|
| | | | Проблемы современной экономики, N 1 (93), 2025 | | | | К 80-ЛЕТИЮ ПОБЕДЫ СОВЕТСКОГО НАРОДА В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ | | | |
| | Благих И. А.
профессор Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук, капитан I ранга в отставке
| | | | 2025 год объявлен Годом защитника Отечества. Это значит, что он не просто очередная календарная дата, а символ единства воинов и народа. Он назван так в честь 80-летия Победы в Великой отечественной войне и в знак уважения к участникам специальной военной операции. В этом тяжелейшем противостоянии наш народ защитил суверенитет и независимость Родины и внёс решающий вклад в борьбу с фашизмом и милитаризмом на евразийском континенте. Тогда казалось, что с нацизмом покончено навсегда. Наши представления о победе над ним, основанные на мемуарах полководцев, рассказах ветеранов, книгах, стихах, песнях о войне, художественных фильмах и документальных кадрах существенным образом скорректировала специальная военная операция. История никогда не уходит в прошлое, ее продолжает творить сегодняшнее настоящее. Как никогда, именно сейчас надо вновь осмыслить и взять на вооружение те победные истоки, проявленные в Великой Отечественной войне, чтобы придать импульс действиям на фронте, бойцам, экономике, оборонке, тылу, патриотическому воспитанию, всему, что позволит выстоять в противостоянии с Западом, победоносно завершить правое дело под названием СВО. В предлагаемой статье автор рассматривает истоки победы советского народа в Великой Отечественной войне, полагая, что они не потеряли значения в современности и должны быть взяты на вооружение в продолжающейся борьбе с нацизмом. | | Ключевые слова: Великая Отечественная война, 80 лет Победы СССР над нацизмом, системные факторы победы, переписывание истории | | УДК 94(47).084.8; ББК 63.3(2)62 Стр: 13 - 17 |
Введение. Восьмидесятилетие Великой Победы наш народ встречает в обстановке переписывания истории и оголтелой русофобии развязанными Западом. Иностранным спонсорам вторили определенные силы в нашей стране, выступающие с позиций забвения памяти. Они были против прохождения 9 мая «Бессмертного полка» по улицам городов-героев, против военно-патриотического воспитания в школах, против службы студентов в армии, против возвращения Волгограду героического имени Сталинград, и вообще, против всего, что, по их мнению, «ссорит» Россию с «цивилизованным миром», совершившим агрессию против СССР в 1941 году.
Возможно, что и сейчас кому-то хотелось бы «заболтать» юбилейную дату, чтобы она не послужила поводом очистить историю советского периода от наслоений «лихих 90-х», которые словно грязной тиной затянули и трудовой подвиг народа, и успехи советской экономики, и которые, как известно, невозможно раскрыть в понятиях «экономиксов-комиксов».
Экономические истоки победы страны всегда будут предметом пристального рассмотрения отечественных экономистов, военных историков и аналитиков. Эффективность функционирования советской экономики, а также проявленная в условиях четырехлетней войны живучесть народного хозяйства СССР подтверждается не только самим фактом победы, но и данными, показывающими, что при фашистском блицкриге, при потере трех промышленных районов из четырех, наша страна не только выстояла, но и год за годом увеличивала производство вооружения и военной техники. Именно мобилизационные возможности советской экономики, а не восстановление на подачки «дяди Сэма» побежденных во второй мировой войне Германии и Японии являются экономическим чудом.
Преимущества народного хозяйства СССР над объединенным фашистами военным хозяйством Европы в годы Второй мировой и Великой Отечественной войны. Либеральными историками Запада никогда не принимался предложенный советской историографией метод исследования истоков победы СССР в Великой Отечественной войне. «На Западе эта проблема не стала самостоятельным предметом исследования, а специальных работ об источниках победы СССР и экономических причинах поражения Германии по существу не было» [1].
