|
| | | | Проблемы современной экономики, N 4 (92), 2024 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ | | | Ведин Н. В.
зам. главного редактора журнала «Проблемы современной экономики»,
доктор экономических наук, профессор (г. Казань)
| |
| | | | | Статья посвящена разработке методологических аспектов проблемы целостного представления экономической реальности. Дается определение и подчеркивается значение целостного подхода к объекту научного исследования. Раскрывается логико-гносеологическая природа трудностей, возникающих при попытках целостного представления экономической реальности. Рассматриваются вопросы методологических коммуникаций между философией и специальной методологией конкретных научных дисциплин. Выясняются возможности и границы системного подхода к отражению экономической реальности. Очерчены контуры формирования экономической структуры целостности. | | Ключевые слова: методологический холизм, методологический индивидуализм, структура целостности, методология, гносеология, онтология, хозяйство | | УДК 330.1 Стр: 59 - 62 |
Наука всегда имеет дело с целостными объектами познания. Но если прикладные исследования могут относительно безболезненно ограничиваться эмпирическим анализом доступных непосредственному наблюдению фрагментов действительности, не погружаясь на ее сущностный уровень, то для фундаментальных дисциплин рефлексия целостности экономической системы является критически важным условием адекватности научного познания. Индифферентное отношение исследователей к данной проблеме рано или поздно завершается кризисом науки. Именно этот этап своей эволюции переживает в настоящее время доминирующее направление теоретической экономики.
Характерно, что проблема идентификации методологического холизма начала активно обсуждаться (хотя и вне непосредственной связи с кризисным состоянием теоретической экономики) в научном сообществе в последние три десятилетия, когда кризисные процессы уже обозначились. К причинам и проявлениям кризиса ученые обычно относят формализм, мелкотемье, гипертрофированную математизацию, равновесную статику, игнорирование социального контекста и качественных изменений в экономической жизни и т.д. Ответственной за эту ситуацию, согласно распространенному мнению, является индивидуалистическая методология рыночной ортодоксии. Стремление нейтрализовать или ослабить влияние методологического индивидуализма с помощью целостного подхода (методологического холизма) инициировало многочисленные теоретические и методологические разработки российских и зарубежных исследователей. Их сравнительный анализ не входит в круг задач данной статьи. Все же следует отметить, что исследовательские усилия, призванные модернизировать мейнстрим, в том числе с помощью методологического синтеза индивидуализма и холизма оказываются малоубедительными и, во всяком случае, не выдерживающими серьезной критики, как показал В.Л. Тамбовцев, охвативший критическим анализом широкий круг концептуальных версий методологического холизма, что дает нам возможность опереться на проделанную известным исследователем работу [11].
Нельзя обойти вниманием факт глубоко укоренившегося в мышлении экономистов, так или иначе примыкающих к «основному течению», позитивистского эмпиризма с присущей ему явленческой фрагментацией экономического мира. Теоретическое движение в этом пространстве, по словам А. Маршалла, с неизбежностью заключается в «создании многих коротких цепочек и отдельных соединительных звеньев» [9, с.212]. В известном смысле онтология рыночной экономики как сферы обмена органична для рационально действующего индивида, погруженного в товарообменные сделки.
Сомнительной выглядит любая попытка выделить в этом мире какой-либо фрагмент, будь то «институт», «социальный сайт», «система», «интерактивность» или иную часть эмпирического рыночного пространства, который бы интегрировал поведение рыночных игроков в единое целое. В мире экономических явлений рационально действующий индивид действительно представляется определяющим фактором атомизированной экономики. В.Л. Тамбовцев совершенно обоснованно приходит к выводу, что любое теоретическое столкновение индивидуализма с концепцией, претендующей на целостное видение конкурентно-рыночной экономики, заканчивается очередным вариантом «объяснительной» (корректирующей, смягчающей) версии методологического индивидуализма, либо произвольным приписыванием последнему не присущих ему свойств.
