|
| | | | Проблемы современной экономики, N 1 (93), 2025 | | | | ПРОБЛЕМЫ МОДЕРНИЗАЦИИ И ПЕРЕХОДА К ИННОВАЦИОННОЙ ЭКОНОМИКЕ | | | |
| | Черенков В. И.
профессор кафедры маркетинга Высшей школы менеджмента
Санкт-Петербургского государственного университета
Толстобров М. Г.
научный консультант ООО «СШПТ+» (г. Санкт-Петербург),
кандидат физико-математических наук, кандидат экономических наук
Толстобров Г. М.
Председатель совета директоров ООО «ЮСИДЖИ» (г. Москва),
кандидат экономических наук
| | | | В статье, с учетом современной геополитической ситуации, рассматриваются как теоретические основы технологического суверенитета, так и его сущность как основы иных форм государственного суверенитета — экономического и политического. Показано, что для достижения технологического суверенитета диффузия инноваций — даже в условиях рыночной экономики — должна быть управляемой, поскольку ее основная цель– поддерживать технологический суверенитет России. Наряду с определением двух ветвей диффузии инноваций (трансфер и спилловер) намечена возможность междисциплинарного синтеза предметных областей логистики и менеджмента знания, чтобы определить перспективных акторов управляемой диффузии инноваций. Отмечено, что требуются дальнейшие исследования по рассмотренным в статье концепциям, включая разработку адекватной и конвенциональной терминологической парадигмы. Приведенный обширный список литературы также составляет результат проведенного исследования. | | Ключевые слова: диффузия инноваций, итеративный хаб инноваций, международная конкурентоспособность, неоколониализм, спилловер инноваций, технологический суверенитет, технологическое лидерство, трансфер инноваций, управляемая диффузия инноваций | | УДК 321.011+608.1; ББК 65.291.551–21 Стр: 90 - 97 |
Введение. Тема технологического суверенитета России красной нитью проходит через весь текст документа “Послание Президента России Федеральному Собранию” [30], где указаны такие критические сферы, обеспечивающие устойчивость всей экономики страны как: передовые средства производства и станки, робототехника, все виды транспорта, беспилотные авиационные, морские и другие системы, экономика данных, новые материалы и химические продукты. Отмечено [там же], что при обеспечении национального технологического суверенитета в ходе создания глобально конкурентных продуктов, с опорой на уникальные отечественные разработки (в т. ч. в области космических, атомных и новых энергетических технологий), столь же необходимо совершенствовать нематериальную правовую среду для развития отраслей и рынков будущего, сформировать долгосрочный, как минимум до конца текущего десятилетия заказ на высокотехнологичную продукцию. Агрегированные показатели этого процесса представлены там же: увеличение за предстоящие шесть лет (до 2030) доли отечественных высокотехнологичных товаров и услуг на внутреннем рынке в полтора раза, а объёма несырьевого, неэнергетического экспорта — не менее чем на две трети. Для XXI века аксиоматично положение о том, что доминирует прямая зависимость суверенитета государства, как политического и правового образования, от уровня располагаемых им технологий [26]. К сожалению, согласно хорошо известным политическим, экономическим и финансовым оценкам провального в истории России периода 1990-х гг., позиция эволюции и успешности российской модели технологического суверенитета по данным «Global Innovation Index 2024» [57], где первая десятка представлена такими странами как Швейцария, Швеция, США, Сингапур, Великобритания, Республика Корея, Финляндия, Нидерланды, Германия и Дания, определялась лишь 59-м местом. И этот результат — на фоне традиционно высококачественного российского человеческого капитала, который можно оценить хотя бы потому, что в 2024 году российские школьники получили четыре золотые медали на 36-й Международной олимпиаде по информатике IOI 2024 [https://habr.com/ru/news/841458/]. В такой ситуации, памятуя исторические фундаментальные прорывы отечественной науки и техники, причем такие, которые были достигнуты в условиях финансирования в десятки раз ниже, чем в передовых капиталистических странах, необходимо не только материально стимулировать ученых и изобретателей, но и разрабатывать теорию экономики знания, закономерностей развития эффективных и результативных инновационных процессов. Использовать синергию сетевой природы взаимодействия составляющих национальной инновационной системы (НИС), ставя во главу угла сверхзадачу в сложившейся критической геополитической ситуации, поставившей новый «железный занавес» свободному глобальному распространению Знания — достижение и поддержание национального технологического суверенитета России.