Вторым существенным отличием советской и западной историографии в анализе истоков победы СССР в Великой Отечественной войне было полное игнорирование последней преимуществ советского экономического строя, выразившемся в превосходстве социализма над капитализмом. Основным тезисом первой советской работы на тему военной экономики СССР в 1941–1945 гг., написанной известным государственным деятелем и экономистом, председателем Госплана А.Н. Вознесенским, был вывод о преимуществах социалистического обобществления средств производства относительно частнособственнического присвоения его результатов отдельными олигархами. «Эффективность управления общественной собственностью, — констатировал А.Н. Вознесенский, — выше, чем разрозненными товаропроизводителями–собственниками... Именно господство социалистической собственности на средства производства обеспечило сосредоточение всех материальных сил народного хозяйства СССР для победоносного ведения Отечественной войны» [2].
Данный тезис был впоследствии рассмотрен, проанализирован и определенным образом доказан количественными аргументами. В частности, В.П. Дьяченко в своей фундаментальной монографии о советских финансах на примере российской экономики в первой мировой и Великой отечественной войне сделал следующий вывод: «Мобилизованные посредством налогов, займов, бумажно-денежной эмиссии средства на I мировую войну шли в карман магнатов капитала в ущерб снабжению фронта, в ущерб финансированию военных нужд. Вследствие спекулятивного роста цен Россия, чтобы увеличить объем материального снабжения армий в 1,5 раза, должна была в 1916 г. расходовать в 3,5 раза средств больше, чем в начале войны. Эффективность использования бюджетных ресурсов, вследствие частнособственнического способа присвоения финансовых результатов производства, упала в 2–3 раза. Подобного явления не могло наблюдаться в СССР в годы Великой Отечественной войны» [3].
Однако к подобного рода сравнениям не только западная, но и постперестроечная литература современной России относилась с определенной долей скептицизма, поскольку специальных работ, посвященных сравнительному анализу состояния российской военной экономики 1914–1917 гг. и советского периода 1941–1945 гг. — нет. Социалистическая экономика, функционирующая в СССР, стала в исследовательском плане в современной России фигурой умолчания. Навязанный лукавыми и прельщающими формат апологетического описания рыночной экономики, позволяет лишь критически анализировать социализм. Причина в этом, конечно же, кроется в мировоззренческих позициях современных российских экономистов, на веру принявших в качестве единственно верного учения экономические модели Запада.
Согласно их учениям, социализм в СССР был тоталитарной экономикой, такой же, и даже более «административно-командной», чем экономика национал-социалистской Германии. Нацисты, как утверждают европейские либеральные экономисты, действительно определяли свой приход к власти, как социалистическую революцию. В стране была осуществлена серия мероприятий, воздействующих на экономику, среди которых можно выделить в первую очередь общественные инвестиции на военные цели, на развитие транспорта, на перестройку хозяйственного управления и другие. Ими был установлен государственный контроль над экономикой, создан довольно рациональный механизм государственного хозяйственного управления. С помощью этих мер национал-социалистскому режиму удалось весьма быстро ликвидировать последствия американской «помощи» Германии по планам Юнга и Дауэса, перевести экономику на военный лад и подготовить страну и армию к широкомасштабной войне. Однако германская экономика во времена Гитлера не была коллективистской экономикой, она не была даже смешанной экономикой, она, по определению С. Хаффнера, была «государственной экономикой внутри капиталистической экономики, а национал-социалистские управляющие выполняли функции государства в государстве» [4].
Либеральные экономисты отказываются исследовать феномен советского социализма с точки зрения общенародной собственности, которую они отождествляют с национализированной, с государственной собственностью, с государственным контролем и государственным регулированием. Вместе с тем, в ряде фундаментальных западных исследований по политической экономии периода 1950–1960-х годов, производилось различие, как писал известный экономист периода «деголлевской Франции» Раймон Барр, между «скорлупой» капитализма и «скорлупой» социализма или коллективизма, в рамках которых осуществляется государственное регулирование экономикой[5].
Так, используя категорию экономической организации общества, некоторые исследователи отмечали, что германская экономика при национал-социалистском режиме имела все черты капиталистической системы: частная собственность на средства производства, концентрация экономической мощи на крупных предприятиях, капиталистическое распределение доходов. Рыночная экономика была лишь подчинена воздействию государства, которое непосредственно контролировало все виды деятельности.