Невольно возникает ощущение исследовательского тупика. Это ощущение усиливается призывом к авторам, представляющим конкурирующие институциональные концепции НИЭТ (неоинституциональной экономической теории) и ОИЭТ (оригинальной институциональной экономической теории) «уйти от абстрактного сопоставления методологий в языке философов науки» и сосредоточиться на взаимном обсуждении «в языке экономистов» результатов эмпирического анализа тех или иных фактов, процессов, закономерностей с оценкой их (результатов) практической значимости [11, с.25].
Вообще говоря, вариант толерантного взаимного обсуждения эмпирических конструкций представляется несколько наивным. Пластичность мира экономических явлений такова, что она позволяет с помощью «коротких цепочек» экономического анализа выстроить правдоподобную аргументацию, подкрепленную при необходимости математической моделью, практически любой дискутируемой версии. Разумеется, подобные эмпирические изыскания и последующие их обсуждения могут быть хотя бы практически полезными в отличие от «высокого» методологического диспута, который к тому же грозит бесплодием. Возможно, что примерно такого рода ситуацию имел в виду Альфред Маршалл: «Если... это такой вопрос, который не поддается изучению с помощью общепринятого аппарата экономического анализа и экономической логики, то лучше его не касаться в наших чисто экономических исследованиях». [8, с.84] Однако же научная цена переключения творческих усилий с методологического анализа проблемы целостности «в языке философов науки» на практически полезные экономико-математические модели может, на наш взгляд, оказаться слишком высокой.
Поэтому, относясь с должным уважением к советам классика, обратимся все же к одному немаловажному обстоятельству. Строго говоря, экономическая система (национальная, региональная или, в пределе, мировая экономика) объективно существует как целостность независимо от того, насколько успешно продвинулись экономисты в ее (целостности) понимании и теоретической реконструкции. Ведь только экономика как целостность может эволюционировать и обеспечивать систематические синергетические эффекты. Только целостность может, подобно единому организму, реагировать на экзогенные или иные сильные факторы относительно устойчивым и, главное, — в той или иной степени прогнозируемым образом. Но если это так, то возникает вопрос, что представляет собой тот гносеологический барьер, который успешно блокирует творческие усилия большой группы ученых? Как нам представляется, главная причина, по которой экономическая структура целостности ускользает от внимания исследователей, заключается в ее сущностной определенности и, как следствие, — ненаблюдаемости средствами позитивного анализа, приспособленного к изучению рыночной эмпирии. Учитывая не вполне лояльное отношение многих современных экономистов к понятию ненаблюдаемых объектов, обратимся еще раз к авторитету основоположника неоклассики: «“То, что невидимо” зачастую более достойно изучения, чем то, “что видно”. Особенно это справедливо, когда мы имеем дело не с каким-то вопросом, представляющим лишь локальный или временный интерес, а стремимся найти руководящие идеи для разработки долгосрочной политики в интересах общества...». [9, с.221]
Трудно сказать, что подразумевал Альфред Маршалл под тем, «что невидимо». Возможно, речь идет о некоторых элементах социокультурного или регулятивно-управленческого порядка. Сложнее обстоит дело с «невидимой», или ненаблюдаемой, экономической структурой целостности. Если нет структуры, то мы ничего не можем сказать о том, какова эта целостность и как она «работает». Но ее обнаружение предполагает рефлексивное позиционирование исследования по отношению к предметному уровню научного анализа — многообразию конкурентно-рыночных форм. Ограничимся здесь лишь указанием на то, что эта структура должна быть противоположностью наличному (непосредственному) бытию рыночной экономики, с одной стороны, и в то же время логически, содержательно совместимой с ней — с другой, поскольку это — одно и то же экономическое пространство.