К вопросу о технологическом суверенитете. Утвержденная в феврале 2024 года Указом Президента РФ Стратегия научно-технологического развития Российской Федерации [35] определяет технологический суверенитет как способность государства создавать и применять наукоемкие технологии, критически важные для обеспечения независимости и конкурентоспособности, и иметь возможность на их основе организовать производство товаров (выполнение работ, оказание услуг) в стратегически значимых сферах деятельности общества и государства. В свою очередь, Исследовательские службы Европейского парламента (European Parliamentary Research) геополитически и довольно агрессивно (явно в тональности неоколониального противопоставления европейского «сада» «джунглям» «большей части остального мира», по явно фрейдовской оговорке Жозепа Борреля [7]), определяют европейский технологический суверенитет как «способность Европы разрабатывать, предоставлять, защищать и сохранять [курсив наш — авт.] критически важные технологии, необходимые для благосостояния европейских граждан и процветания бизнеса, а также способность действовать и принимать решения независимо в глобализированной среде» [46, p. 430]. Впрочем, несмотря на такие определения, выполненные в парадигме закамуфлированного неоколониализма [33], в академических кругах на Западе существуют и еще более туманные и довольно либерально звучащие суждения [51], согласно которым, напротив, стремление к национальному технологическому суверенитету сравнивается с технонационализмом (techno-nationalism), а нерациональность и нереальность последнего доказывается с принимаемой нами аргументацией того, что современная сложная и взаимосвязанная природа технологического развития такова, что ни одна страна не может контролировать все компоненты разработки и внедрения инновационных технологий. В силу сказанного, предлагается концепция совместного технологического суверенитета (collaborative technology sovereignty) [ibid.], способствующая открытости в разработке и приобретении технологий.
Не удержимся сделать замечание по поводу этого «совместного технологического суверенитета», семантически эквивалентного такому оксюморону как, например, «сапоги всмятку». А с точки зрения сущности технологического суверенитета такой «совместный суверенитет» (для случая национальной принадлежности «партнеров» геополитически соперничающим странам) не единожды в постсоветское время порождал ситуации, подобные, например, кейсу с многоцелевым сверхзвуковым всепогодным палубным истребителем вертикального/короткого взлёта и посадки ОКБ Яковлева — ЯК-141. Считается [4], что в рамках соглашения (в духе «совместного технологического суверенитета») этого российского ОКБ с американской военно-промышленной корпорацией Lockheed Martin Corp., специализирующейся в области авиастроения и авиакосмической техники. Последняя отказалась от сотрудничества, «получив от русских 90% информации» [там же], сделав на этой основе малозаметный многофункциональный истребитель-бомбардировщик пятого поколения F-35В. Чем не пример технологического шпионажа [10]. Отсюда — особая важность сохранения технологического суверенитета в отраслях, непосредственно связанных с национальной обороноспособностью и безопасностью.
Развивая тему «глобального равноправия» в международных технологических обменах и совместных разработках, вкратце прокомментируем соответствующую неолиберализму концепцию интегративной модели международной сети инноваций (integrative model of international innovation network) — МСИ, которая определяется [50] как система независимых и юридически равноправных организаций, связанных на глобальном уровне тщательно выбранными, формальными и постоянными отношениями для обмена информацией, передачи знаний или совместного ведения инновационной деятельности. Участникам этой сети предоставляется больше возможностей для: (1) доступа к самым последним технологическим достижениям и новым взглядам на стоящие задачи и вызовы [сомнительно; так, одни из первых в СССР в 1970-е гг., полученные из США, технологии производства микросхем, были разработками 1960-х — авт.]; (2) изучения и внедрения инновационных технологий, ноу-хау и использования физических активов (например, исследовательское оборудование) не только за пределами границ фирмы, но и страны; (3) разделения рисков или неопределенностей инновационного процесса со своими партнерами по международным инновационным сетям. Для удобства сравнения декларируемых характеристик и целей и замаскированной сущности, представленной здесь МСИ, служит табл. 1. Впрочем, нам не хотелось бы полностью отвергать концепцию развития МСИ, поскольку она в целом соответствует концепции открытых инноваций (по Чесборо), которая на национальном уровне или в среде союзных государств вполне рациональна и привлекательна [13], а на глобальном, с учетом нынешней геополитической ситуации, применимость этой концепции требует осмысления.