В отличие от национал-социалистского государственного регулирования, которое осуществлялось в условиях капиталистической организации хозяйственной деятельности, социализм советского типа характеризовался Раймоном Барром, который был в 1960-х годах премьер-министром и профессором Сорбонны, как иной тип экономической организации общества, как коллективистская система хозяйства, где источники доходов образуются не благодаря юридическим ухищрениям, подсказанными теоретиками институционализма, а вследствие затрат производительного труда. «Для того, чтобы иметь возможность высокопроизводительно использовать землю и промышленный капитал, управляющие и трудящиеся при социализме должны отказаться от части стоимости продуктов, приобретающей формы процента, ренты и дивидендов. Они аккумулируются государством для решения общенациональных задач» [5].
Вышеприведенное определение экономической сущности социалистического обобществления наиболее близко подходит к тому пониманию социализма, которое было свойственно советской экономической литературе. Но оно не получило широкого распространения в современной отечественной экономической литературе, которая предпочитает при исследовании экономического строя общества использовать институциональный экономический анализ, исходящий из юридической трактовки собственности.
Таким образом, среди истоков победы советского народа в Великой Отечественной войне, рассматриваемых в зарубежной экономической литературе, не фигурирует тот аргумент, который советской историографией выделялся в качестве основного. По известным причинам он перестал фигурировать в современных журнальных статьях и газетных публикациях отечественных авторов, посвященных победе советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Однако, как нам представляется, умолчание не относится к числу научных доказательств и тезис, выдвинутый отечественной экономической наукой советского периода об обобществленной социалистической собственности на средства производства, как основном истоке победы Советского Союза над Германией в годы Великой Отечественной войны, не получил своего адекватного научного опровержения.
В качестве второго источника победы, после социалистического обобществления производства, советской экономической литературой выделялась планомерная организация народного хозяйства и военной экономики. Планирование производства на основе общехозяйственного плана, как «метод прямого управления своим собственным, общенародным хозяйством, есть более высокая ступень управления, чем государственное, косвенное воздействие на чужие хозяйства, регулирование государством частно-хозяйственного сектора страны», — отмечал академик АН СССР С.Г. Струмилин. Методы государственного регулирования экономики были использованы в годы Второй мировой войны всеми воюющими странами. Использовался план, как регулятор экономики, и в СССР в годы НЭПа, «но эффективность его в пределах частного сектора была все же крайне мала и серьезно ограничена». Директивно-централизованное общенациональное планирование общественного производства сыграло, по его мнению, решающее значение для победы СССР в войне [6].
В отличие от экономистов советской эпохи, опирающихся на практический опыт и сравнительный анализ функционирования советской экономики в годы НЭПа и во время Отечественной войны, на анализ работы Особого совещания по обороне в годы первой мировой войны и деятельности Государственного Комитета Обороны в 1941 — 1945 гг. исследования либеральных экономистов, разделяющих версию преимуществ рыночной организации общества и отрицающих роль планирования в военной мобилизации хозяйства СССР, отталкиваются от импортированных теоретических схем. Так, бывший советник Президента РФ по экономике, бывший ректор Российской академии народного хозяйства и государственной службы, заслуженный экономист РФ В.А. Мау, проживающий ныне в Израиле, рассматривая преемственность планового управления экономикой в годы предвоенных пятилеток и в период войны, подчеркивал, что план сыграл определенную роль в экстремальных предвоенных и военных условиях, но это было порождение репрессивного аппарата, поэтому трудно сказать о его экономической роли [7].
В вопросе преемственности планового руководства экономическими процессами совершенно не рассматривался вопрос о том, что и во время войны сохранилась система социалистического хозяйственного механизма, созданная в ходе реформ 1929–1933 гг., которая практически просуществовала до «горбачевской перестройки». Этот бесспорный факт абсолютно отрицает утверждение Мау о планировании как продукте репрессий. В годы войны, напротив, планирование получило дальнейшее развитие. Было проведено дробление оборонных наркоматов на более компактные органы, что дало возможность в большей мере проявлять инициативу, поиски более рациональных решений выполнения плановых заданий.
