиваться с середины XVI в. Их появление ознаменовало начало проникновения капитала в процесс производства, создания им адекватной себе материальной основы. В России первые мануфактуры появились в первой половине XVII в. Возникали они преимущественно не товарным путем, как в Европе, а номенклатурным. Наиболее известные мануфактуры — Пушечный двор и Оружейная палата в Москве, созданные по инициативе государства и работавшие на нужды государства. Таким образом, к моменту начала петровских преобразований разрыв в уровне развития производительных сил между Россией и Европой был огромным. Е.В. Анисимов дает совершенно справедливую оценку деятельности Петра I: «Можно без преувеличения утверждать, что в первой четверти XVIII века в России произошел резкий экономический скачок, равный по значению и последствиям индустриализации советского периода» [1, с. 121].
Мы только что отметили, что догоняющие рывки в развитии производительных сил являются их номенклатурной характеристикой, которая, соответственно, обуславливает усиление номенклатурно-объемных отношений в противовес товарно-ценовым. В этой связи суждение Р.М. Нуреева и Ю.В. Латова, что, начиная с Петра I, догоняющее развитие приняло в России форму копирующей модернизации, когда «... отстающая страна целенаправленно копирует те институты более передовых стран, которые кажутся ей наиболее важными, чтобы сравняться с ушедшими вперед» [16, с. 71] представляются поверхностным. Формально скопированные институты, как известно, могут с точки зрения их содержания начать работать так же, как и в той стране, откуда они скопированы, а могут наполниться совершенно иным содержанием.
Гораздо ближе к истине Е.В. Анисимов, который оценивает петровские преобразования следующим образом: «Преобразования эти несли в себе лишь некоторые элементы западноевропейских систем управления и влияние их было незначительно» [2, с. 291]. При Петре I, какие бы западноевропейские институты ни копировались, все они имели одно содержание — усиление номенклатурности и свертывание товарности. Однако важно понять не только как развитие номенклатурных отношений угнетало товарные, но и как номенклатурные отношения продвигались в сторону отношений плана, как номенклатура в России начала превращаться в план.
Р.М. Нуреев и Ю.В. Латов сами же себе противоречат, заявляя, что «... регулярное государство в понимании Петра Великого — это общество служивых людей, близкое к модели азиатского способа производства» [16, с. 80]. Какое может быть копирование западных институтов, если формируется азиатский способ производства? Только формальное. Оценку петровских преобразований как утверждение на новом историческом этапе азиатского (евразийского) способа производства разделяет Е. Гайдар. Правда с оговоркой: «... сохранить в полной мере азиатский способ производства ... не удалось. Это был какой-то перманентный кризис «западно-восточной» структуры общества» [5, с. 60]. В.В. Волков также считает, что в России существовало некое сочетание феодального и азиатского способа производства [4, с. 7]. Ю.И. Семенов полагает, что в России до середины XIX в. существовал агрополитарный строй (азиатский способ производства — Д.М.), но наряду с агрополитарными отношениями, присутствовали квазифеодальные отношения [19, с. 157].
Таким образом, реформы Петра I — это утверждение в России евразийского способа производства, основой которого является не товарность, а номенклатурность. Трудность понимания происходивших процессов состоит в том, что эпоха была переходной. Это был переход от аграрной стадии к индустриальной. В Европе этот переход ознаменовался утверждением абсолютизма, который активно использовал номенклатурные методы развития мануфактур. Многие исследователи полагают, что время Петра I — это время формирования такой же абсолютной монархии как в Европе, которая использовала такие же инструменты регулирования экономики как в Европе. Если это так, то никакого особого евразийского способа производства в России не было. В этом вопросе мы разделяем позицию Е.В. Анисимова, который считает, что «в России конца XVII — начале XVIII в. не было ни «сословий», ни абсолютизма, а были «служилые люди» и было самодержавие, и знак равенства между парами этих понятий ставить невозможно» [2, с. 270]. Точка зрения Е.В. Анисимова вполне логично дополняет оценку экономического устройства экономики петровского типа как евразийского способа производства: западноевропейскому способу производства на определенном этапе его эволюции соответствует абсолютизм, а евразийскому способу производства — самодержавие. Если абсолютизм — это бюрократия, которая балансирует интересы феодалов и буржуа, то самодержавие — это бюрократия, которая заменяет собой и феодалов, и буржуа. Дворянин во времена Петра I — это бюрократ на государственной службе; предприниматель — тот же государственный служащий. Пока приказы не были заменены коллегиями, массой служилых людей ведал Разрядный приказ. «Именно в Разряде определялись размеры земельного и денежного жалованья служилых, которые здесь же «разбирались» и назначались на должности и посылки ... по первому требованию царя. Разряд мог представить подробные списки служилых людей по всем городам, полкам и учреждениям» [2, с. 55]. Регламентация производства была столь жесткая, а права собственности эфемерны, что организаторы и руководители компаний фактически оказывались на службе государства [1, с. 280]. По существу, это система планового учета и использования номенклатурных работников в советское время. Авторы отмечают колоссальное разрастание бюрократического аппарата в петровское время [2, с. 236]. Рост бюрократии косвенно свидетельствует о том, что номенклатурно-объемные отношения усложняются, постепенно развиваясь в отношения плана.