Таблица 1
К критике неолиберальной вербальной модели «международная сеть инноваций (МСИ)| Положения МСИ | Опыт и оценки авторов |
|---|
| система независимых и юридически равноправных организаций | Наш опыт работы в таком ключе с американскими «партнерами» в период 1990-х гг., показал, что наша сторона юридически, возможно, была равноправной, но никак не независимой | | система независимых и юридически равноправных* организаций | Опыт авторов показал сомнительность юридического равноправия для российских инноваторов, которым в РФ адекватную спорам по интеллектуальной собственности поддержку получить довольно трудно. Тогда как, к примеру, англосаксонская система правоприменения в руках опытных юристов априори ставит отечественных высокотехнологичных инноваторов в проигрышную позицию в случае зарубежного арбитража**. | | тщательно выбранные формальные и постоянные отношения для обмена информацией, передачи знаний или совместного ведения инновационной деятельности | Опыт отбора французской стороной в 1991 году участников семинара для проведения его части во Франции показал «тщательный выбор» — для поездки во Францию были выбраны первые лица предприятий российского ОПК. | | доступ к самым последним технологическим достижениям и новым взглядам на стоящие задачи и вызовы | Одни из первых в СССР, полученных из США в 1970-е гг., технологий производства интегральных микросхем (в частности, так называемая «часовая серия») оказались на деле разработками 1960-х | | изучение и внедрение инновационных технологий, ноу-хау и использование физических активов не только за пределами границ фирмы, но и страны | Примечательно выглядит (в плане «изучения и внедрения за пределами страны» первичного происхождения интеллектуального/человеческого капитала) история открытия графена (2004) [1], «британскими учеными» А. Геймом и К. Новоселовым, закончившими МВТУ и удостоенными Нобелевской премии за это открытие в 2010 г. | | Разделение рисков или неопределенности инновационного процесса со своими партнерами по международным инновационным сетям | Также известна [6] практика деятельности ТНК с передачей НИР/НИОКР на аутсорсинг зарубежным «партнерам», что позволяет снижать издержки на инновации и, при возможных неудачах, сохранять свой репутационный капитал | | «Хорошее разделение» рисков и неопределенности показала судьба участия РФ в совместном с ЕС проекте — «Большой адронный коллайдер», когда 500 сотрудников из России были уволены (2024), несмотря на основной интеллектуальный вклад в этот проект, полученный из России [8]. |
Примечания: * Современное санкционное давление на РФ со стороны США и их сателлитов вообще исключает равноправие в вопросе разработки и внедрения инновационных технологий, ноу-хау, а также использования физических активов, содержащих в себе овеществленные инновационные решения.
Источник: составлено авторами
Поскольку технологический суверенитет является понятием макроэкономического и национально-политического масштаба, то не рыночные, но государственно-политические интересы следует рассматривать как императивы достижения этого суверенитета, что должно подкрепляться соответствующим бюджетным финансированием, в рамках которого Правительство РФ выделяет на мероприятия по обеспечению технологического лидерства России 6 трлн рублей (2025 — ₽1,646 трлн, 2026— ₽2,101 трлн, 2027— ₽2,343 трлн) [38]. В этой связи встает вопрос о применении стимулирующего инструмента вовлечения бизнеса в таковые мероприятия, которым становится таксономия технологического суверенитета, подразумевающая применение сниженных коэффициентов риска при финансировании приоритетных проектов банками, что призвано облегчить привлечение для них кредитных средств по приемлемым ставкам [22].Таксономия технологического суверенитета включает в себя продукцию 13 приоритетных направлений отраслей обрабатывающей промышленности (в т.ч. машиностроение, фармацевтика, медицинское оборудование), что должно обеспечивать повышение эффективности государственных ассигнований, направленных на поддержку приоритетных для достижения технологического суверенитета России проектов. Это соответствует решению задачи эффективного распределения бюджетных ассигнований, которые предназначены повысить объемы внебюджетных инвестиций в стратегически важные направления развития экономики РФ в современный период жестких бюджетных ограничений [42].