При этом, конечно, война, необходимость укрепления исполнительской дисциплины в экстремальных условиях выдвинула необходимость возвести в закон решения Госплана в структуре правительственных органов. Госплан стал обладать юридическим правом издавать распоряжения в ранге закона. Введение института уполномоченных Госплана, предоставление им права принимать жесткие меры к виновным в срыве оборонных заказов, привело к резкому повышению роли Госплана и лично А.Н. Вознесенского — как его руководителя в управлении народным хозяйством в целом. Такова диалектика развития отечественной экономики на различных исторических рубежах развития нашей страны и она никак не вписывается в умозрительные схемы иностранных теоретиков и спонсоров российских «сислибов» — системной либеральной оппозиции [8].
Третьим истоком победы СССР в Великой Отечественной войне — хотя надо признать, что рассматриваемая нами иерархия истоков экономической победы имеет довольно условный характер — советские историки-экономисты, называли проведенную в 1930-е годы индустриализацию промышленности и коллективизацию сельского хозяйства. Некоторые современные российские исследователи считают, что именно в процессе реформ 1929–1933 гг. в стране было осуществлено подлинное обобществление средств производства, носившее до этого времени характер национализации.
Советская система планирования, по их мнению, также начала складываться в это время, поскольку в годы НЭПа Госплан был скорее «дискуссионным клубом», чем штабом по управлению советской экономикой. Поэтому индустриализацию промышленности и коллективизацию сельского хозяйства нельзя рассматривать лишь с точки зрения роста количественных показателей вложения бюджетных средств в строительство новых промышленных объектов. Индустриализация имела качественное содержание, как целый комплекс мероприятий по формированию экономики нового типа в которой процессы инвестирования были освобождены от капиталистического содержания, а страна, наконец, получила подлинную национальную независимость от международного ростовщического капитала [9].
В отличие от двух выше рассмотренных истоков экономической победы СССР в войне с Германией, тема индустриализации и коллективизации является до настоящего времени наиболее дискуссионной проблемой для исторической и экономической литературы. По ним существуют как крайние точки зрения, так и уравновешенный подход. Первая из них состоит в том, что без проведенной накануне войны индустриализации, победа СССР в войне с Германией — самым индустриально-развитым государством Европы, была бы невозможна.
Эта точка зрения современных исследователей совпадает с позицией советской историографии, если учитывать выше нами сказанное о том, что для большинства отечественных историков-экономистов понятие «индустриализация» — более емкое и глубокое, чем количество выплавленной стали и добытого угля накануне войны. Историками Санкт-Петербургского государственного университета и, в частности, В.Л. Пьянкевичем отмечается, что «развитие промышленности в два предыдущих плановых года, стало жизненно важным для создания советской военной экономики. Без них победа над Германией была бы вопросом проблематичным» [10].
При этом совершенно справедливо рассматривается зависимость и успешное завершение программы индустриализации от реформ 1929–1933 годов: «Создание военной экономики в СССР и ее успехи в годы второй мировой войны стали возможными благодаря обобществлению производства, развитым социалистическим структурам в экономике и опыту, приобретенному в области планирования и управления. Коллективная собственность на средства производства и обращения имела решающее значение. Отсутствие частной собственности в промышленности и сельском хозяйстве позволило обеспечить высокий индустриальный рост и новое размещение заводов без трудностей, обусловленных конкуренцией в капиталистической экономике» [11].
В процессе рыночных реформ, как альтернатива советской индустриализации, стал навязчиво пропагандироваться опыт дореволюционной индустриализации, начатый С.Ю. Витте путем активного привлечения западных займов и технологий, как более «гуманный». Не отрицая исторической преемственности в усилиях российского и советского государства в «подталкивании» процессов промышленного развития, диктуемых стремлением успешно противостоять западной экспансии, следует отметить, что методы советской индустриализации коренным образом отличались от методов дореволюционной индустриализации. Капиталистическая индустриализация осуществлялась, как было сказано, за счет займов за рубежом. Причем, займы привлекались частным капиталом, но выплаты производились под гарантии государственной казны. Это привело к тому, что накануне революции, в октябре 1917 г., Россия выплачивала одних процентов по внешним займам в размере четверти годового бюджета, а весь консолидированный долг был равен 17-ти годовым бюджетам [12]. При этом страна попала в технологическую зависимость от Запада. Советская Россия не имела возможности в условиях экономической блокады восстановить после первой мировой и гражданской войны заводы, ранее принадлежавшие бельгийскому, немецкому и французскому капиталам. Это была цена капиталистической индустриализации, которая завершилась гражданской войной.