В этой связи мы выходим на философско-гносеологические вопросы специфики научного познания на разных предметных и методологических уровнях. Для условного (ролевого) «ученого-конкретника» ненаблюдаемое в большинстве случаев означает несуществующее даже тогда, когда наличие тупиковой ситуации сигнализирует о несостоятельности всех апробированных подходов к ее решению и существовании объективного запроса на альтернативную картину экономической реальности. Он (ученый) фиксирует те фрагменты реальности, которые даны ему как предмет исследования и к изучению которых приспособлен его понятийно-методологический инструментарий. Используя эти инструменты, исследователь стремится создать логически непротиворечивую теоретическую модель наличной действительности или ее фрагмента. При этом конкретное исследование по необходимости остается в пространстве явлений, доступных для непосредственного наблюдения ученого. У него нет иного пути, кроме тщательного, упорядоченного изучения отдельных явлений как таковых. Даже если представить в роли исследователя некоего мыслителя, способного охватить взглядом все многообразие конкретных форм и связей, соответствующих предмету данной дисциплины, результатом этих усилий скорее всего будет все то же эмпирическое многообразие.
Для, опять же условного, философа-диалектика аналогичная ситуация — стимул для выявления и отчетливой формулировки внутренних противоречий фрагмента реальности в контексте целостности и соотносимых с ними логических противоречий, — например, в виде антиномии. Главной задачей его исследования является рефлексия частно-научной методологии с позиций материалистической теории познания и выявление возможности «переформатирования» теоретических представлений данного объекта таким образом, который бы позволил сформировать новые возможности выхода из «тупиковой ситуации». Это философское позиционирование характерно не только во взаимоотношениях гносеологии и конкретно-научных дисциплин, но и с методологией среднего уровня, например, с системным подходом, что требует более развернутого обсуждения.
Системный подход, как и общая теория систем, рассматривается современными учеными, в т.ч. экономистами как мощный инструмент исследования. Отличительными признаками любой системы являются элемент, связь, целостность и обусловленная ими устойчивая структура. Причем свойства элемента и целостности находятся в отношениях взаимоопределения, так что целое не может быть понято без учета свойств элементов, и наоборот. Поэтому в исходном пункте всякого системного исследования представление о целостности дифференцируется свойством элемента, свойством, в котором находит свое выражение связь его (элемента) с целостностью. В общем случае такая связь квалифицируется как системообразующая.
В сущности, оба варианта познания — движение от элемента к раскрытию целого и движение от целого к элементам в системном подходе равнозначны. Однако характерный для механистических воззрений XIX века выбор пути познания общего (целого) через его аналитическое расчленение на части до сих пор не утратил своей привлекательности для исследователей. Исследовать значит анализировать, анализировать значит расчленять с последующим суммированием или, если угодно, синтезом полученных компонентов. Эта схема продолжает вдохновлять не только экономистов, примыкающих к неоклассическому мейнстриму с его индивидуалистической методологией, но и исследователей, представляющих марксистскую политэкономическую традицию. «Реализация системного подхода, — по мнению профессора О.Ю. Мамедова, — возможна только на определенном этапе научного познания — после изучения отдельных элементов. ...Любая авторская концепция есть развернутая система логических абстракций, степень научной системности которой определяется уровнем анализа ее элементов». [7, с. 44] Хотя данный фрагмент текста имеет критическую окраску, на самом деле цитата приведена с другой целью, — она представляет собой точную содержательную характеристику типичной для современных экономистов, в том числе и политэкономов, логики системного исследования. Надо полагать, что иной эта логика и не может быть до тех пор, пока вопрос о природе и структуре целостности экономической системы остается открытым.
Возвращаясь к характеристике системного подхода, заметим, что понятие элемента в первом приближении представляется достаточно простым: под ним подразумевается предел членения системы. Но это лишь общая характеристика, за которой скрывается целый комплекс проблем. Дело в том, что способы дифференцирования даже одной и той же системы могут быть существенно различными, и каждому способу будет соответствовать свой предел членения, а, следовательно, и своя трактовка элемента. При этом, на уровне системного подхода как такового все способы системной дифференциации, в принципе, равноценны.