С точки зрения развития теории и концептуализации технологического суверенитета, остановимся теперь на одном из [сразу предупредим, не лучших — авт.] определений технологического суверенитета, сформулированном в российской академической среде, где оно сформулировано как «средство достижения конкурентоспособности отечественной высокотехнологичной продукции, решения социально-экономических задач и задач в области обеспечения безопасности и обороны государства» [25, с. 76]. Однако, на наш взгляд, процитированное определение страдает некой декларативностью, что заставило обратиться к более концептуализированным дефинициям, одна из которых была приведена в статье, отличающейся обстоятельностью и педантичностью, свойственной немецкой научной школе [53]. Её авторы вполне обоснованно утверждают, что «технологический суверенитет государства (или общества) включает в себя набор компетентностей, необходимых для идентификации, понимания, оценки, разработки, дальнейшего совершенствования, производства, применения и внедрения тех ключевых технологий, которые оказывают наибольшее влияние на его [государства — авт.] политический и экономический суверенитет, а также на стремление к приобретению таковых компетентностей» [53, p. 2]. В соответствии с Классификацией Европейской комиссии [48], в состав ключевых технологий были включены (2018) фотоника, микро- и наноэлектроника, передовые материалы и нанотехнологии, технологии наук о жизни, передовые производственные технологии, искусственный интеллект, а также технологии цифровой безопасности и коммуникаций. Было позже (2021) также предложено [53], с чем следует полностью согласиться, добавить в этот список Европейской комиссии (2018) технологии обработки данных и квантовые технологии. На наш взгляд, с учетом вхождения в шестой технологический уклад, характеризующийся технологическим прорывом во всех отраслях экономики и сферах общественной жизни [9], в эти списки в 2024 году следовало бы включить биотехнологии (особо, мозговые импланты), уточнить позицию «искусственный интеллект» за счет нейросетей и блокчейна, а технологии коммуникаций дополнить аэрокосмическими распределёнными системами обработки информации и средствами радиоэлектронного противодействия.
Рамификация понятия «государственный суверенитет». Так как ленинское положение о доминировании политики над экономикой — «Политика есть концентрированное выражение экономики... Политика не может не иметь первенства над экономикой» [17] — не потеряло актуальности и постоянно подтверждается все множащимися и лишенными экономической целесообразности антироссийскими акциями (например, отказ от поставки в Россию уже построенных двух вертолетоносцев типа «Мистраль» или блокировка российских поставок нефти и газа), то несомненный интерес представляет связь технологического суверенитета с суверенитетом политическим и экономическим. Тем более, что вопрос суверенитета России стоит весьма остро и является экзистенциональным для нашей страны во множестве форм его проявления (военно-политический, экономический, технологический, общественный — табл. 2), перечисленных Президентом РФ В.В. Путиным на его встрече в Москве с молодыми предпринимателями, инженерами и учеными в 2022 г. [31]. Общественный суверенитет был им раскрыт как «способность общества консолидироваться для решения общенациональных задач, это уважение к своей истории, к своей культуре, к своему языку, к народам, которые проживают на единой территории» [там же], что в терминах институциональной теории по существу соответствует «консолидации общества» на основе уважения к социальным институтам, обеспечивающим множество постоянно повторяющихся, воспроизводящихся и (со временем) трансформирующихся общественных отношений и практик, имеющих место между членами общества в сферах своей истории, своей культуры, своего языка, обычаев народов, проживающих на единой территории России.
