|
| | | | Проблемы современной экономики, N 1 (93), 2025 | | | | ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ И ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ | | | |
| | Долматова С. А.
старший научный сотрудник
Института экономики Российской академии наук (г. Москва),
кандидат экономических наук
| | | | В статье показывается, что проблемы реализации человеческого потенциала вызваны не только антироссийскими санкциями, но и экономической моделью, при которой квалифицированный труд в массе своей не находил ни должной оценки, ни должного применения. При недостаточном развитии науки и технологий сужаются возможности для формирования социально–трудовых отношений, адекватных экономике знаний, вне которой не может обеспечиваться подлинный технологический суверенитет. Делается вывод о том, что в ответ на глобальные вызовы необходимо вырабатывать и внедрять принципиально новую социально-трудовую модель для адекватной этим вызовам реализации человеческого потенциала | | Ключевые слова: человеческий потенциал, финансирование науки, заработная плата, социально-трудовая модель, технологический суверенитет | | УДК 330.341; ББК 65.012.3 Стр: 112 - 115 |
Глобальные вызовы, сначала пандемии коронавируса, затем беспрецедентных санкций, за последние 5 лет стали серьезным испытанием для экономики России, глубоко встроенной в мирохозяйственные процессы. В то же время, с точки зрения перспектив развития страны как передовой экономики XXI века наиболее болезненными остаются санкции в сфере науки и технологий, поскольку «наука стала синонимом современности, экономической конкурентоспособности и даже престижа» [1]. Тем не менее, при подведении первых итогов развития в условиях санкций, и представителями правительства, и большинством экспертного сообщества было объявлено об успешной адаптации российской социально-экономической системы к внешним шокам, вызванным украинским кризисом. Было неоднократно отмечено, что вопреки негативным ожиданиям не только западных, но и российских аналитиков, самые пессимистические прогнозы в отношении России не были реализованы. Более того, МВФ произвел корректировку своих оценок ВВП России и улучшил свой же прогноз 2024 года, показал рост с 1,1% до 2,6% [12].
В то же время, несмотря на позитивные оценки количественных показателей, в первую очередь динамики ВВП России, остается открытым вопрос о качественных характеристиках социально-экономического развития страны. После глобальных шоков, выявивших несостоятельность стратегии сырьевого развития, логично было бы ожидать перехода на инновационную стратегию развития, необходимую для обеспечения технологического суверенитета и воспроизводства человеческого потенциала. Сохраняет остроту проблема недофинансирования социально значимых отраслей, непосредственно обеспечивающих человеческое развитие, что неизбежно препятствует переходу к экономике знаний, создающей конкурентные преимущества в современном мире. Однако, несмотря на острую необходимость обеспечения финансирования со стороны государства данных отраслей, им приходится конкурировать за бюджетные средства, направляемые прямо или косвенно на поддержку бизнеса, которую министр М. Решетников назвал беспрецедентной [8].
Тем не менее, объявленное в 2022 году Десятилетие науки и технологий, логичнее было бы ожидать беспрецедентной поддержки научных исследований и разработок. Отход от парадигмы сырьевого развития предполагает переход на иную траекторию, направленную на развитие человеческого потенциала, о чем неоднократно говорилось с самых высоких трибун. Однако, бизнес-ориентированная стратегия развития с предоставлением первоочередных мер помощи предпринимателям при ограничении помощи населению продолжает превалировать. Президент В.В. Путин, выступая на пленарном заседании Петербургского международного экономического форума в июне 2023 года, отметил, что в России формируется экономика предложения, которая «предполагает масштабное наращивание производительных сил и сферы услуг, повсеместное укрепление инфраструктурной сети, освоение передовых технологий, создание новых современных индустриальных мощностей и целых отраслей, в том числе по тем направлениям, где мы пока не проявили себя должным образом, но возможности для этого — научные возможности, творческий потенциал — у нас, конечно, имеются» [6]. Тем не менее, «научные возможности» отнюдь не безграничны и зависят от многих факторов, в частности от финансового обеспечения. Ставка на развитие науки, открывающей новые горизонты знания и обеспечивающей создание прорывных технологий, формирующей привлекательный образ будущего общества — это действительно магистральный путь для нашей страны, имеющей славные традиции научных школ мирового уровня и пионерных открытий, повлиявших на историю всего человечества, который необходимо реализовывать с помощью максимальной концентрации финансовых ресурсов для создания режима наибольшего благоприятствования для научных исследований и разработок, внедрения наукоемких технологий и реализации человеческого потенциала.