Необходимо также отметить, что в контексте системного подхода существенно не то, каков субстрат элемента, а то, каково его предназначение в системе, т.е. его способность к относительно самостоятельному осуществлению определенной функции. С функциональной характеристикой элемента связана проблема его «бесструктурной активности». В литературе по системному подходу эта проблема иногда именуется как «парадокс начала». Дело в том, что источник активности элемента не может находиться внутри самого элемента, — это противоречило бы его бесструктурности, т.е. принципиальной неделимости. Формально это обстоятельство блокирует возможность начала системного исследования.
Более точная формулировка системного парадокса, соответствующая антиномии, выглядит следующим образом: источник активности должен находиться в элементе и одновременно вне его. Подобная формулировка подразумевает приоритет целого, находящегося «вне элемента», но, разумеется, проблема этим не исчерпывается. «Приоритет целого» подразумевает его (целого) предварительную содержательную определенность, не опосредованную частями, что логически обрекает на пустоту само целое, т.е. уничтожает его.
В этом контексте представляет интерес позиция профессора И.К. Смирнова. Диалектика взаимозависимости целого и части характеризуется им следующим образом: «Движение [хозяйственного] организма есть возникновение, рождение частей (органов) из некоторого вначале недифференцированного целого (клеточка организма). Здесь неразвитое целое предшествует своим собственным развитым частям, а каждую часть можно понять только по ее роли и функции в составе целого, вне которого она просто не существует». [10, с.153]. Очевидно, что подразумевается товарная форма в теоретической системе Маркса. Однако в системном подходе нет эквивалента марксовой «экономической клеточке». Товар как «экономическая клеточка» не может быть идентифицирован в рамках системного подхода как элемент хотя бы потому, что сам товар как «свернутая» или, согласно И.К. Смирнову, «неразвитая» форма товарно-капиталистической системы имеет структуру в виде отношения обмена. Самое существенное в этой форме то, что в ней изначально выявлена системообразующая связь товарного хозяйства, — связь, интегрирующая частных товаропроизводителей и выраженная категорией стоимость.
Как видно, сопоставление системного подхода как методологического инструмента с теорией конкретного объекта свидетельствует о том, что сам этот инструмент не следует использовать в качестве трафарета, задающего универсальную «пошаговую» программу исследования независимо от специфики объекта. Скорее, данную методологию следует рассматривать как системную ориентацию научного познания сложных органических объектов.
В свете сказанного становится очевидным, что реализация целостного подхода к исследованию социально-экономических систем возможна только на пути философско-экономического синтеза гносеологии и специальной экономической методологии, включая методологический арсенал классической политэкономии. Тем более, что начало изучения вопроса было положено именно философами более двух тысяч лет назад.
Идея единства бытия, насыщенного разнообразными явлениями, ведет свое происхождение от натурфилософии эпохи античности. Справедливости ради следует признать, что стремление древнегреческих мыслителей к философскому пониманию единства окружающего мира «удачно поддерживалось» отсутствием развитой естественно-научной аналитической фрагментации природы. Тот самый случай, когда «деревья» могли бы помешать увидеть лес. Логико-диалектические конструкции той эпохи выглядят сегодня вполне современно в смысле постановки проблемы целостности и ориентиров ее разработки.
Аристотель, рассматривая чувственное познание мира посредством ощущений как источник теоретического мышления, указывал, что ощущения дают лишь знание единичного. Повторяемость ощущений формирует общие представления. Что же касается высшей ступени познания, то оно состоит не в ощущениях, а в нахождении общего в отдельном и которое осуществляется посредством теоретической деятельности мышления. (1, с.40). Он отмечает в этой связи проницательность основателя элейской школы Парменида, который признает, что «единое существует соответственно понятию, а множественность (явлений) — соответственно чувственному восприятию». При этом понятие как продукт разума выражает истину в отличие от неточности ощущений. Единое, согласно Пармениду, недоступно непосредственному «чувственному» созерцанию, хотя философ не отказывает ему в реальном существовании [1, с.291].