Таблица 2
Примеры определения разных форм суверенитета| за рубежом | в России |
|---|
| Политический* (государственный**) суверенитет — это способность государства самостоятельно решать проблемы коллективных действий. | Политический суверенитет — реальная обеспеченность политической власти, господствующей в границах определенного государства, материальными и идеологическими [в оригинале: идеальными — авт.] ресурсами, что позволяет самостоятельно формировать свою волю и выражать ее в правовых нормах. [http://www.dslib.net/teoria-prava/suverenitet-kak-politiko-pravovoj-fenomen.html] | | Экономический суверенитет — это способность государства отстаивать экономические интересы государственного устройства. [53, р. 6] | Экономический суверенитет — защищенность национальной экономической системы страны от различных внешних мер воздействия (включая рестриктивные), контроль над ресурсами, повышение технологической автономности национальной экономики и развитие национальной цифровой инфраструктуры [34] | | Технологический суверенитет — это способность государства самостоятельно определять разработку и использование технологий и технологических инноваций, которые влияют на его политический и экономический суверенитет [53, р. 9] | Технологический суверенитет — это наличие в стране критически важных сквозных технологий, собственных линий разработки и условий производства продукции, обеспечивающих устойчивую возможность государства и общества достигать национальных целей и реализовывать национальные интересы в среднесрочной и долгосрочной перспективе [27, с. 229] |
Примечание: * — в политическом дискурсе также имеет место такое понятие как «военно-политический суверенитет» [32]; ** — «государственный суверенитет» — фундаментальное качество государства, проявляющееся в его способности сохранять единственность источника собственной власти, осуществлять своё верховенство, независимость во внутренней и внешней политике. от имени всего общества, внутри и вне страны» [Большая российская энциклопедия — https://bigenc.ru/c/suverenitet-334191]
Источник: составлено авторами по указанным в таблице источникам
Наше критическое отношение к одному из определений технологического суверенитета [25, с. 76], высказанное выше, к сожалению, может быть распространено и на других авторов релевантных этой дефиниции статей. Технологический суверенитет никак нельзя приравнять ни к «уровню реальной независимости страны в областях науки и технологий», ни к «достигнутой степени локализации мирового процесса создания технологий», ни к «проектному состоянию производственного и научно-технического комплексов страны», что представлено в коллекции соответствующих определений в одной из статей [25, с. 306]. Действительно, согласно Большой российской энциклопедии: суверените́т — «фундаментальное качество государства, проявляющееся в его способности сохранять единственность источника собственной власти, осуществлять своё верховенство, независимость во внутренней и внешней политике [курсив наш — авт.]» [https://bigenc.ru/c/suverenitet-334191]. Поэтому ключевым словом в определении суверенитета является именно способность, обеспечивающая независимую политику государства в различных сферах социально-экономической и политической деятельности, а не «достигнутый уровень», «достигнутая степень» или «проектное состояние» [26, с. 306, табл. 1]. Суверенитет — это, судя по исходной латинской этимологии данного слова (superans, superantis — одержавший верх; supero — покорять), он либо есть, либо его нет; а так называемый «ограниченный суверенитет» суть формальная юридическая независимость от других государств наряду с фактической невозможностью принимать на уровне легитимной власти самостоятельных стратегически важных управленческих решений во внутренней и внешней политике. Такой «суверенитет» находится в прямом соответствии с майским (2024) Указом Президента РФ [40], где укрепление государственного, культурно-ценностного и экономического суверенитета России напрямую связывается с достижением национальной цели «Технологическое лидерство». При этом понятно, что технологическое лидерство не является неким статическим состоянием, но скорее — оценочной характеристикой, предполагающей для страны «обладание наиболее современной совокупностью технологий, дающих конкурентное преимущество владельцам таких технологий, обеспечивая устойчивое развитие и экономический рост» [14, с. 47]. Несмотря на то, что по частотности Google-откликов «технологическое лидерство» заметно в Интернете более, чем в два раза в сравнении с «технологический суверенитет» (515 против 199 в декабре 2024), этот термин имеет скорее политическое (пропагандистское), чем экономическое значение.