Вместе с тем, «экономика предложения» — это конкретный термин, калька с английского — supply-side economics, имеющий определенное содержание, по сути — это максимальный уход от принципов социального государства, дерегулирование экономики в интересах частного бизнеса. Снижение налоговой нагрузки, ограничение поступлений на социальные нужды, сворачивание социальных программ и многое другое, что предложили экономисты для экономической программы президента США Рональда Рейгана и что получило устойчивый термин «рейганомика». Характерно, что «рейганомика» внедрялась при идеологическом противостоянии с кейнсианством и другими альтернативными теориями, в том числе и финансовыми методами. «Сильное сокращение финансирования и маргинализация социальных наук пришлись на президенство Рейгана. Под предлогом экономного и ответственного расходования средств налогоплательщиков администрация Рейгана сильно урезала расходы на социальные науки, заодно отметив их политизированный и идеологический характер, и доминирование в них людей с левыми взглядами» [4]. Таким образом, финансирование исследований в области общественных наук имеет ярко выраженную идеологическую основу, зависит от принятой в правящих кругах парадигмы развития. В данной парадигме трудовые отношения находятся на периферии внимания, рассматриваются с точки зрения минимизации затрат и обеспечения гибкости встраивания в бизнес-процессы, а социальные аспекты вообще остаются вне поля зрения.
В свое время, в 80-е годы «рейганомика, тетчеризм и другие менее радикальные варианты редукции государства всеобщего благосостояния оказали определяющее влияние на весь комплекс экономических отношений в западных странах, привели к смене тренда социализации экономики на долгие годы» [2, с.7], определили специфику процессов неолиберальной глобализации, когда «среди возможных вариантов повысить конкурентоспособность произведенных товаров практически повсеместно выбирается наиболее приемлемый для работодателя способ — понизить издержки по оплате труда и сократить социальную нагрузку на бизнес» [2, с.25]. В любом случае при реализации данной доктрины на российской почве особых прорывов ожидать не приходится, если на смену критикуемой более 30 лет модели экономического развития, основанной на так называемом Вашингтонском консенсусе, придет модифицированный вариант рейганомики.
Характерно, что в России при переходе к рынку сложилась специфическая трудовая модель, «в которой стабильность занятости ценится выше гарантий достойной оплаты труда» [9, с.23], по сути — скрытая безработица при сохранении большого количества рабочих мест. И.В. и Э.Н. Соболевы подчеркнули это несоответствие «законам классического рынка», отметив что «позитивные стороны сложившейся трудовой модели играли довольно существенную роль, поскольку позволяли широким слоям населения выживать в условиях разрушения привычной системы социальных гарантий и обвального падения уровня жизни» [9, с.26]. Таким образом, при проведении радикальных рыночных реформ принадлежность к трудовому коллективу для населения как раз служила социальной гарантией. В данной связи, социальный аспект становится определяющим, можно говорить о социально-трудовой модели, которая была сформирована по негласному социальному контракту бизнеса и власти при фактическом бездействии профсоюзов для проведения приватизации, когда экономия на зарплате позволяла стабилизировать занятость. Тем не менее, с массовым закрытием фабрик и заводов, развитием процесса деиндустриализации о сохранении трудовых коллективов как массовом явлении говорить не приходится. В то же время занижение зарплаты работников как часть бизнес-стратегии стала практически повсеместной, за исключением отдельных узких сегментов рынка труда. Подобная стратегия стала давать сбой еще после выхода из кризиса 1999 года, когда во время восстановительного роста потребовались специалисты, которые предъявляли запрос на адекватную их квалификации оплату труда, что неизбежно привело к росту заработных плат преимущественно в добывающих отраслях, однако этот процесс носил точечный характер и не стал массовым явлением. В то же время, в рамках неизменной экономической парадигмы сырьевого развития кардинальных изменений трудовой модели не произошло, более того недооценка квалифицированного труда стала нормой, что и спровоцировало нарастание такого явления как «кадровый голод». Роль государства, как крупнейшего работодателя, который, по сути, предоставляет бизнесу ориентиры в нормировании оплаты труда и регулировании социально-трудовых процессов трудно переоценить. Финансирование из российского бюджета заработных плат врачей, учителей, научных работников, которое из года в год подвергается справедливой критике, задает планку для всех секторов российской экономики. Тренд на минимизацию заработных плат не может обеспечивать технологический суверенитет, который становится необходимым условием политического суверенитета в условиях нарастания глобальных вызовов. Фактически, после риторики на самом высоком уровне о необходимости перехода к развитию наукоемких технологий, ценности человеческого потенциала, по сути, состоялся перевод научного сообщества в «режим ожидания», что изменится незыблемая с 90-х годов экономическая парадигма. Однако, продолжает насаждаться идея о том, что государство, прежде всего, должно идти в фарватере бизнеса, продвигая его интересы. В данной связи, наиболее показательно отношение к квалифицированному труду в сфере науки, которое не выдерживает никакой критики.