В какой-то мере история с индустриализацией на чужих деньгах, на «братской помощи» наших вечных соперников, вновь повторилась в современности. С уходом после начала СВО из российской экономики иностранного капитала, возникли серьезные трудности в запуске производственных конвейеров наших автомобильных «кластеров» и других поточных линий, лишенных импортного программного обеспечения, комплектующих, технологического управления и логистики. По докладам членов экономического блока в правительстве, мы потеряли меньше финансов, чем те, кто ушел. Возможно, если это правда (?), факт меньших потерь кого-то и радует. Но ведь на самом деле речь должна идти не об этом, а о том, что мы все равно потеряли то, что могли бы не терять, если бы Россия была как СССР самодостаточной, если бы «менеджеры» жили, как советские инженеры, своим умом и не поддавались на хитросплетения либеральных уловок.
Таким образом, второй особенностью капиталистической индустриализации является не только инвестиционная, но и научно-техническая зависимость России от стран Запада. Современной России, как и до революции, был навязан кредиторами и инвесторами путь догоняющего экономического развития. Если бы Советский Союз пошел этим путем, он никогда не смог бы осуществить технологических прорывов в области атомной энергетики, термоядерного синтеза, аэрокосмического, авиационного и военно-экономического производства, которые были продемонстрированы советской наукой и промышленностью, развивающимися на своей собственной интеллектуальной и технологической основе.
В отличие от отечественных антисоветчиков, даже наши противники иногда способны говорить правду. В частности, английский экономист П. Дьюкс отмечал, что «фактическое исчезновение с экономической сцены России крупного капитала, паразитирующего на стремлении правительства ускорить промышленный рост, огромных иностранных займов, класса праздных помещиков и спекулятивной буржуазии... вместе с приходом веры в планирование, нацеленной на строительство эффективной национальной экономики, несомненно, означало разрыв с прошлыми методами индустриализации, благодаря чему и произошел прорыв экономики СССР в мировое лидерство»[13].
Однако подобного рода положительные оценки социалистической индустриализации — большая редкость в массе экономической литературы зарубежных авторов о Советском Союзе.
Идея о том, что была сама возможность какой-либо другой политики индустриализации, постоянно рассматривается в зарубежных исследованиях по аграрной политике, в осуждении «сталинских методов» коллективизации, в отделении индустриализации от ее экономических источников, полученных, как известно, в ходе обобществления индивидуальных крестьянских хозяйств и замены денежной оплаты труда в колхозах натуроплатой по количеству отработанных «трудодней».
Отсутствие в 1941–1945 гг. волнений среди колхозного крестьянства, несмотря на то, что государство отбирало у сельских жителей больше продукции, чем в годы «военного коммунизма», А. Ноув — историк-эмигрант, явно не симпатизирующий своей бывшей родине, объяснял тем, что национальный патриотизм русского крестьянства брал верх над его ненавистью к колхозной системе. Кроме патриотизма, считает Ноув, существовала также авторитарная система, при которой органы Советской власти в деревне были в 1941–1945 гг. сильнее, чем в 1918–1920 гг., в период крестьянских восстаний.
Тезис о патриотизме разделял немецкий историк-экономист К. Зегберс, который в своем исследовании отмечал, что фашистские войска представляли угрозу не только для социалистической системы, но и для Родины, и последнее было самым главным: «рабочие и солдаты во время войны сделали больше, чем до нее и после нее, и, конечно, больше, чем можно было сделать под воздействием одних только угроз, принуждения и материальных стимулов» (Цит по [14]).