Поэтому, вернемся к принимаемому нами концептуальному определению технологического суверенитета, сущность которого, как способности, однозначно выраженная в уже цитированном, на наш взгляд, весьма полезном, источнике [53, р. 9]: «Технологический суверенитет — это способность государства [курсив наш — авт.] самостоятельно определять разработку и использование технологий и технологических инноваций, которые влияют на его политический и экономический суверенитет». В этом определении подчеркнут примат знания (технологий) над политикой и экономикой, поскольку материальное (да и идеологическое) обеспечение последних, в конечном итоге, зависит в современном мире от развития науки — первоисточника полезного знания и, следовательно, инноваций, так как давно установлено, что основу инновационного воспроизводства «составляют новое научное знание, передовые информационные технологии, услуги и продукты» [11, с. 16]. Несмотря на наш выбор дефиниций из зарубежного источника, было бы неверно завершить этот раздел лишь критикой отечественных вариантов, тем более что следующее, пусть не столь лаконичное и не вписанное в систему «технологии — экономика — политика» [53] определение, также имеет ключевым моментом способность, а именно: «Технологический суверенитет — это способность государства обеспечивать себя технологически необходимыми продуктами и услугами самостоятельно, без зависимости от других стран. Это включает в себя разработку и использование своих научно-технических достижений, создание собственных технологий и инновационных продуктов, контроль над доступом к ним и защиту от «утечки» интеллектуальной собственности» [12]. Таким образом, истинная суверенность России во время жесточайших антироссийских санкций коллективного Запада, основана на достижении и перманентном поддержании технологического суверенитета, что составляет экзистенциальную экономическую и политическую (если не геополитическую) задачу, успешное решение которой определяет само существование страны, а текущая ситуация, без особого преувеличения, может быть определена вошедшим в Историю более века назад (1918) лозунгу «Социалистическое отечество в опасности», использовавшемуся в послереволюционный период, реинкарнацию которого мы наблюдаем сегодня.
Вместе с тем, трудно не согласиться с заключением [15], что самый трудный и дорогой тип полного технологического суверенитета (иногда именуемый автаркия [53]) в основном обеспечивается (в подавляющем большинстве реальных национальных кейсов, теоретически — авт.) необходимым построением полной технологической цепочки материальных и нематериальных компонентов, которые могли бы быть созданы в пределах юрисдикции одной страны при наличии на них (опять-таки национальных) исключительных прав собственности. Это — в принципе недостижимо (по крайней мере без потери конкурентоспособности, а порою и качества конечного продукта), за редким исключением (например, в условиях санкций, оказалось возможным, но лишь для отдельных продуктов в таких странах как СССР, КНР, КНДР, Иран). Колоссальную роль здесь играет идеологический настрой всего общества, что проявилось в России, в частности, в военной инновационной активности многих инноваторов в ходе СВО. Трудность и дороговизна достижения такого технологического суверенитета может быть проиллюстрирована драматическим нарративом по поводу создаваемого под жесточайшими антироссийскими санкциями отечественного среднемагистрального узкофюзеляжного пассажирского самолёта МС-21, объективно превосходящего по ценовым, эксплуатационным и качественным (включая комфорт пассажиров на борту) показателям своих ближайших конкурентов — Airbus A320 neo и Boeing 737 Max 8 [2], но «задержавшегося на старте».