Однако рост бюрократии ещё не всё. Самодержавное государство и присущая ему бюрократия могут иметь разное содержание. Они могут быть носителями интересов и идеологии аграрной стадии (государственный феодализм), а могут выражать интересы и идеологию индустриализма. Лишь во втором случае мы можем говорить о том, что деятельность бюрократии двигает номенклатуру в сторону плана. П.Н. Лященко, например, считает, что российское государство того периода было по своей природе феодальным, то есть аграрным. «Петровские реформы — это не проявление «антидворянской» политики. Петр I боролся против старой феодальной аристократии не во имя буржуазных идей, а во имя абсолютизма, опирающегося на клан поместного дворянства» [9, с. 361]. Если отвлечься от традиционного противопоставления феодализма и капитализма в России и встать на точку зрения евразийского способа производства, то все равно для П.Н. Лященко деятельность Петра I с его бюрократией носила в основе своей аграрный характер. Правда, при этом, он признает, что при Петре I был заложен капиталистический уклад [9, с. 351]. И остается не понятным, почему аграрное по своей природе самодержавие стремилось индустриализировать Россию. Ситуация становится ясной, если принять взгляд, что самодержавие, как и европейский абсолютизм, имеет два начала, которые постоянно противоречат друг другу и сложно взаимодействуют. Петр I боролся против старой феодальной аристократии потому, что хотел сделать из феодалов чиновников, занятых мануфактуризацией страны. Идеи были не буржуазные, но индустриально-бюрократические. Это было движение от номенклатуры к плану.
Вернемся к мысли В.В. Волкова, что система, созданная Петром I, просуществовала как минимум до начала XIX века [4, с. 52], то есть охватила весь восходящий этап рассматриваемого нами периода. Тем не менее, она постепенно давала трещины. Петр I превратил феодалов и нарождающуюся буржуазию в бюрократию, служившую делу индустриализации страны посредством номенклатурно-объемных отношений. Следовательно, возможно и обратное движение: служилые дворяне превращаются в феодалов, а бюрократы не дворяне при мануфактурах — в буржуазию. И это обратное движение, по крайней мере частично, осуществилось. Петр III в 1762 году издал Манифест о вольности дворянства, освобождающий дворян от обязательной государственной службы, а Екатерина II подтвердила его известной Жалованной грамотой дворянству 1785 г. Помимо того, что дворяне освобождались от обязательной службы, согласно Грамоте государство отказывалось от права конфискации помещичьей земли по судебным решениям.
Мы уже высказывали свою позицию по проблеме западноевропейского феодализма [13]. Замкнутое феодальное поместье по своей природе двойственно. С одной стороны, оно организовано как номенклатурная экономика, но с другой стороны, феодальные вотчины — своеобразные генераторы духа частной собственности, свободной от опеки государства. Западноевропейский феодализм носит в утробе будущий западноевропейский капитализм. Поэтому российская трансформация дворян-чиновников в дворян-феодалов — это шаг от номенклатурности к товарности. Эту товарность усиливало то, что дворянские хозяйства не были замкнутыми. Они все сильнее втягивались сначала во внутрироссийскую, а потом и в европейскую торговлю на дальние расстояния. Кроме того, следует учитывать, что феодализация екатерининской поры происходила не в XII, а в XVIII веке, и поэтому несла в себе черты архаичности и отсталости. Дворянская вольность послужила основой для усиления политических позиций дворянства. П.Н. Лященко дает совершенно справедливую оценку этим процессам: «Во второй половине XVIII в. ... дворянская аристократия вновь получила преобладание. Конец века характеризуется политической и экономической «дворянской реакцией» [9, с. 403].