Президент В.В. Путин наиболее точно охарактеризовал положение дел в российской науке: «многое утрачено за 1990-е годы, когда всё разваливалось, и наука разваливалась, в образовании возникли проблемы. Но, тем не менее, фундаментальные основы были такими мощными, что развалить всё не удалось». Эти мощные фундаментальные основы, тем не менее, нуждаются в финансовой подпитке со стороны государства, поскольку уповать на российский бизнес в данном вопросе не приходится в связи с его ориентацией на быструю выгоду в краткосрочном периоде. Вице-премьер Д. Чернышенко отметил, что «в числе основных задач по финансированию науки в бюджете должен соблюдаться уровень заработной платы учёных на уровне 200% от средней по региону». Вместе с тем, первый заместитель председателя СО РАН академик Д. Маркович на X Международном форуме технологического развития («Технопроме-2023») подчеркнул, что «сейчас средств, получаемых в рамках госзадания, хватает только на базовые оклады научных сотрудников и вспомогательного персонала», которые заметно не дотягивают до заявленного уровня. Хотя министр науки и высшего образования РФ В. Фальков сообщил, что «В бюджете 2025 года денег на 13% больше заложено на науку, а если быть точным, то на 76 млрд 777 млн рублей больше, чем в 2024 году», эти цифры нужно оценивать с учетом инфляции, поэтому кардинальных изменений в финансировании науки не произойдет.
По-прежнему, в России устойчиво сохраняется «утечка умов», фактически ставшая альтернативой бедности высококвалифицированных специалистов в связи с отсутствием адекватных условий для реализации человеческого потенциала в массовом масштабе, причем ориентация на ученых — «звезд», привлекаемых с помощью мегагрантов, не меняет общей картины. Как отмечается в докладе ЮНЕСКО: «утечка умов остается хронической проблемой для многих стран с низким или стагнирующим уровнем расходов на научные исследования» [2, с. 28]. По данным главного учёного секретаря Российской академии наук (РАН) Н. Долгушкина, в 2012 году число покидающих Россию высококвалифицированных специалистов составило 14 000 человек, к 2021 году их число достигло 70 000. Он также отметил, что в 1990 году Россия занимала первое место в мире по числу учёных. — 992 000 чел., что соответствовало ведущей роли СССР в научном развитии, а в 2021 году, количество исследователей составило 340 142 чел. Дополнительный импульс утечке умов на фоне разрыва научных контактов в связи с украинскими событиями придали действия недружественных стран, в первую очередь — США, когда президент США Дж. Байден выступил за упрощение выдачи американских виз российским учёным, чтобы «лишить президента Владимира Путина талантливых россиян». Эти предложения относятся к магистрам или докторам наук в сферах искусственного интеллекта, ядерной инженерии, квантовой физики.
Однако, в то же время сохраняется тот же тренд недостаточного финансирования сферы НИОКР, характерный для всего постсоветского периода, в то время как «в момент старта реформ по затратам на науку Россия находилась на уровне, сопоставимом со средним по странам ОЭСР» [13 с. 177]. Не может считаться удовлетворительным положение, когда из 22 стран по валовым внутренним расходам на НИОКР в ВВП, Россия занимает лишь 19 место, с 1,09% соседствует с Литвой (1,16%), в то время как лидирует Израиль — 5,4% к ВВП, при среднем по странам ОЭСР — 2,7 % (данные за 2021 год). Кроме того, в СССР при развитом приборостроении сырье и оборудование для научных исследований было преимущественно отечественным, а в настоящее время — с точностью до наоборот, даже примитивные реактивы для опытов научным учреждениям приходится закупать за границей. Кроме того, как отметил В.Е. Фортов, «научные сотрудники в большинстве своем лишены заслуженной перспективы, профессиональной карьеры и не видят ясной траектории своего профессионального и служебного роста. Это вызывает отток ученых за границу, где выстроена и эффективно работает агрессивно-стимулирующая система «вертикальной мобильности» научных кадров» [10, с. 20].