Завершая эти рассуждения и выводы, пожалуй не требующие особого доказательства для случая такой большой страны как Россия (особенно, с учетом все увеличивающихся в масштабе антироссийских санкций [18]), о необходимости и возможности достижения истинно технологического суверенитета, приведем вовсе не декларативное, а функционально-концептуальное определение технологического суверенитета, который по мнению его авторов [47, р. 1], принимаемому нами, определяется не как «самоцель», но «как средство [курсив наш — авт.] достижения основных целей политики инноваций — поддержания национальной конкурентоспособности и наращивания потенциала для преобразовательной политики». Подобное, постоянно регенерируемое «технологическое неравноправие», типично для повсеместно критикуемой и показывающей признаки развала сложившейся со времен так называемых Великих географических открытий деформированной мир-системы (по Валлерстайну), где по сей день воспроизводится «капитал колоний» (куда была втянута и постсоветская Россия и все бывшие республики СССР, а также страны европейского «соцлагеря»). В этой структуре центр-периферийного устройства мировой экономики, активно защищаемой «золотым миллиардом», её архитектор — «коллективный Запад» — традиционно продолжает получать существенную долю сверхприбыли за счет эксплуатации периферии» [32, с. 250]. Сюда включается и рента на передаваемые из центра инновации, или интеллектуальная рента [24], возникающая за счет пространственно-асимметричной диффузии инноваций, что в период Четвертой промышленной революции терминируется как «технологический колониализм» (techno-colonialism) [59], или «научно-технический неоколониализм» [21]. В результате, в полном соответствии с пониманием современной ипостаси неоколониализма в системе накоплении капитала центром, которая сложилась в истории развития этого строя деформированной мир-системы, отмеченные выше формы неоколониализма продолжают действовать, давая дополнительные возможности доминированию PAX AMERICANA, что особенно остро ставит вопрос о технологическом суверенитете России, как страны, являющейся одной из наиболее активных и сильных сторонниц реализации концепции многополярного мира [23]. Заметим, что, как и все процессы институциональных изменений, становление многополярного мира требует inter alia финансовой поддержки, чему дополнительным источником может служить рента от инноваций, возникающая в ходе управляемой диффузии последних.
Основные механизмы диффузии инноваций. Несмотря на то, что слова «инновации» и «innovations» являются одними из наиболее часто встречающимися терминами в Интернете (на них получено в декабре 2024, соответственно, 41,1 М и 335,0 М Google-откликов), адекватное (с политико-экономической точки зрения) понимание этого термина до сих пор не только в повседневном, но и профессиональном информационном потоке порою «тонет» под множеством терминов-бастардов (например, новация, новелла, новшество), которые, на наш взгляд, неадекватны экономической сущности понятия инновация, соответствующего не только новому, но и более ценному полезному знанию [45]. В своё время (2007), нами было предложено [44] понимание инновации, во множестве форм ее проявления, как коммерциализованного полезного знания. Такое понимание было выражено краткой формулой — ИННОВАЦИЯ = ИЗОБРЕТЕНИЕ + КОММЕРЦИАЛИЗАЦИЯ, что позволило экономически обоснованно выделить два механизма диффузии инноваций: (1) трансфер инноваций — купля-продажа лицензий на временное возмездное пользование тем или иным знанием или его материальным воплощением (включая возможность отчуждения, то есть, продажи исключительных прав на него) и (2) спилловер инноваций — спонтанное распространение научно-технического или иного полезного знания, не влекущее за собой юридического оформления договора купли-продажи (аренды) прав на таковое знание, что может быть выражено в виде (раскрытие секретов полезного знания в статьях, выступлениях или (в духе конспирологии) в виде актов промышленного шпионажа, а также переманивании ключевых работников — персонифицированных носителей полезного знания [43]. Исходным пространством, откуда берет начало диффузия инноваций, является национальная инновационная система (НИС), а если локализовать некую «стартовую точку» этого комплексного процесса, то она может предстать в виде одного из доменов этой системы: научно-исследовательским подразделением крупной компании, специализированным НИИ или малой высокотехнологичной компанией [39]. Несмотря на экономическую и политическую мощь ТНК в условиях финансового капитализма и их достижений в области разработки и применения инновационных высоких технологий, постоянно сохраняется и воспроизводится известное положение [там же], что для успешного развития национальной экономики, трактуемой как инновационная, непрерывно обновляющаяся, отличающаяся технологическим суверенитетом, особую роль играет сфера малого бизнеса, где в зависимости от конъюнктуры рынка и государственной инновационной политики (сопровождающейся финансовой — и не только — поддержкой) возникают (и исчезают) нацеленные на создания нового научно-технического знания компании (например, классов спинофф и спинаут [29]). Поскольку инновационный цикл (для случая конкретной, зафиксированной инновации) обычно разворачивается в пределах национальной инновационной системы, современной концепции которой соответствует понятие экосистема инноваций [5, 16, 58], то для его понимания представляют интерес как инструменты диффузии инноваций (см. выше, трансфер и спилловер инноваций), так и последовательности этого процесса во временном и пространственном измерениях (по большей части, экспорт инновационных продуктов и технологий [4, 41].