Любопытно, что Л. Берталанфи приписывает Аристотелю авторство широко известной формулы «целое — больше суммы его частей», выражающей (в современной терминологии) свойство синергии [12, с.20]. Принадлежит ли авторство этого положения Аристотелю или нет, едва ли стоит придавать этой формуле большое значение хотя бы потому, что она учитывает лишь количественную сторону («больше-меньше») и неявно исходит из предположения об аддитивности свойств целого. Целостность представляет здесь своего рода остаток от вычитания суммы однородных частей из целого. Данная формула вполне применима для условий производственной кооперации, которая сопровождается увеличением выпуска продукции, превышающем суммарные возможности выпуска отдельно взятых производственных единиц. Но выводить это положение на уровень натурфилософской абстракции вряд ли рационально. Кроме того, «в методологии научного познания нередки случаи, когда приходится пользоваться принципом “целое меньше суммы частей”» [2, с.16–17]. Можно было бы не упоминать данный сюжет, если бы синергетическая формула не была положена в основу одной из современных концепций методологического холизма: «Методологический холизм — это гносеологическая философская предпосылка, суть которой состоит в понимании того, что “целое больше суммы своих частей”» [6, С.105]
В тезисах афинского неоплатоника Прокла просматривается стремление раскрыть диалектику «единого» и «множества»: «Всякое множество тем или иным образом причастно единому. Все причастное единому и едино, и не едино. Всякое множество вторично в сравнении с единым» [1, с.555]. Так или иначе, но античная философия при всей ее «созерцательной умозрительности» (или благодаря ей) изобилует такими диалектическими «находками», которые в существенном отношении предвосхищают гегелевскую диалектику и некоторые аспекты современного методологического дискурса.
Из большой плеяды мыслителей XIX–XX веков, в том или ином аспекте касавшихся понятия целостности, пожалуй, наиболее значительный вклад в его философское осмысление с помощью инструментов диалектической логики внес Гегель, рассматривавший проблему части и целого в контексте диалектики явления и сущности. Для него не существует застывших понятий с раз и навсегда данным содержанием, жестко фиксирующим его логическую «территорию» и «суверенитет» в отношениях с другими понятиями. Его понятия движутся, переливаются в другие логические инструменты, образуя конструкции, пронизанные логикой противоречий. Для философа условием конкретности понятия является его внутренняя противоречивость, когда одно и то же понятие «живет» одновременно в разных логических пространствах, меняя соответственно свой логический облик.
Согласно Гегелю, «являющийся и существенный миры... оба суть самостоятельные целые существования; один должен быть лишь рефлектированным, а другой ― непосредственным существованием; но каждый непрерывно продолжается в его другом и есть поэтому в себе самом тождество этих моментов... Истина несущественного (непосредственного, наблюдаемого в своем многообразии — Н.В.) мира есть ближайшим образом некоторый для него другой, сущий-в-себе-и-для-себя мир; но последний есть целостность, так как он есть и он сам, и тот первый мир».
«Истиной явления служит существенное отношение...» Это существенное отношение, по Гегелю, есть «непосредственно отношение целого и частей — соотношение рефлектированной и непосредственной самостоятельности, так что обе они вместе с тем имеют бытие как взаимно обусловливающие и предполагающие друг друга». Но Гегель не ограничивается констатацией взаимообусловленности целого и частей, раскрывая их, соответственно, как «силу и ее проявление».
«Первая сторона, целое, есть та самостоятельность, которая составляла в-себе-и-для-себя сущий мир; другая сторона, части, есть непосредственное существование, которое было являющимся миром... Что обе стороны положены как моменты, распределено поэтому таким образом, что, во-первых, целое, рефлектированная самостоятельность, выступает как существующее, а в ней другая, непосредственная самостоятельность выступает как момент; здесь целое составляет единство обеих сторон, основу, а непосредственное существование имеет бытие как положенность». [5, с. 614–617].