Для сторонников концепции тоталитарного социализма советская экономика военной поры представляет до сих пор неразрешимую загадку. Дело в том, что основной тезис, на котором строится критика советской экономики, является ее негибкость, неэффективность, подавление инициативы и творчества масс. Однако нельзя не признать того очевидного факта, что советская экономика была поставлена в чрезвычайно сложное положение из-за войны. Как бы не замечая этого факта, суждения исследователей динамики плановых показателей советского производства в 1941–1942 гг. варьируются от «сокращения» и «уменьшения» до «распада» и «катастрофы». Не рассматривается внезапность нападения агрессора, коварно нарушившего договор о ненападении, что в общем-то характерно для западных колонизаторов — «цивилизаторов», ни в грош не ставящих намеченных для порабощения «туземцев». А ведь именно внезапность военных действий вызвала невыполнение принятого пятилетнего плана. Условно говоря, страна перешла «на ручное управление». Но это продолжалось недолго. Планы были скорректированы с учетом военных действий.
Тезис о негибкости плановой системы СССР не выдерживает критики. Даже в условиях жесточайшего планирования в годы войны получили большое развитие изобретательство и рационализаторство в производстве. Достаточно сказать о применении способов монолитной отливки танковых башен, массового применения сварки, замены дефицитного алюминия более дешевыми и легкими материалами в авиастроении, пластиковых корпусов тральщиков и многое, многое другое, что было впервые внедрено в производство в годы войны.
Советская плановая экономика обладала поразительной гибкостью управления, самостоятельностью хозяйственных единиц и субъектов производства в принятии решений по более эффективному выполнению плановых заданий. Сохраняющиеся до настоящего времени суждения о структурной негибкости планово-централизованного управления должны быть, с учетом опыта Великой Отечественной войны, если не пересмотрены, то хотя бы дифференцированы. Их «очистка» от огульно возведенных в догму либеральных обвинений особенно важна в условиях, когда наше народное хозяйство с огромным напряжением сил вновь ведет борьбу с объединенной машиной Запада по производству самых современных, высокотехнологичных вооружений.
Несомненно, что мобилизационная составляющая советской экономики, сложившаяся в 1930-е годы, была одной из составляющих победы советского народного хозяйства над объединенным европейским военным хозяйством, где немецкие экономические офицеры проводили линию на ее военную мобилизацию. Были элементы военной мобилизации экономики во всех воюющих странах, в том числе и в США. Однако результаты, допустим, по разработке и производству новейшего вооружения в годы войны говорят сами за себя.
Есть на Западе, правда в очень малом, почти незаметном количестве, написанные материалы менее политизированными аналитиками. Они отмечают высокую гибкость, эффективность и результативность управления советской хозяйственной системой, проявленную не только в перестройке всего хозяйства на военные рельсы, но и в восстановлении утраченной части военно-промышленного потенциала, в рационализации методологии планирования, в скоординированной и слаженной работе «вертикали» и «горизонтали» экономического управления, то есть демонстрируют такие результаты, которых невозможно достичь методами диктаторского руководства.
Правда, опять-таки они ставят это в заслугу не плановой системе, а народной инициативе, ослаблению коминтерновской пропаганды, прекращении репрессивной политики по отношению к церкви и т.д. Им вторят лица, занятые новым прочтением отечественной истории с началом перестройки. В частности, И.Н. Ильина писала: «В экстраординарных условиях военного времени, изобиловавшего нестандартными ситуациями, люди привыкли мыслить самостоятельно и независимо. Эта привычка у них осталась и после войны, но «верхи» не ослабляли хомут командных методов руководства, мелочной опеки предприятий». По данной причине, не была, якобы, произведена «демилитаризация» советского общества, СССР вступил на путь «холодной войны», втянулся в гонку вооружений и т.д., и т.п. [15].
Суждения о том, что в годы войны были ослаблены командные методы руководства, имеют, конечно, парадоксальный характер. Военно-экономическая организация общества строится на основе единоначалия и системе приказов, которые следует выполнять беспрекословно, не обсуждая и не дискутируя на тему «о правах человека». Война, несомненно, ослабляет у всех людей инстинкт самосохранения, но выживают в ней не герои-одиночки, а люди, умеющие действовать слаженно и коллективистки. Нам представляется, что И. Ильина пытается выдать желаемое за действительное, поэтому она пришла к такому парадоксальному выводу. Да и не только она. С началом рыночных реформ в стране появилось много литературы на тему абстрактной свободы и еще более абстрактной демократии.