Трансформация, пусть и неполная, самодержавной бюрократии в квази-феодалов и квази-буржуа сопровождалась развитием крепостного права. Крепостное право, как таковое — это номенклатурный западноевропейский институт. Феодал в своем поместье, выступая в роли средневекового бюрократа, имеет определенную номенклатуру рабочей силы, которую он использует не товарно-ценовым способом, а номенклатурно-объемным. Это дало основание некоторым поверхностным авторам проводить аналогию между экономикой Советского Союза и феодализмом.
В России петровского периода феодалы превратились в бюрократию и, соответственно, крепостное право окрасилось в объемные тона, Западной Европе не свойственные. Помещик стал номенклатурным работником государства, а крестьяне — номенклатурой номенклатурного работника, обеспечивавшей его средствами к жизни в соответствии с его рангом в чиновной иерархии.
Такое крепостное право позволило номенклатурным способом решить в короткие сроки задачу обеспечения рабочей силой создаваемые мануфактуры, и не просто обеспечения, а обеспечения дешевой рабочей силой. Дешевизна рабочей силы снижала затраты на организацию мануфактур и, тем самым, давала возможность строить их в большем количестве как за счет казны, так и на частные средства. Таким образом, крепостное право при Петре I стало утрачивать чисто номенклатурный, средневековый характер и приобрело объемные черты, т.е. черты плана.
Обратная феодализация при Екатерине II привела к негативным последствиям.
Во-первых, если раньше крестьяне служили помещику потому, что он служил царю (государству), то теперь они вынуждены служить барину, который не служит никому и вообще ведет праздный образ жизни. Это породило демотивацию крепостного труда и нарастание скрытого и открытого протеста.
Во-вторых, крестьяне теперь должны были обеспечивать прибавочным продуктом как профессиональных чиновников, пришедших на место чиновников-помещиков, так и самих помещиков. Дворяне стали получать ренту как паразитический вычет из совокупных ресурсов государства. Они стали тормозить накопление.
В-третьих, номенклатура рабочей силы оказалась жестко закрепленной за частными поместьями, не подлежащими конфискации. Если при Петре I номенклатурно организованная рабочая сила стала приобретать черты единого объема, управляемого не отдельными феодалами, а государством, то ко времени Екатерины II этот единый, пусть пока примитивный объем, распался на архаичную номенклатуру крестьян отдельных поместий.
Заключение. Первый период — период восходящего развития России на едином историческом отрезке от Петра I до Октябрьской революции 1917 года, завершился весьма оригинальным сочетанием архаизировавшейся номенклатурности и усилившейся товарности. Центром этой комбинации было дворянское поместье, основанное на крепостном труде и торговавшее на дальние расстояния. К дворянскому поместью примыкала частная мануфактура, также основанная на крепостном труде.
Эта система, несмотря на то, что она еще обеспечивала России конкуренцию с Западной Европой и высокий статус, была не готова к переходу от мануфактуры к машинному производству. Для этого перехода чисто теоретически было два пути: либо а) ликвидировать архаизировавшуюся, деградировавшую номенклатурность и двинуться по пути трансформации товара в капитал, либо б) минимизировать товарность и снова, как при Петре I двинуться по пути трансформации номенклатуры в план, но трансформации уже соответствующей стадии машинного производства. Первый вариант как раз и представлял собой движение в сторону Европы, замену евразийского способа производства западноевропейским. Однако такая траектория развития вступала в явное противоречие с номенклатурными характеристиками производительных сил России, представленными выше. Второй вариант соответствовал характеру развития производительных сил страны и поэтому теоретически, абстрагируясь от борьбы интересов конкретных социальных групп и субъективных устремлений политиков, был адекватен задаче перехода к развитому машинному производству.
Продолжение следует. |
| |
|
|