Имеется великое множество работ, развивающих положения теории инноваций, сформулированные (1962) американским социологом Эвереттом Роджерсом, взявшим за объект изучения поведение весьма консервативных американских фермеров по отношению к сельскохозяйственным нововведениям [55]. В целях экономии места, нами было выбрано графическое представление процесса глобальной диффузии инноваций (рис. 1), рассматриваемого в данном случае, как средство «продления жизни» инновации, что для компании-инноватора является дополнительным стимулом и источником финансирования собственной инновационной деятельности, а для страны в целом (с учетом понятия гостайна) обеспечением дополнительного вклада как в ее технологический суверенитет, так и в международную конкурентоспособность, а в широком смысле в умную силу страны [36]. | | |  | Рис. 1. Графическое отображение концепции продления жизненного цикла инновации за счет международной диффузии инноваций
Примечания: масштаб не играет роли
Источник: разработка авторов |
Согласно исторически возможно первому определению английского экономиста шумпетерианца К. Фримена (Christopher Freeman, 1923–2010) [49], НИС представляет собой сеть организаций в государственном и частном секторах, деятельность и взаимодействие которых инициируют, импортируют, модифицируют и распространяют новые технологии. Однако по мере роста понимания большей эффективности и результативности инновационного процесса, развивающегося на основе концепции открытых инноваций [19], и фактической глобализации информационно-коммуникационных сетей, позволивших соединять, сравнивать и обрабатывать знания в фокусе интересов разнородных и дистанционно разнесенных стейкхолдеров инноваций (innovation stakeholder) [60], сложились условия для их сетевого взаимодействия. Последнее явилось тем разветвленным «транспортным механизмом» логистики знания (knowledge logistics) [54], который создаёт достаточные условия для того, чтобы на основе принятия положения о том, что сегодня «междисциплинарность, полидисциплинарность и трансдисциплинарность являются социальными механизмами конструирования науки» [20, с. 6], чтобы обеспечивать наибольшую эффективность и результативность процесса создания и диффузии инноваций, будь то реализовано на основе трансфера или спилловера инноваций или любой из них комбинации, обеспечивающей наиболее подходящую (чаще всего) логистику полезного знания.
Хотя, в отечественной научной литературе встречено [28] сомнительное утверждение будто впервые (2019) «Введено авторское понятие «логистика знаний» [sic!], нужно заметить, что существенно ранее (1993) это понятие уже существовало [52] и ему следует уделить отдельное внимание. Так, определено [61], что логистика знания направлена на обеспечение распределения и хранения знания, то есть создания потоков и хранилищ знания. В полном соответствии с известной в логистике и характеризующей требуемое достижение ее целей мнемоникой 7R [56], логистика знания должна обеспечивать [61] [далее курсивом дано наше выражение соответствия характеристик процесса логистики знания и диффузии инноваций, представляющих собой полезное знание — авт.]: (1) снижение неопределенности в процессах создания знания [обеспечивать правильное количество и качество знания, необходимого для генерации и распределения инновации]; (2) ускорение поставки знания [сокращать время превращения (коммерциализации) предметов изобретений/открытий в инновации]; (3) достижение синергии в цепочке создания новой стоимости знания путем совместного использования знания [комбинировать совместно известные решения (кванты знания), чтобы быстрее и лучше получать инновации]. Такое толкование управляемой, или нерыночной, диффузии инноваций в пересечении предметных областей логистики и менеджмента знания, приводит к появлению концепции «итеративный хаб инноваций» [37], что требует дальнейших междисциплинарных исследований. |
| |
|
|
|