Возвращаясь к тому барьеру, который блокирует усилия исследователей, связанные с реализацией методологического холизма, отметим, что целостность в разброс «спрятана» в той же экономической реальности, которая лежит на поверхности явлений и представлена, по определению Гегеля, «бесформенной целокупностью многообразного». При этом настойчивость исследователей стимулируется тем обстоятельством, что каждая из бытийных «самостоятельностей» — «существенная» (целостность) и «непосредственная» (рыночная эмпирия), — имеет, по Гегелю, «другую светящейся в ней». Т.е. структура целостности «просвечивает» в эмпирической «целокупности», обнаруживая себя то в одной, то в другой форме, как бы играя в прятки с исследователями. Это могут быть институты, различные формы сотрудничества, социальные сети и др. Проблема в том, что каждый отдельный фрагмент, взятый анализом вне структуры целого, но с рыночной поверхности, — это элемент, не опосредованный качествами целого и не являющийся, следовательно, его частью. И совокупность этих наблюдаемых частей-фрагментов, даже если она покажется исследователям достаточно представительной, не образует целостности.
Следует также отметить, что структура целостности не является и не может быть «скелетом» рыночной экономики. Она есть сущностная противоположность конкурентно-рыночной системы. Но в то же время она не может быть системой, исключающую рыночные отношения вообще. Иначе говоря, она должна быть совместима с рынком. Целостность представлена структурой, онтологически пронизывающей социально-экономическую действительность, но гносеологически требующей для своего анализа радикального абстрагирования от конкурентно-рыночной определенности той же действительности.
В той или иной степени детализированный анализ этой структуры представлен в основном в двух работах автора данной статьи. [3; 4] Это освобождает нас от необходимости развернутого представления данного феномена. Поэтому контурно ограничимся некоторыми принципиальными положениями, поясняющими суть нашей позиции.
1. Исторически и логически первичной и сквозной экономической формой, которая сопровождает человечество с древнейших времен и до современности является хозяйство. В общем экономическом пространстве хозяйство и рынок занимают разные сферы и в определенном смысле «не мешают» друг другу в смысле совместимости. Конкурентно-рыночная форма занимает сферу рыночного обмена; хозяйственная форма — сферу производства.
2. Хозяйство можно определить как совместную деятельность экономически неавтономных (несамостоятельных) производителей, сообща создающих совокупный общественных продукт, необходимый для удовлетворения потребностей данного сообщества. С точки зрения формы экономической связи общественное хозяйство корреспондируется с понятиями кооперации, сотрудничества, коллективного производства, непосредственно-общественного производства.
3. Отличительная особенность хозяйственной организации заключается в том, что здесь противостоят друг другу не различные виды или отрасли общественного труда, представленные самостоятельными производителями и соответствующими видами продуктов, но различные функции по производству общественного (коллективного) продукта. При этом ни одна из функций совокупного работника не имеет самостоятельного экономического значения с точки зрения создания продукта, т.е. здесь отсутствуют предпосылки частного производства.
4. В хозяйственных условиях индивидуальная потребность может быть удовлетворена лишь постольку, поскольку удовлетворяется общая потребность совокупного работника. Поэтому индивидуальный интерес каждого производителя экономически опосредствован общим интересом, который объективно задан экономической структурой коллективного производства. Тем не менее, для хозяйственной организации характерна мотивационная амбивалентность индивида, являющегося носителем личного и общественного интересов.
5. Хозяйство есть категория производства, внутри которого отсутствует обмен продуктами как товарами, но ему объективно присущ обмен живой деятельностью (знаниями, умениями), который принимает форму информационного обмена, образующего интерактивное пространство и включающего две основные формы интеракций: интеракции координации и интеракции производства.
6. Информационный обмен в пространстве сотрудничества сопровождается накоплением общественной производительной силы, реализующейся в меру индивидуальных способностей на стороне каждого индивида.
7. Присущее растущей хозяйственной организации противоречие между функциональной ограниченностью деятельности каждого работника и необходимостью систематического согласования деятельности с другими работниками разрешается посредством института совещательности, как прообраза современной институциональной структуры.
8. Свободное циркулирование информационных сигналов и сопровождающая их личностная «интерпретация» инициирует своеобразные информационные добавления в виде проинновационных элементов.
9. Имманентное для условий коллективного производства развитие индивидуальных способностей и коллективной производительной силы сопровождается эволюционными изменениями социума. |
| |
|
|