В то же время, вопрос о несоответствии фактической заработной платы учёных заявленной в официальных документах и российских статистических сборниках неоднократно поднимался не только в СМИ, но и на прямой линии Президента РФ, а также в ходе заседания Совета при Президенте РФ по науке и образованию в 2021 году. Однако существенных сдвигов в этом вопросе с тех пор так и не последовало. Кроме того, даже, если предположить, что заработная плата, «двукратная по региону», действительно выплачивается в полном объеме, она все равно явно недостаточна, поскольку не соответствует высокой квалификации ученых, по словам вице-президента РАН, председателя Сибирского отделения РАН В. Пармона носит дискриминационный характер. Вместе с тем, по многочисленным социологическим опросам, фиксируется более чем двукратное отклонение зарплаты научных сотрудников от данных Росстата в сторону уменьшения. В настоящее время по данным Росстата, средняя заработная плата научных сотрудников по стране за январь-март 2023 года составила 107 758,4 рублей, причем в Москве она составила 138 646,5 рублей. В то же время, при значительном расслоении в сфере науки, на которое еще в 2017 году было акцентировано внимание в Государственной Думе РФ на круглом столе «Оплата труда руководителей организаций: государственное регулирование и практика его применения» показатели средней заработной платы не являются достаточно информативными для понимания истинного положения в науке. Убедительно звучат слова премьер-министра РФ М.В. Мишустина: «ведь не инновации сами по себе, а именно люди, которые их создают, обеспечивают технологический суверенитет во всех отраслях. Для этого необходимы специалисты высокого уровня, которые способны генерировать идеи, совершать революции, если хотите, даже перевороты в своих дисциплинах» [5].
Поэтому специалистам высокого уровня необходимо платить соответствующую их квалификации заработную плату, о чем неоднократно заявляли многочисленные исследования. Кроме того, важную роль играют условия, благоприятные для трудового процесса. Не случайно в советский период были созданы наукограды, инфраструктура которых и управление были ориентированы на максимально комфортную среду для обеспечения жизнедеятельности ученых. Вызывает озабоченность, что вместо восстановления советских наукоградов продолжается их разрушение, начатое в 90-е годы. Кроме того, их лишают особого юридического статуса, нивелировав особенности функционирования, объединяя с близлежащими территориальными образованиями, что наглядно демонстрирует ситуация с наукоградом Протвино и городом Серпухов, широко освещенная в СМИ.
Судя по всему, значимые, судьбоносные решения отодвигаются до 2030 года, об этом свидетельствует, утвержденная правительством Концепция технологического развития до 2030 года, согласно которой «для обеспечения технологического суверенитета необходимо добиться роста внутренних затрат на исследования и разработки не менее чем на 45%». В то же время, в экспертном сообществе достигнут консенсус о том, что необходимо увеличить эти затраты в разы, чтобы добиться качественных изменений, причем это надо делать немедленно. Особо следует отметить, что исключение науки из системы общественных приоритетов в 90-е годы, стало едва ли не самым серьезным провалом за весь постсоветский период [3].
Несмотря на заверения на самом высоком уровне о необходимости ее развития в связи с первым этапом санкций 2014 года, принципиальных сдвигов не последовало до сих пор. В данной связи вызывает опасение, что консервация сырьевой специализации российской экономики в рамках парадигмы экономики предложения (supply-side economics) не приведет к качественным изменениям воспроизводства человеческого потенциала. Тем не менее, смена парадигмы экономического развития должна подразумевать и реализацию новой социально-трудовой модели, основанной на адекватной оценке квалифицированного труда, без которой не представляется возможным решить проблему кадрового дефицита и смежных с ним проблем. Дешевый труд не может быть конкурентным преимуществом России, нацеленной на обеспечение технологического суверенитета в современном мире. |
| |
|
|
|