Заключение. «Холодная война», писанина различного рода советологов, лавинообразным потоком хлынувшая в демократическую, ельциновскую Россию, наложила определенный отпечаток на анализ развития советской экономики. С одной стороны, невозможно было не признать успехов СССР в экономическом развитии. Разве кто-либо на Западе мог в 1930–1940-е годы представить, что Советский Союз станет сверхдержавой и конкурентом не Англии, не Германии, не Франции, а США? Что мир будет поделен на равные части между социализмом и капитализмом? Что послевоенная динамика развития мировой экономики, особенно в 1960-е годы, будет складываться не в пользу капитализма? Что Запад признает жизнеспособность экономической модели социализма и предложит вариант «конвергенции» — суммирования преимуществ индивидуалистической свободы производителей и планового распределения продукта в интересах всех членов общества?
По окончании войны СССР и США оказались не в равных условиях. Штатам не нужно было восстанавливать разрушенное войной хозяйство и осваивать территории внутри страны. Они занялись восстановлением Европы и освоением Азиатско-Тихоокеанского региона. Накопленный производственный потенциал, после незначительной конверсии, был использован для развития внешней торговли. Бретонн-Вудская денежная система, заменившая золотой металл бумажным долларом, сняла ограничения по его эмиссии, накладываемые производительностью золотоносных рудников. Мир наполнялся долговыми обязательствами США, поскольку их надежность подтверждалась военным присутствием, оккупационным режимом, наведением порядка и стабильности, распределением продовольственных поставок и установлением правил мировой торговли с пометкой «Made in USA».
Угроза, якобы исходящая Америке от Советского Союза, была хорошим прикрытием для оправдания наращивания военной мощи США, которая на самом деле была нужна не для защиты бедных европейцев от советского «гегемонизма», а для установления американских правил игры в европейской экономике и на мировом рынке. Чтобы отвлечь умы экономистов-теоретиков от анализа реальной действительности, им были навязаны дискуссии о сталинизме.
Данная схема была вначале отработана в западноевропейских странах, потом — в восточноевропейских. В настоящее время она все еще неплохо работает и в современных российских условиях, поскольку феноменальные темпы развития советской экономики в послевоенные годы заслонены от объективного научного исследования их «неактуальностью» и популизмом либеральной демагогии, застрявшей на темах сталинизма, ГУЛАГа, ленд-лиза, репарациях, пленных и т.д.
В ряду массированных публикаций подобного рода совершенно незамеченными оказываются экономические работы аналитического плана, где исследуются советская денежная система и ценообразование, собственные источники инвестиций и огромных капиталовложений в народное хозяйство, обновление основных производственных фондов, развитие аграрно-промышленных комплексов, системы социальных гарантий, демографическая ситуация, рост продолжительности жизни, сокращение детской смертности и многое, многое другое, что было «ноу-хау» советской экономики и что может служить источником серьезных размышлений, теоретических и практических рецептов для восстановления современной российской экономики.
Защита национального достояния, в которое входят и ресурсы, вынуждает национальные правительства проводить политику ускоренной индустриализации, укреплять вооруженные силы, осуществлять «тотальный контроль» за сепаратистскими, узко-националистическими настроениями и коррумпированными слоями общества. Запад всегда материально поддерживал данные слои, выдавая их за «борцов за свободу и права человека», которые в глазах патриотически мыслящего населения являются «пятой колонной».
Задача экономического ослабления России — СССР, расчленения территории нашей страны, никогда не снималась с повестки дня идеологами Запада. Бывшие союзники по антигитлеровской коалиции стали врагами вовсе не потому, что внутреннее устройство СССР было «деспотичным» и дружба с ним компрометировала европейских и американских либералов. Как известно, они прекрасно уживаются с марионеточными режимами, позволяющими им безнаказанно грабить национальное достояние «туземных» народов. Такого рода планы и политика, направленная на их реализацию существуют и сегодня, о чем свидетельствует активные действия Запада и его агрессивного блока НАТО в противостоянии нашей стране в проводимой специальной военной операции. |
| |
|
|
|
